Вопрос цены

34

Перумов ждал меня. Он сидел на диване перед столом, накрытым на две персоны, рядом с горящим камином, в повседневной одежде — джинсах и футболке. Контраст между этой почти домашней сценой и ситуацией, в которую я оказалась, был разительным.

Его спокойствие и кажущаяся простота были обманчивы. Я знала, что передо мной человек, привыкший к власти и манипуляциям, жестокий и беспощадный, и его расслабленное поведение только усиливало мою настороженность.

— Оливия, — произнёс он, указывая на свободное место напротив себя, — присаживайся. Мы давно не виделись. Не обещаю, что разговор будет приятным, но все же…. Ты пока моя гостья.

Я стиснула зубы, стараясь не показывать ни страха, ни злости. Каждое моё движение было размеренным, словно я не чувствовала дискомфорта, несмотря на усталость и холод. Я подошла к столу и села, не сводя с него глаз.

— Это новая мода, притаскивать гостей силой? — не удержалась от колкости.

Перумов рассмеялся.

— Оливка, ты в своем репертуаре: холодная и язвительная. Такой я тебя и помню, такой, — добавил он тише, — и хочу.

Я сцепила руки на коленях, стараясь не выдать эмоций.

— Что тебе нужно? — спросила, не намереваясь тратить время на его игры.

— Хорошо, Оливка, — он налил вина мне и себе. — Перейдем к делу. Ты всегда любила сильных мужчин, не так ли?

Я молчала, стараясь не поддаваться на его провокации. Его манера говорить с насмешкой, как будто всё происходящее было лишь частью какой-то игры, раздражала меня.

— Перейдём к сути, Пётр Алексеевич, — твёрдо сказала я, игнорируя его попытки вывести меня из равновесия. — Что тебе нужно?

— То, что мне нужно ты прекрасно знаешь, — отрезал он. — К этому мы вернемся позже. Поговорим о другом. Ты спала с моим зятем, но он никогда не был тем мужчиной, кто по-настоящему привлекал тебя, не так ли?

— Ты решил поиграть в психоанализ, Петя? — я выплюнула имя как отраву.

Перумов усмехнулся, откинувшись на спинку стула, и сделал ещё один глоток вина, словно наслаждаясь каждым моментом этой беседы. Его взгляд был цепким, словно он пытался проникнуть глубже, оценить мои реакции, но я не собиралась давать ему такой возможности.

— Ах, Оливия, — протянул он, его голос стал более расслабленным, но в нём всё ещё чувствовалась скрытая угроза. — Ты всегда была такой острой на язык. Это даже забавляет. Но дело не в психоанализе, а в том, что ты не до конца понимаешь, что происходит вокруг тебя.

Он наклонился вперёд, поставив бокал на стол, и заговорил тише, как будто хотел, чтобы я услышала только его голос.

— Твой Олег — не тот, кем ты его считала. Ты думаешь, что он контролирует ситуацию, что всё под его контролем? Ты заблуждаешься. У него есть слабости, и ты одна из них. И я здесь, чтобы помочь тебе понять, как глубоко ты втянута в его игры.

Я едва сдержала себя, чтобы не выплеснуть свой гнев. Его попытки манипулировать мной через Олега были очевидны. Но я знала, что, если потеряю самообладание, это сыграет ему на руку.

— Тогда будь добр, просвети меня, — холодно сказала я, удерживая его взгляд. — Хватит играть в слова. Если ты так уверен в том, что Олег — не тот, кем кажется, давай, выкладывай. Но учти, что за каждое твоё слово ты потом ответишь.

Перумов снова усмехнулся, словно моя угроза только забавляла его.

— Оливия, ты слишком сильно доверяешь Олегу. Он не просто слаб — он уже проиграл.

Ухмылка Перумова была наипаскуднейшей. От плохого, очень плохого предчувствия у меня перехватило дыхание.

— Не веришь мне? — мужчина встал из-за стола, взял что-то с камина и подал мне. — Смотри сама, дорогая моя.

Документы. Фотографии.

Сначала я не поняла ничего.

Моё дыхание сбилось, когда я посмотрела на фотографии. Моё сердце замерло, и в голове всё закружилось. Ребёнок, мальчик — избитый, истощённый, окровавленный. Обнаженный. Его чёрные волосы были спутаны, а тело — покрыто следами жестокого насилия. Вокруг была мрачная, грязная комната, словно камера пыток.

Я медленно переворачивала страницы, изучая каждый документ, и мои пальцы сжались так сильно, что суставы побелели. На фотографиях был подросток, и в каждой детали я чувствовала, что здесь кроется что-то более страшное, чем я могу осознать.

— Что это? — мой голос дрожал, внутри начало нарастать ощущение, что реальность рушится.

Перумов стоял рядом, наблюдая за моей реакцией с лёгким выражением удовлетворения на лице.

— Это то, о чём ты никогда не знала, Оливия, — ответил он спокойно. — Мальчик, которого Олег пытался скрыть от тебя. Но теперь ты знаешь правду. Почитай медицинские документы, любовь моя.

Мир вокруг меня начал плыть, и я едва сдерживала себя, чтобы не потерять сознание прямо на месте. Слова в медицинских документах, одно за другим, складывались в ужасающую картину, но мой разум отказывался это принимать. «Насилие», «истязания», «побои», «пытки»…. «изнасилование» — эти слова разрывали мою душу на части. Я чувствовала, как комната начала кружиться вокруг меня.

Я знала эти черные волосы, я знала этого ребенка…. Я знала того, кто был на этих фотографиях.

Правда оказалась намного страшнее любой фантазии — документы датировались 1986 годом.

Это был сам Олег, в том возрасте, когда на него обрушились эти кошмары. Это объясняло всё: его силу, закрытость, его борьбу. И теперь я держала в руках доказательства того, что его прошлое было ещё мрачнее, чем я могла себе представить.

Моё тело затряслось, и я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Всё это время Олег скрывал от меня эту страшную правду. Не потому, что хотел обмануть, а потому что, возможно, не мог позволить себе снова пережить эти ужасы.

— Это Олег, — прошептала я, едва находя в себе силы говорить, глаза наполнились слезами.

Мир вокруг меня рухнул. Я не смогла удержаться на ногах, и стул подо мной опрокинулся, когда я упала на пол. Всё тело тряслось, пол качался, и реальность разлетелась на тысячи осколков, смешиваясь с невыносимым ужасом и болью, которые накрыли меня с головой. Я не могла осознать всё, что увидела и узнала за эти минуты.

Перумов стоял надо мной, наблюдая за моей борьбой с реальностью. Его лицо не выражало ни жалости, ни сострадания, лишь холодное удовлетворение тем, что он сломал что-то внутри меня.

Наконец, он присел рядом, схватил за руку и заставил приподняться.

— Ты ошиблась, Оливка, — его голос звучал мягко, но в нём было столько яда, что мне хотелось оттолкнуть его и сбежать. — Ты выбирала силу, а на самом деле выбрала слабого, сломанного мужчину. Он никогда не был тем, кем ты его видела. Ты ведь хотела настоящего мужчину, любимая, не так ли? А получила… опущенного человека.

Я сжала зубы, чувствуя, как его слова словно стекают ядом по моим венам. Он хотел, чтобы я поверила в это.

— Как думаешь, любимая, — продолжал он, прищурив глаза и делая паузу, чтобы насладиться моментом, — что с ним будет, когда первые издания страны опубликуют его историю? Что станет с его репутацией? С его властью? Он рухнет, как карточный домик. Тебе ли, моя красавица, этого не знать? — он нежно дотронулся до моей щеки. — Наше общество множество раз может внешне сочувствовать жертвам насилия, но в глубине души презирает их. Тем более — мужчин. Тем более — в таком виде.

Его слова были ядом, но ядом правдивым, отчего мне захотелось завыть. Я чувствовала, как по телу пробегает дрожь от смеси ярости и отчаяния, но я не могла позволить себе поддаться этим эмоциям. Его пальцы касались моей щеки, и от этого прикосновения меня едва не передёргивало. Он наслаждался моей болью, моей борьбой с самой собой. Я могла видеть его торжество, его уверенность в том, что сломил меня.

Я помнила реакцию Олега на фильм, на Центр, на любой вопрос, хоть как-то касающийся его прошлого и понимала: если эти документы попадут в СМИ — это сломает его. Он не перенесет второго погружения в ад.

Осознание того, что Перумов мог легко уничтожить Олега, разорвало меня изнутри. Я видела, как каждая его манипуляция приближает этот кошмар к реальности, и от этого моё сердце сжималось от боли и ярости. Олег, с его силой, самоконтролем и закрытостью, был хрупок там, где это действительно имело значение — в его прошлом, о котором он пытался забыть, скрыть его даже от меня. И теперь я стояла перед выбором, от которого зависела его судьба.

Мои пальцы побелели от того, как сильно я их сжала, пытаясь удержать равновесие, не поддаться панике, не показать Перумову, что его угрозы по-настоящему меня пугают.

— Ты думаешь, что это сломает его, — тихо сказала я, глядя Перумову прямо в глаза, голос дрожал, но я не отводила взгляда. — Но что ты хочешь в итоге? Только разрушить его или что-то большее?

Он долго молчал. Потом снова коснулся моего лица, провел пальцами по скулам, дотронулся до волос. Его прикосновение было неприятным, и меня снова затрясло от отвращения, но я не дала ему это заметить. Он наслаждался каждой секундой этой игры, своей властью, уверенностью в том, что контролирует ситуацию. Его глаза смотрели прямо на меня, и в них читалась смесь триумфа и чего-то более тёмного, почти одержимого.

— Оливия, — наконец сказал он, его голос был тихим, бархатным, почти ласковым, но с нотками опасности. — Ты знаешь, чего я хочу. Раздевайся, — это было сказано холодно и жестко.

Его слова ударили, как гром среди ясного неба. Я почувствовала, как страх и гнев смешались внутри, словно вулкан готов был взорваться. Прикосновение, которое уже было невыносимо, теперь превратилось в отвратительное напоминание его власти, его попытке подчинить и унизить меня. На мгновение у меня перехватило дыхание, но я знала, что не могу показать слабость, не могу позволить ему почувствовать победу.

Я подняла глаза и посмотрела на него прямо, стараясь сохранить спокойствие, хотя внутри всё дрожало от отвращения и брезгливости.

— Раздевайся, — снова повторил он, поднимаясь на ноги и поднимая меня. — Ты в обмен на эти документы, Оливка. Справедливая цена, не находишь?

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Нет, Петр. Этого не будет.

— Что? — он не поверил своим ушам. — Ты готова растоптать своего… недолюбовника, лишь бы не доставаться мне? Я думал, ты хоть что-то к нему чувствуешь…… Браво, Оливка, ты удивила даже меня!

— Да, я забыла, ты не привык слышать отказа, Петя. — холодно обронила я. — Ты ведь считаешь себя таким умным, таким расчётливым, правда? — каждое мое слово падало как льдинка. Я заставила себя убить чувства, включить только логику и холодный расчёт. Правы были и Лика и Марик — я не жертва и никогда ею не была, я не стану поддаваться шантажу, как это сделал Рамков. — Ты считал, что ради спасения Олега, я сделаю все, что ты прикажешь. И знаешь, возможно так бы оно и было, если бы ты играл честно. Но…. Я слишком хорошо знаю тебя, Петр. Так или иначе документы ты опубликуешь — не удержишься, ведь тебе так нравится ломать людей. Эти документы сломают Олега, это правда. А моя измена его убьет… Но вот только я тебе этого не позволю. Ты можешь взять меня, Петя, да, хоть прямо сейчас, но для этого тебе придется использовать силу. А я…. я постараюсь перегрызть тебе глотку, как только ты коснешься меня!

Резкий удар в лицо отбросил меня на несколько шагов. Боль пронзила меня, и мир на мгновение померк. Я упала на пол, не сразу осознавая, что произошло. Кровь текла из разбитого носа, капая на ковер и мою рубашку, но я изо всех сил старалась удержаться в сознании. Всё тело пульсировало от боли, но страх и ярость дали мне сил. Перумов ударил меня, как мужчину, кулаком в нос, без капли сожаления.

Лежа на полу, я чувствовала и слышала, как его тяжёлое дыхание становилось ближе. Он был зол, разочарован, что я осмелилась противостоять ему, и это только разжигало его ярость.

— Ты всегда хотела быть равной частью мужского мира, Оливка, — холодно заметил он, — как оно тебе? Понравилось? — он пнул меня по ребрам, так, что у меня на несколько секунд перехватило дыхание.

Я с трудом заставила себя вдохнуть, а боль в рёбрах взорвалась новым всплеском, но ярость и сила, которые я чувствовала внутри, не позволили мне сдаться. Я поднялась сначала на колени, потом постаралась встать на ноги.

Каждый новый его удар был как молния, разрывающая тело на части. Удар по лицу снова отбросил меня назад, кровь уже не капала — заливала одежду. Боль в солнечном сплетении была настолько сильной, что на мгновение весь мир исчез. Воздух вырвался из лёгких, и я снова рухнула на колени, задыхаясь, как будто меня топили. Перумов избивал меня хладнокровно, методично и планомерно, как будто это была тренировка на ринге, без малейшего сочувствия.

— Ну что, любимая, достаточно или продолжим? — склонился он надо мной. — Не бойся, малышка, я тебя не убью, так покалечу немного. Пара — тройка недель в кровати тебе не повредят. Полежишь, подумаешь. Кстати, кровать у меня удобная…

Мне было страшно, так страшно, как никогда. Я бы все отдала, чтобы этот кошмар закончился. Одна мысль, что он снова ударит, заставляла меня корчиться от ужаса. В голове начали проскальзывать малодушные мыслишки.

Смех, неожиданно вырвавшийся из моих губ, был отчаянным и почти истеричным, но это был единственный способ справиться с собой и своим малодушием. Перумов замер, его глаза сузились от удивления, словно он не мог понять, почему я смеюсь в таком положении. Моя рубашка была пропитана кровью, прилипла к нижнему белью, каждая клеточка тела болела, и страх сжимал меня, как холодные цепи. Но вдруг всё стало до болезненного ясно. Я знала, что он собирается сделать и знала, что это станет его последним триумфом.

Когда-то, уволив меня из злости, Перумов спас меня от самой себя. Сейчас он возьмет свое, и сделает все, чтобы Олег узнал об этом.

Но….

Но когда Олег увидит фотографии или видео, увидит, что со мной сделали, это не разрушит его. Он будет понимать, что я не сдалась до самого конца — и это пробудит в нём ярость, такую ярость, которая поднимет его с колен и заставит бороться. И эта ярость станет его спасением.

— Ты думаешь, что победил, Петя? — произнесла я, всё ещё смеясь сквозь боль, голос хрипел и дрожал, но смех был настоящим. — Ты можешь сделать со мной всё, что захочешь. Ты можешь опубликовать эти фотографии и документы, показать их всему миру. Ты можешь изнасиловать и убить меня. Но ты не сломаешь Олега. Уже не сломаешь. Он не уничтожит себя из-за этого… Он придёт за тобой.

Я знала, что не выживу после этих слов, но мне стало все равно. Закрыла глаза, смиряясь с судьбой и ожидая самого плохого.

Ничего, Олив, ничего — немного еще боли, а потом будет покой.

Но вместо удара или крика я услышала странный звук: шаги, быстрые и тяжёлые.

— Петр Алексеевич, — в комнату вбежал Всеволод, — Там приехал Марк Павлович.

Перумов замер, его выражение лица изменилось — от уверенной злобы к мгновенной тревоге. Марк Павлович… Значит, игра принимает новый поворот, и даже Перумов не был готов к этому визиту. Я прищурилась, пытаясь через боль уловить хоть какую-то ясность в происходящем. Всё внутри кричало от боли, но слова Всеволода дали мне слабую надежду.

Перумов отступил на шаг, его уверенность пошатнулась.

— Что он здесь делает? — резко спросил он, его голос был уже не таким самоуверенным.

Всеволод с трудом пытался объяснить, его лицо тоже было бледным:

— Он требует поговорить с вами. Срочно. Требует впустить его на территорию.

— Марк…. Не вовремя. Впусти, Сева.

Марк…. Марк…. Ты последний, от кого я могла бы ждать помощи….

— Мы не закончили, сука, — прошипел он, рывком подняв меня за волосы, и боль пронзила каждую клетку моего тела. — Подожди немного. Узнаю, что нужно щенку, и вернусь к тебе.

Он отбросил меня обратно на пол, словно тряпичную куклу, и вышел из комнаты. Шум шагов быстро растворился за дверью, оставив меня одну в тишине, нарушаемой лишь моим тяжёлым, рваным дыханием.