Вопрос цены

7

За своими невеселыми мыслями, я не заметила как мы приехали на самую окраину города к невысокому, серому, ничем не примечательному зданию. Тряхнув головой и загоняя свои страху и сомнения глубоко внутрь, я переключилась на насущные проблемы. Сидела в машине и просто наблюдала за входом.

Здание было огорожено хлипким деревянным заборчиком, во внутреннем дворике сидела молодая женщина, почти девочка, качая на руках младенца. Сидела под зонтиком, в старом, видавшем виды пуховике, равномерно покачиваясь из стороны в сторону.

Вздохнув, я открыла двери, вышла на улицу и решительно пошла к входу.

Двери были заперты, поэтому мне пришлось несколько раз нажать на звонок. Минута, другая, постом послышались легкие шаги и в двери приоткрылось маленькое окошечко, позволяющее увидеть меня находящемуся внутри человеку.

— Вы к кому? — спросил меня спокойный, женский голос.

— Добрый день, меня зовут Оливия, — представилась я, чуть наклоняясь ближе к окошечку. — Я договаривалась о встрече с руководством Центра.

Женщина на мгновение замерла, будто обдумывая мои слова. Я увидела её внимательный взгляд, словно она пыталась понять, кто перед ней стоит и стоит ли открывать дверь. Её нерешительность была понятна — в этом месте царила осторожность, и каждая незнакомка могла нести потенциальную угрозу.

— Подождите минуту, — наконец ответила она, и я услышала, как шаги отдалились.

Ожидание затянулось, но я не нервничала. Пребывание здесь требовало терпения и понимания. Взгляд мой скользнул обратно к женщине с ребёнком, которая всё так же раскачивалась, как будто этот простой жест был единственным способом держаться за остатки реальности.

Спустя несколько минут дверь приоткрылась, и передо мной стояла женщина лет сорока, с внимательным, но усталым взглядом. Её простая одежда, запавшие глаза и тонкие губы, сжатые в линию, вызывали ощущение, что жизнь здесь не была лёгкой.

— Проходите, — коротко сказала она, отступая в сторону, чтобы впустить меня.

Я вошла в здание, чувствуя, как его атмосфера давит на плечи. Простые, стерильные коридоры, запах старых половиц и ветра снаружи, приглушённые шаги и редкие голоса, доносящиеся из дальних комнат. Это было место, где каждый уголок кричал о выживаемости, а не о комфорте.

— Лика, — услышала я за спиной, — заходи, давай, не морозь ребенка и себя.

Обернувшись, я увидела, как женщина, впустившая меня, жестом пригласила внутрь девушку с младенцем. Лика, молодая и уставшая, медленно вошла, держа на руках ребёнка, укутанного в старое одеяло. Её взгляд был рассеянным, словно она видела перед собой что-то далёкое, за пределами этого серого здания.

— Спасибо, тётя Катя, — тихо сказала Лика, скользнув взглядом по полу, словно боялась встречаться глазами с кем-то.

— Иди, покорми его и отдохни, — ответила женщина с заметной теплотой в голосе, но её усталость была видна в каждом движении. Лика кивнула и, ни на кого больше не глядя, прошла по коридору.

Я задержалась на секунду, наблюдая за ними. Этот момент показал всё: усталость, страх, постоянная борьба за выживание, которую испытывали все, кто находился здесь.

— Пройдёмте, — коротко сказала женщина, которая всё ещё стояла рядом со мной. — Руководитель вас ждёт.

Мы двинулись дальше по коридору. С каждым шагом я всё больше чувствовала груз, нависший над этим местом. Здесь люди существовали, не живя в полной мере, выживали в тени своей боли.

Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и оказались перед простыми дверями, выкрашенными облупившейся краской. Катерина, не стучась, толкнула их и пропустила меня в кабинет, который был столь же скромным, как и всё остальное здание. За столом у окна стоял старенький стол, за которым сидела неожиданно молодая женщина — наверное, моя ровесница или чуть по старше, с гладкими светлыми волосами.

На шум она подняла голову и посмотрела на нас сквозь стекла тонких очков. Мягко улыбнулась, поднимаясь с места и протягивая мне руку.

— Светлана, — представилась она, вставая и протягивая мне руку. Её голос, как и внешность, был спокойным и мягким, но чувствовалась внутренняя сила. Это была женщина, привыкшая не только к сложностям, но и к тому, чтобы поддерживать порядок и давать опору другим.

— Оливия, — я коротко пожала ей руку и ответила на её улыбку. Светлана слегка кивнула и указала на стул перед её столом.

— Присаживайтесь, — сказала она, возвращаясь на своё место. — Катя, спасибо, можешь идти.

Катерина, кивнув, тихо вышла, оставив нас вдвоём.

— Надеюсь, вам было несложно нас найти, — продолжила Светлана, её мягкий голос наполнял комнату ощущением спокойствия, контрастирующего с общей тяжестью этого места.

— Нет, спасибо, — ответила я, присаживаясь в предложенное мне кресло, — найти не так сложно, как находится здесь.

Светлана понимающе улыбнулась, грустной, усталой улыбкой.

— Чай, кофе, Оливия?

— Мне не хотелось бы вас утруждать, — просто призналась я, понимая, что работа этой женщины выматывающая, тяжелая.

— Что вы, я еще даже не завтракала, так что с удовольствием передохну с вами за чашкой чая или кофе. Только, — призналась она, — у нас и чай обычный, черный и кофе — растворимый.

В её словах была такая доброта и простота, что у меня вдруг образовался ком в горле. Эта женщина, несмотря на все тяготы, явно держала на себе не только рабочие проблемы, но и эмоции всех, кто сюда приходил. Я кивнула, пытаясь сдержать волнение.

— Чай будет прекрасно, спасибо, — наконец сказала я.

Светлана встала и направилась к старому чайнику в углу комнаты. Комната вновь погрузилась в тишину, нарушаемую лишь звуком кипящей воды.

— Признаться, Оливия, — она подала мне красивую фарфоровую чашку, — я была удивлена вашему звонку вчера. Не часто к нам напрашиваются в гости. Обычно люди всеми силами стараются избегать подобных мест. Разве что… — она замялась, но продолжила, слегка понижая голос, — разве что приходят к нам за последним шансом.

В её глазах мелькнула искренняя забота и понимание. Она знала о боли, которая привела сюда многих, но не видела во мне человека, попавшего в такую ситуацию. Светлана говорила не с осуждением, скорее с тихим интересом, как человек, привыкший к чужим тайнам, но не к поспешным выводам.

Я осторожно взяла чашку, почувствовав её тепло в руках, и задумалась на мгновение. Светлана наблюдала за мной, давая мне время для ответа, не торопя, не давя.

— Вы правы, — я приняла решение говорить максимально откровенно, естественно, по возможности не выдавая лишнего. — Вряд ли бы я пришла к вам просто так. То, чем вы занимаетесь выходить за рамки банальной благотворительности и общественно важной работы. Ваш Центр — спорная организация, которая вызывает разные чувства у общества. Кто-то считает вас героями, спасающими чужие жизни, а кто-то — разрушителями семей.

Светлана тихо кивнула, не выражая явной реакции, но её глаза слегка потемнели. Видимо, она привыкла к подобным заявлениям, но каждое такое замечание всё равно оставляло отпечаток.

— Мы понимаем, что не все нас поддерживают, — спокойно ответила она, отпивая из своей чашки. — Для многих легче закрыть глаза на проблему, чем признать её существование. Семья, даже когда она разрушительна, остаётся символом стабильности для общества. Но наша цель — дать шанс на безопасность тем, кто в опасности. Даже если это противоречит чьим-то представлениям о том, что «правильно».

Светлана прекрасно знала, что я не ищу здесь защиты или убежища, но и не являюсь врагом. Она молчала, внимательно глядя на меня, и терпеливо ждала, когда я сама решу, кем являюсь для них — союзником, наблюдателем или просто прохожей, остановившейся у дверей их мира.

Я отпила немного чая, позволив тишине задержаться между нами. Внутренне я ещё обдумывала свою роль в этом месте, но уже чувствовала нарастающее напряжение.

— Я здесь, потому что хочу лучше понять то, чем вы занимаетесь, — наконец сказала я. — Слишком многое зависит от того, как общество воспринимает такие центры, как ваш. И как это восприятие может измениться. Меня попросили узнать больше о вас и вашем проекте.

Светлана слегка приподняла брови, её глаза заинтересованно блеснули, но она сохраняла спокойствие.

— Я понимаю, — ответила она, слегка кивнув. — Мы не ищем одобрения, но поддержка всегда помогает. Если вы хотите понять, что мы делаем, и как мы это делаем, вы увидите это сами. Но вам придётся пройти этот путь с нами, чтобы увидеть, что стоит за этими дверями.

Её слова прозвучали как приглашение, но и как предупреждение тоже.

— Как вы понимаете, не все в нашем Центре захотят говорить с вами, с некоторыми контактировать не дам я — безопасность находящихся здесь людей — моя полная ответственность. К сожалению, некоторым мы не можем помочь физически — наше здание слишком хлипкое, охрана…. — она горько усмехнулась. — Но те, кто решат, что вам можно доверять, с теми вы можете спокойно разговаривать.

Она взглянула на меня ещё внимательнее, словно пыталась понять, как я восприму её слова. Её забота о безопасности была вполне понятна. В этом месте люди, скорее всего, уже пережили слишком много предательств, и доверие давалось с трудом.

— Я вас понимаю, — кивнула я, принимая её условия. — Я не собираюсь вторгаться туда, куда мне не позволено. У меня нет цели разбирать вашу работу по частям или судить её. Я хочу понять её.

Светлана слегка наклонила голову, её взгляд потеплел.

— В таком случае, — она улыбнулась чуть теплее, — вы сможете увидеть, как мы работаем, но со своей стороны. Здесь нельзя оставаться просто наблюдателем, нужно пройти с нами этот путь. Если вы готовы, я попрошу Катерину провести вас по Центру.

Она быстро набрала внутренний номер сотрудницы, молча дожидаясь ее прихода.

— Катерина Викторовна, Оливия, наш детский психолог и штатный сотрудник, работающая…. Да со всеми она работает и с мамами, и с бабушками и с детьми. Нет у нас возможности содержать штат психологов, справляемся тем, что есть. Она, как и я, стоит у истоков проекта, знает о нашем Центре все. И даже то, чего я не знаю, — Светлана слабо улыбнулась. — Катя, пожалуйста, покажи нашу работу Оливии.

Катерина Викторовна, стоявшая у двери, коротко кивнула и взглянула на меня. В её глазах не было ни капли недоверия или подозрительности, но в её взгляде читалось понимание того, насколько хрупкой была каждая жизнь в этом Центре. Она не собиралась пускать меня глубже, чем позволяли рамки доверия.

— Конечно, — ответила Катерина мягко, но твёрдо. — Пройдёмте, Оливия.

Она жестом пригласила меня следовать за ней, и я почувствовала, что это будет больше, чем просто экскурсия. Это было что-то большее, приглашение в мир, где каждая история несла за собой боль и надежду одновременно.

Мы вышли из кабинета Светланы, и шаги наши гулко раздавались по деревянным полам.

Катерина Викторовна вела меня по коридорам Центра, и с каждым шагом я всё больше ощущала тяжесть этого места — не из-за стен или мебели, а из-за невидимого груза историй, которые оно хранило.

— Начнём с детской комнаты, — сказала Катерина, останавливаясь у одной из дверей. — Это одно из немногих мест в Центре, где мы пытаемся создать атмосферу, хоть немного напоминающую нормальную жизнь.

Она открыла дверь, и передо мной предстала небольшая, но уютная комната, наполненная мягкими игрушками, старенькими книжками и разноцветными ковриками. Дети, может быть, пятеро или шестеро, играли в уголке, а одна из мам, судя по всему, сидела рядом и наблюдала за ними.

— Здесь дети могут хоть немного отвлечься, — продолжила Катерина, её голос звучал мягко, но в нём чувствовалась усталость. — Мы стараемся дать им хоть какую-то стабильность, ведь многие из них потеряли её давным-давно.

Я смотрела на детей, и у меня сжималось сердце. Каждый из них был свидетелем слишком большого количества боли в своей короткой жизни. И несмотря на игрушки и тихие голоса, здесь витала невидимая тень их прошлого.

— Мы делаем всё, что можем, но ресурсов не хватает, — добавила Катерина, словно прочитав мои мысли. — Психологическая помощь нужна как детям, так и взрослым, но у нас нет столько специалистов. Я одна не могу охватить всех, но стараюсь.

— Вы справляетесь, — тихо сказала я, чувствуя глубину её борьбы и, положа руку на сердце, не зная, что еще сказать. — Я вижу, что здесь сделано невероятное.

Катерина слегка кивнула, но её глаза оставались серьёзными. Она понимала, что эта борьба далека от завершения.

— Это только начало, — ответила она. — Но я покажу вам больше.

Мы покинули детскую комнату, и Катерина мягко закрыла дверь за нами.

— Следующее место — это наша так называемая «тихая комната», — сказала она, ведя меня по коридору. — Здесь женщины могут провести время наедине с собой, когда нужно просто побыть в тишине или подумать. Не у всех есть такая возможность в их обычной жизни.

Мы остановились перед дверью, которая выглядела так же просто, как и все остальные. Катерина осторожно постучала, и через мгновение открыла дверь. Внутри я увидела небольшую, скромно обставленную комнату с мягким креслом у окна и книжной полкой в углу. В комнате никого не было, но воздух был пропитан тишиной и спокойствием.

— Это место создано, чтобы женщины могли почувствовать себя в безопасности, — объяснила Катерина, тихо прикрывая дверь. — Когда они приходят сюда, им нужно время, чтобы осознать, что здесь их никто не тронет.

Она говорила с таким пониманием и заботой, что я вновь почувствовала комок в горле. Эти простые вещи, которые многим из нас кажутся само собой разумеющимися — тишина, уединение, спокойствие — здесь были роскошью, которая становилась необходимостью.

— Для многих это место становится первым шагом к возвращению к нормальной жизни, — продолжила Катерина. — Мы пытаемся создать для них безопасное пространство, где они могут снова почувствовать себя живыми, а не запуганными и сломленными.

Мы двинулись дальше, проходя мимо нескольких закрытых дверей. Катерина остановилась перед одной из них и снова постучала, затем открыла её.

— Это комната для встреч, — сказала она, указывая на простое помещение с парой стульев и маленьким столом в центре. — Здесь мы проводим беседы с женщинами, которые готовы говорить. Некоторым это помогает, а другие предпочитают молчать, и мы никогда не настаиваем.

Я осмотрела комнату, чувствуя её напряжённую атмосферу. Здесь происходили истории, которые никогда не будут раскрыты миру.

Мы продолжили обход Центра, шаги отдавались в тишине коридоров. Катерина вела меня вглубь здания, показывая, как устроена жизнь тех, кто здесь искал спасения. Каждый уголок этого места был пропитан борьбой за нормальность, за безопасность.

— А теперь я покажу вам нашу «групповую комнату», — сказала Катерина, останавливаясь перед ещё одной дверью. — Здесь мы проводим занятия для женщин. Это могут быть групповые беседы, тренинги по личностному развитию или простые разговоры о том, как справляться с жизнью. Не все из нас психологи, но стараемся помочь тем, что у нас есть.

Мы вошли в просторную комнату, где стояли несколько стульев, поставленных кругом. На одной из стен висела доска с заметками, рисунками, несколько выцветших плакатов.

— Здесь женщины могут говорить, если захотят, — продолжила она. — Многие впервые за долгое время чувствуют, что могут высказаться, не опасаясь осуждения или наказания.

Я кивнула, чувствуя, насколько важна эта комната для тех, кто здесь находился. Это было пространство, где женщины могли быть услышаны, где они могли говорить о своей боли и страхах, зная, что никто их не осудит.

— Вы удивитесь, как много людей просто хотят, чтобы их услышали, — продолжала Катерина, её голос был наполнен тихой грустью. — В мире, где им всегда затыкали рот, здесь они впервые чувствуют, что их мнение имеет значение.

Мы вышли обратно в коридор, и Катерина повернулась ко мне.

— Я думаю, вы уже начинаете понимать, что наша работа — это не только помощь физическая, но и эмоциональная, — сказала она. — Мы не можем предложить многого, но иногда людям нужно просто знать, что их поддерживают.

Я молча кивнула. Катерина и её коллеги не просто спасали жизни, они восстанавливали веру в самих себя у тех, кто давно потерял надежду.

— Сколько женщин сейчас живут у вас? — тихо спросила я, стараясь осмыслить увиденное.

— В настоящее время — шесть семей. Мамы и дети. И три девушки. Они здесь фактически прячутся. Простите, имен я вам раскрыть не могу, сами понимаете, это вопрос их безопасности. И если вы журналист и раскроете эту информацию….

— Я не журналист и не раскрою, — чуть резче, чем хотелось бы ответила я. Сказывалась тяжелая атмосфера этого места.

— Простите, — сказала Катерина, пытаясь смягчить ситуацию. — Мы вынуждены быть осторожными. Любая утечка информации может привести к серьёзным последствиям. Мы уже сталкивались с подобными проблемами, когда кто-то пытался найти женщин через СМИ или социальные сети.

Я глубоко вздохнула, стараясь справиться с переполняющими меня эмоциями.

— Я понимаю, — ответила я более спокойно. — Здесь всё иначе, и я уважаю вашу осторожность.

Катерина кивнула, её взгляд вновь стал сосредоточенным.

— Это наша реальность, — сказала она. — Мы живём в постоянной готовности к тому, что может случиться что угодно. Поймите, домашнее насилие — оно ходит рядом с нами. Это проблема не только бедных или каких-то маргинальных слоев общества. Нет. Оно прячется повсюду: в многоквартирных домах среднего класса, за высокими заборами богатых семей, за закрытыми кабинетами…. Порой мы сталкиваемся с такими ситуациями, из которых сложно найти хоть какой-то выход, а выбора так и нет совсем.

Её слова отозвались гулким эхом в моих мыслях. Эти истории были повсюду, но часто скрыты так глубоко, что их не замечали, пока не случалась трагедия.

— Я понимаю, — тихо произнесла я, осознавая, насколько эта работа тяжела и опасна. — И мне кажется, именно поэтому ваша работа так важна.

Катерина вздохнула, словно раздумывая над моими словами, затем снова посмотрела на меня:

— Да, важна. Но не каждый готов это признать. Даже те, кто получает от нас помощь, иногда боятся признать, что они жертвы. Мы никогда не заставляем их признаваться в этом, мы даем им время и возможность подумать, проанализировать, понять, чего они сами хотят. Не их родители, мужья или дети: они сами! И только в случае, если они хотят получить помощь — они ее получают.

Её слова повисли в воздухе, когда тихие шаги прервали нашу беседу. Я едва заметно вздрогнула, и наш разговор замедлился. Мимо нас скользнула Лика — словно тень, бесшумно прошмыгнувшая по коридору и исчезнувшая за одной из запертых дверей. Теперь я разглядела её лучше: за неприметной серой одеждой скрывалась по-настоящему потрясающая красавица, но в её лице не было и следа жизни. Оно было пустым, как будто она давно разучилась чувствовать что-либо, кроме страха.

Я невольно задержала взгляд на двери, за которой скрылась Лика.

— Она здесь уже давно? — осторожно спросила я, не отрывая глаз от той двери.

Катерина последовала моему взгляду и слегка вздохнула.

— Да, около двух месяцев, — тихо ответила она. — Лика — одна из тех, кто ещё не готов принять помощь. Мы просто даём ей пространство и время. Иногда это всё, что мы можем сделать.

Её слова звучали с болью и пониманием. Здесь не было быстрого решения, не было чуда. Лика, как и другие женщины, шла своим путём, в своём темпе, и никто не мог её торопить.

— Я заметила, — чуть откашлялась я, — что дети… они невероятно тихи у вас. Играют в комнате, не бегают по коридорам.

— Их матери сейчас в большинстве своем, на работе. А что касается их…. Поведения, — боль в глазах Катерины стала почти физической. — Эти дети… они привыкли к тому, что громкие звуки, крики или беготня приводят к наказаниям. Они научились быть незаметными, чтобы избежать гнева. Иногда им нужно время, чтобы понять, что здесь они могут быть детьми, что здесь их никто не тронет.

Катерина вздохнула.

— Поймите, Оливия, ребенок, видевший или…. переживший насилие…. Не важно в каком возрасте… Он никогда не станет как остальные. То, что узнали эти малыши навсегда поменяло их психологию. И вероятнее всего скажется на их будущем. Детская психика гораздо более сложная, чем взрослая. У детей нет понимания добра и зла, оно закладывается с воспитанием, с развитием. А у наших малышей… часто оно перевернуто, вывернуто наизнанку….

Катерина сделала паузу, и её лицо стало ещё более серьёзным.

— Многие из них видели, как близкие им люди совершали ужасные поступки, доставили им невыносимые страдания. И для них это становится нормой. Они привыкают к боли, к страху, к тому, что их безопасность зависит от их невидимости. Дети, выросшие в атмосфере насилия, часто не понимают, что такое здоровые отношения. Для них страх, недоверие, отчужденность, одиночество, маски, которые они надевают, пряча тьму, в которую их погрузили — это привычное состояние, а любовь и забота кажутся чем-то недосягаемым, чем-то таким, чего они не достойны, чем-то лживым, существующим лишь в сказках.

У меня резко закружилась голова.

— Как… как ведут себя взрослые, пережившие насилие в детстве?

Я почувствовала, как перед глазами поплыл мрачный образ. Слова Катерины пронзили меня, открыв ещё более тёмную сторону той реальности, о которой я старалась не думать.

— Они часто повторяют те же ошибки, что и их родители, — продолжила она. — Они могут неосознанно искать партнёров, которые будут повторять тот же цикл насилия, потому что это знакомо. Это — их зона комфорта, как бы страшно это ни звучало. Мы видим женщин, которые возвращаются в такие отношения снова и снова, не понимая, что есть другой путь. — Катерина по-своему расценила мой вопрос.

— А если…… если мужчина, будучи ребенком, пережил насилие? — уточнила я, внутренне холодея. Это была скорее догадка, шаг в слепую, но что-то заставило меня это сделать. — Что будет, когда он вырастет?

Катерина задумалась на мгновение, её лицо омрачилось ещё больше.

— Мужчины, пережившие насилие в детстве, — начала она, осторожно подбирая слова, — часто скрывают свою боль глубже, чем женщины. В нашем обществе мальчикам редко позволяют проявлять эмоции, учат быть сильными, не плакать, не показывать уязвимость. Поэтому, когда мальчик сталкивается с насилием, его переживания остаются внутри, превращаясь в незаживающую рану.

Она вздохнула, опустив глаза.

— Когда такие мальчики вырастают, они часто не знают, как справляться с этими эмоциями. Одни замыкаются в себе, становятся отчуждёнными, иногда даже жестокими. Другие идут по пути насилия, потому что не знают, как иначе взаимодействовать с миром. Насилие становится для них формой контроля — над собой, над другими. Они повторяют то, что видели и пережили в детстве, потому что это знакомо, это даёт иллюзию силы. Третьи становятся невероятными манипуляторами, играя, жонглируя окружающими так, чтобы добиться максимальной безопасности для себя. Они носят макси: одну, другую, третью, и лишь не многие могут разглядеть их суть.

Катерина подняла глаза на меня, её взгляд был тяжёлым.

— Но есть и те, кто, несмотря на это, стараются уйти от тени прошлого. Они борются с собой, со своими страхами и воспоминаниями. Но без поддержки и помощи, без понимания того, что с ними произошло, многим трудно справиться. Особенно, когда общество ожидает от мужчин силы, а не уязвимости. Иногда… — она сделала паузу, — они все-таки побеждают. Но тут встает главный вопрос: вопрос цены такой победы.

Голова закружилась, и я едва успела привалиться спиной к стене, чтобы не упасть. Воздух стал тяжёлым, а слова Катерины отозвались в голове эхом. Всё, что она рассказывала, вдруг приобрело личный, болезненно знакомый оттенок. Лишь отголосок, догадка на уровне интуиции, но догадка страшная.

Катерина мгновенно заметила моё состояние и подступила ближе.

— Оливия, вы в порядке? — её голос прозвучал мягко, но с нотками тревоги. Она положила руку мне на плечо, как будто хотела помочь восстановить равновесие.

Я кивнула, пытаясь взять себя в руки, но мысли путались. Образы, слова, воспоминания — всё это смешалось в голове, как в вихре, от которого мне было не убежать.

— Да, я… просто… дайте мне минуту, — прошептала я, закрывая глаза и делая глубокий вдох, пытаясь вернуться в реальность.

Катерина внимательно посмотрела на меня, не торопя, понимая, что разговор задел что-то глубинное.

— Может быть на сегодня вам…. достаточно впечатлений? — тихо спросила она без капли иронии.

— Возможно, — ответила я, стараясь дышать глубоко и ровно, — Да, думаю, что на сегодня этого достаточно.

Катерина кивнула и слегка сжала моё плечо, как бы давая понять, что она рядом и готова помочь, если понадобится.

— Иногда нужно время, чтобы всё осмыслить, — мягко добавила она. — Это место… его тяжесть не всегда видна сразу.

— Я хотела бы… обговорить со Светланой некоторые организационные вопросы, — возвращение к насущным делам дало мне краткую передышку. Хоть и с трудом, я пыталась восстановить хотя бы видимость спокойствия.

— Конечно, — сказала Катя, взглядом показывая, что готова провести меня обратно к Светлане. — Мы можем вернуться в её кабинет, если хотите.

Мы двинулись обратно по коридору. Шаги, эхом отдающиеся по пустым коридорам, давали мне время переварить всё, что я услышала и почувствовала. Но даже краткий отрезок пути не мог избавить меня от той тяжести, что накапливалась внутри. Да, Олег, ты не зря предупреждал меня. Не так ли?

Эти мысли снова и снова возвращались, обостряя внутренний конфликт. Почти подтвердившаяся догадка о прошлом Олега, вызывала у меня желание кричать, выть от бессилия.

Мы остановились у кабинета Светланы, и я на мгновение замешкалась, собираясь с силами, прежде чем войти.

В первые минуты светлый кабинет показался мне самым прекрасным местом в мире, особенно после того, что я только что пережила. Хозяйка не удивилась моему возвращению, только налила еще одну кружку чая и добавила несколько капель ликера.

— Возьмите, вам не повредит, — мягко сказала она, её глаза были полны заботы. — Вы очень бледны, Оливия.

Я взяла кружку и сделала глоток, чувствуя, как горячий напиток слегка расслабляет напряжённое тело. Чай был на удивление приятен, и ликёр только усиливал его согревающий эффект.

— Спасибо, — прошептала я, грея руки о кружку.

Светлана внимательно смотрела на меня, её доброжелательное, спокойное лицо было лишено осуждения или лишнего любопытства.

— У нас в Центре все проходят через это, — сказала она тихо, присаживаясь напротив меня. — Не важно, кто вы и зачем пришли. Важно, что после этого места что-то в вас меняется. Это неизбежно.

— Вы правы, — кивнула я, чувствуя, как мысли снова упорядочиваются в голове. — Светлана, можно задать несколько уточняющих вопросов?

— Конечно, Оливия. Мы работаем открыто, не закрываясь от общественного внимания, — пояснила она. — Чем больше люди будут знать о нас, о нашей деятельности, о наших принципах и методах работы, тем больше будет понимания важности проблемы.

Она подробно рассказывала о финансовых вопросах, о сложностях работы со СМИ и политиками, о постоянных препятствиях, с которыми им приходилось сталкиваться. Светлана делилась информацией так открыто, что я почти не верила, что передо мной действительно такой человек. В отличие от многих, с кем мне приходилось сталкиваться, она не имела второго дна. Она жила своей работой, верила в неё и делала всё возможное, чтобы помочь другим.

— Вот наш договор о сотрудничестве с приютом «Матроскин», — с улыбкой сказала Светлана, показывая мне бумаги. — Дети любят животных, и они играют важную роль в помощи и реабилитации наших маленьких постояльцев. Мы помогаем «Матроскину», размещая у нас животных, а они помогают нам с едой и лекарствами для наших пушистых постояльцев.

Я посмотрела на договор, улыбнувшись. Это сотрудничество с приютом показалось мне каким-то трогательным, словно ещё одним доказательством, что здесь люди делают всё возможное, чтобы восстановить не только тела, но и души тех, кто сюда попадает.

— Оливия, вы ведь здесь из-за вечера, не так ли? — осторожно спросила Светлана, провожая меня до дверей.

Врать ей не было никакого смысла. Я кивнула, натягивая перчатки на руки.

— Верно, — призналась я. — Я должна была своими глазами увидеть и убедиться, что этот вечер — не просто показуха, не видимость бурной деятельности, а действительно нечто стоящее.

— Убедились? — Светлана грустно улыбнулась.

— Более чем, — кивнула я, тепло пожимая протянутую мне руку.