Воронье живучее

10

Никто не знает, когда Мулло Хокирох спит, когда отдыхает.

Поднимаясь с рассветом, он совершает первый из предписанных на день пяти намазов, причем от усердия вместо двух положенных при утренней молитве ракъатов[25] делает четыре, а затем усаживается близ двери, ведущей во внутренние покои, с четками в руках и с книгой жизнеописаний потомков пророка на коленях. Уставившись в книгу, Мулло Хокирох припоминает все, чем предстоит заниматься в течение дня, и мысленно намечает детальный план действий. Он пребывает в раздумье до тех пор, пока в раз и навсегда установленный час жена не подает ему большую чашу с жирным ширчаем[26] и мягкой лепешкой.

После завтрака он отдает жене распоряжения по дому и переходит во внешний двор, где в хлеву или в сарае уже возится Ахмад, для людей — племянник Мулло, а на деле — его работник. Понаблюдав за его работой, Мулло Хокирох минут десять — пятнадцать читает ему нотации, затем нагружает его делами и выходит на улицу.

Но сегодня Мулло Хокироху не до Ахмада. Появившись на внешнем дворе в тот момент, когда Ахмад выводил из хлева корову, он спросил, не встал ли Дадоджон, и услышал в ответ короткое «спит».

— Тогда будь потише, пусть поспит! — сказал Мулло Хокирох и торопливо направился за ворота.

На улицах кишлака уже было людно. В эти дни сборщики хлопка поднимались до восхода солнца и спешили в поле. По тому, как быстро и с каким озабоченным лицом шагал Мулло Хокирох, люди думали, что и он во власти колхозных дел. Приветствуя его, многие поздравляли Мулло Хокироха с возвращением брата.

— Спасибо, — отвечал он, прикладывая руку к сердцу. — Пусть радость посетит и ваш дом, да не знает он бед и несчастий!..

Мулло Хокирох свернул в переулок, где жил Бобо Амон, подошел к калитке и толкнул ее. Калитка оказалась незапертой, он вошел во двор. Рядом с цветочной клумбой лежала старая черная дворняжка. Увидев Мулло Хокироха, она медленно, как бы нехотя, встала, тявкнула несколько раз и вновь улеглась, однако глаз не спускала и рычала, словно недовольная тем, что ее лишают покоя, не дают подремать.

На голос собаки вышла Наргис. Девушка сперва изумилась и растерялась, на мгновение застыла, но потом смутилась и, потупившись, ответила на приветствие. Она пригласила Мулло Хокироха в дом и позвала отца.

Бобо Амон, как всегда угрюмый, сделал два-три шага навстречу, сдержанно поздоровался, односложно ответил на традиционные расспросы о самочувствии и благополучии.

Проведя Мулло Хокироха в комнату, он велел дочери заварить и подать чай.

Опустившись на курпачу, Мулло Хокирох воздел руки и произнес:

— Аминь! Да будет благословенным этот дом, да отведет творец от него глаза нечестивцев и сбережет его от несчастий!

— Добро пожаловать! — глухо вымолвил Бобо Амон, проведя ладонями по лицу, и уставился на Мулло Хокироха.

Они сидели друг против друга, Мулло Хокирох — в верхнем углу, Бобо Амон — близ порога.

— Тысячу извинений, усто, за то, что тревожу в столь ранний час, — заговорил Мулло Хокирох воркующим голосом. — Но я торопился застать вас дома. Мне хотелось бы, с вашего позволения, поговорить с вами здесь, а не в кузнице. Ведь там, уважаемый, толком не переговорить, хе-хе… — Смешок выплеснулся у него из горла. — Шумно там, да и люди мешают. Много ходит к вам людей, хе-хе…

— Хорошо сделали, — ответил Бобо Амон, скрывая досаду. Он понимал, что эта змея, этот лис пришел неспроста. И, беспокоясь о судьбе дочери, хотел поскорее узнать суть дела. — Чем обязан? — спросил он и прибавил: — Я к вашим услугам.

— Премного благодарен, усто, — склонил Мулло Хокирох голову, приложив обе руки, ладонь на ладонь, к груди, а потом многозначительно поглядел на дверь и, понизив голос, произнес: — Наргис не услышит нас?

— Нет, она, наверно, на кухне, не стесняйтесь.

— Ох-хо-хо, — вздохнул Мулло Хокирох, — не знаю, с чего и начать. Маленькие дети — маленькие заботы, большие дети — большие заботы…

В груди Бобо Амона шевельнулось недоброе предчувствие. Он хотел было сказать: «Да, это так», но пересохший язык не повиновался ему.

— Вы ведь знаете, что Дадоджон мне и брат и сын, один он у меня остался. И растил я его с доброй надеждой, ничего не жалел. Когда он покинул меня и ушел добровольцем на фронт, я будто лишился половины жизни. Я в страхе ложился и в страхе пробуждался. Потерял надежду на то, что вернется… Слава всевышнему, создатель услышал мои молитвы и обрадовал меня на старости лет, возвратил, милостивый, единственного брата живым и здоровым. Как узнали, что он приезжает, собрались у меня родные и близкие, посоветовались мы и надумали, что надо будет парня побыстрее женить. Да, женить хотим…

Мулло Хокирох говорил все это, искусно играя голосом, то словно бы в задумчивости, как бы делясь сокровенным, то ликуя и призывая разделить радость. Произнеся последнюю фразу, он поднял голову и пристально посмотрел на Бобо Амона, желая узнать, как отнесется к услышанному. Но Бобо Амон даже не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице, которое показалось высеченным из камня. Мулло Хокирох обругал в душе кузнеца и решил не тянуть, ударить в печенку и сердце.

— Да, — сказал он, — думаем, что не стоит откладывать это дело, надо поскорее женить, благо и невеста готова, из хорошей семьи, всем нравится… — Тут он сделал рассчитанную паузу и затем произнес: — Это сестра прокурора района, вы, конечно, знаете его, да?

Бобо Амон промолчал. Хоть он и почувствовал, что его словно бы чем-то ударили, что в сердце закипает ярость, однако постарался не выдать своих чувств. Но Мулло Хокирох уловил и вспышку смятения, и искры гнева, промелькнувшие в глазах кузнеца, и испугался: прибьет, ей-богу, может прибить. Надо быть осторожным, нельзя так ретиво, нужно тихо, исподволь, чтобы не вывести проклятого из себя, иначе все испортишь.

— Мы-то решили, и Бурихон с матерью дали согласие, да вот Дадоджон… — Мулло Хокирох сокрушенно вздохнул, страдальчески сдвинул брови и, чуть-чуть помолчав, промолвил болезненным голосом: — Огорчил меня Дадоджон.

Мулло Хокирох опять сделал паузу. Он подходил к тому главному, во имя чего заявился сюда, преодолев темный страх перед Бобо Амоном: добиться, чтобы кузнец и его дочь и близко не подпускали Дадоджона к своему порогу. Если удастся — Дадоджон наполовину в руках, а дальше пойдет легче. Там возьмется за него сестра Бурихона и окрутит его, и все, даст бог, образуется. «Бисмиллох!» — мысленно произнес Мулло Хокирох.

— Да, огорчил меня Дадоджон, — повторил он. — Говорит, что не женится. Спрашиваю, почему, может быть, ты сам выбрал девушку и хочешь привести в наш дом только ее, так скажи, мы не пойдем против, хоть и грех отказываться от сговора. А он, наглец, посмеивается. Да, да, совсем не узнаю его, будто подменили!.. Смеется, паршивец. Есть, говорит, девушка, и захотел бы — привел, вас не спросил. Теперь я не прежний дурак Дадоджон, полмира прошел, кое-что повидал. Бабой хотите привязать к дому? Нет, расскажите свой сон воде. Повидал я этих баб да девок, все они, какую ни попробуешь, одинаковы, так что пока ни на ком не желаю жениться. Понадобится женщина — на ночь найду, тысячи сохнут безмужних, вон сколько вдов развелось, а я не урод, ни одна не откажет.

— Ну и ну! — слетело с губ Бобо Амона, не сумевшего скрыть своего изумления. Он был поражен тем, что Мулло Хокирох мешает с грязью родного брата, да еще перед ним, в его доме, будто он ему самый близкий друг. Он терпеть не может этого лиса, эту змею подколодную, и всю его гнусную семейку и только ради дочери, ради Наргис, заставлял себя думать, что Дадоджон получше, чем его брат, глядишь, и выйдет из него человек. Но раз уж брат, сам подлец, выставляет его негодяем, значит, он был прав, не веря в Дадоджона и предостерегая Наргис. Нет, пусть лучше Наргис теперь и не просит, он скорее умрет, чем согласится на ее брак с мерзавцем.

— Да, таким вот скоромным языком он со мной разговаривал, не постеснялся моих седин, — сказал Мулло Хокирох и полез за платком. Однако внутреннее ликование помешало ему выдавить слезу. Тогда он просто шмыгнул носом.

Бобо Амон поморщился и подумал, зачем же Мулло Хокирох притащился искать утешений у него, пусть сам разбирается со своим братцем или ищет других утешителей, а тот, словно прочитав его мысли, снова шмыгнул носом и сказал:

— Куда мне пойти? Кому будешь жаловаться? Вы у нас в кишлаке человек уважаемый, рассудительный. Знаю, примете боль моего сердца как свою. Тем более, мне сказали… вчера лишь узнал…

Мулло Хокирох замялся, его взяла оторопь — так тяжел был взгляд Бобо Амона. В это мгновение Мулло Хокирох уподобился человеку, прыгающему в бурлящий, грозно ревущий горный поток.

— Джон, устоджон, дорогой вы наш мастер! — воскликнул он. — Знайте, я беспредельно уважаю вас и вашу дочь. Да-да, беспредельно! Каждому бы иметь такую дочь! Ну и что же, что она у вас одна-единственная? Глупцы чернят ее этим. Не знают, в чем еще обвинить, и хватаются за это, видят в этом грех. Но на все божья воля. Кому-то создатель дарит десять детей, кому-то — одну-единственную дочь, а бывает, что и никого. Так что не обращайте на это внимания, устоджон. От зависти чернят, от зав…

— Кто чернит мою Наргис? — не выдержав, вскипел Бобо Амон.

Мулло Хокирох вздрогнул. Он понял, что пересолил, и замахал руками, словно отгоняя нечистую силу.

— Да невежды, невежды толкуют, темные люди! — вскричал он. — Говорю же, не обращайте внимания. Чужой рот на замок не запрешь, вот и злословят. А ваша дочь, слава богу, без изъяна, она умна и бесподобно красива. Прямо скажу, я гордился бы, если бы мы с вами породнились. Если бы мой брат, негодяй, захотел, я бы завтра же прислал сватов…

— А я переломал бы им руки-ноги! — проревел Бобо Амон. — Моя дочь не осталась на улице, чтобы выходить за вашего негодяя!

— Ой-ей, ради бога, тише, Наргис услышит, — сказал Мулло Хокирох, округлив глаза. — Вы не так меня поняли, я не пошлю сватов, нет! Я пришел как к другу, предупредить…

— О чем предупредить?

— Наргис и Дадоджон, как я узнал, встречались, договаривались, оказывается, пожениться. Вот я и хочу, чтобы вы дали ей понять — он не тот, каким был, вернулся негодяем, недостоин ее. Наргис ведь у вас доверчивая, как бы не обманул, подлец, не опозорил…

Наргис простояла часть разговора за дверью. Она несла в комнату скатерть, чайник с чаем и пиалки, но, услышав, как Мулло Хокирох поносит брата, затаила дыхание и в кровь искусала губы. При последних словах Мулло силы покинули ее: вскрикнув, она лишилась чувств и с грохотом упала.

Бобо Амон, а за ним Мулло Хокирох выбежали на шум. Отец быстро поднял Наргис, отнес на руках в комнату и уложил на курпачу. Мулло Хокирох, вытащив четки, стал бормотать заклинания. Бобо Амон, позабыв о нем, сбегал на кухню, принес в глиняной косе — большой чашке — холодную воду и обрызгал лицо дочери. Когда через несколько минут Наргис, простонав, открыла глаза, отец склонился над нею.

— Что с тобой, доченька? — произнес он дрожащим голосом. — Приди в себя, милая, не пугай меня… Доченька, родная, не надо, не убивайся. Все эти сволочи не стоят ни одной твоей слезинки. Выродки они, сучье племя!..

— Ай-яй-яй-яй, — тихо произнес Мулло Хокирох, напомнив о себе.

Лучше бы он этого не делал, ушел бы лучше потихоньку, незаметно. Потому что, услышав его голос, Бобо Амон резко выпрямился, схватил его своей могучей рукой за шиворот, легко, как щенка, поднял, вынес из комнаты, а затем проволочил по земле через весь двор и вышвырнул, будто тряпку, за калитку.

— Проваливай, гад! — гаркнул он и, хлопнув калиткой, запер ее на цепочку.

Мулло Хокирох, онемевший от ужаса, перекатился на спину, тело его изогнулось дугой и распласталось. Он громко икнул, раз и другой, потом шевельнулся, пришел в себя и вскочил на ноги, завертел головой, осматриваясь. Слава богу, в переулке не оказалось ни единой души, никто не увидел, как обошелся с ним проклятый кузнец, иначе живо разнесли бы по всему кишлаку… Торопливо отряхнувшись, Мулло Хокирох еще раз возблагодарил всевышнего за то, что позволил ему отделаться легким испугом и утаил его позор и унижение от людских глаз, затем снова обругал Бобо Амона и, озираясь, зашагал прочь.

Нет, никак он не может понять, почему кузнец относится к нему, как к врагу. В сотый, в тысячный раз спрашивал себя Мулло Хокирох, что он сделал Бобо Амону плохого, чем обидел его, и в ответ лишь разводил руками. «Вот сейчас, например, на что кузнец рассердился? Ведь участвуй в разговоре кто-то третий, он наверняка бы поддержал меня. Ведь я родного брата представил негодяем, а дочь славил. Предостерегал, чтобы уберег ее от бесчестия. Другой бы спасибо сказал, а он — за шиворот и за калитку. Враг он мне, непримиримый враг. Но почему?» — опять подумал Мулло Хокирох и снова, как всегда, когда пытался осмыслить свои отношения с Бобо Амоном, поймал себя на том, что ломает голову над непостижимым.

На этот раз чувство страха приглушала жажда мести. Но Мулло Хокирох не стал размышлять над тем, как лучше всего отомстить, — всему свое время, свой час. Одного он уже добился: теперь Дадоджону в дом кузнеца путь заказан, теперь не видать ему Наргис, пусть знает, сопляк, свое место!.. Вот после того, как Дадоджон женится на той, на которую ему указано, и приступит к работе, которая ему предназначена, можно будет взяться за проклятого кузнеца и придумать такую месть, что невзвидит белого света!..

…Мулло Хокирох не застал Дадоджона дома. Ахмад успел навести порядок в хлеву и теперь подметал двор. Он сказал, что Дадоджон поднялся вскоре после ухода ака Мулло, умылся, почистил сапоги, наспех проглотил кусок лепешки и, запив его глотком чая, вышел за ворота.

— Ничего не передавал? — спросил Мулло Хокирох. — Нет.

— Так, так, — процедил Мулло Хокирох сквозь зубы. — Почему не спросил, куда идет?

Ахмад потупил голову и переступил с ноги на ногу.

— Кто-нибудь приходил?

— Нуруллобек-ака приходили. Велели передать, что будут сегодня в городе на совещании и к нам не придут.

— Ладно, занимайся своим делом, — сказал Мулло Хокирох, немного помолчав. — Если кто-нибудь придет, прибеги за мной, я буду в правлении.

— Хорошо, — ответил Ахмад.

Дадоджон был на берегу речки, на заветном месте, у их камня, окруженного плакучими ивами, и не сводил глаз с тропинки. Он надеялся, что Наргис придет сюда и сегодня, придет хотя бы для того, чтобы высказать ему свое презрение. Она имеет на это право. В ее глазах он, конечно же, низко пал, хотя, если разобраться, он в общем-то не виноват. Еще неизвестно, как скоро они с Туйчи сумели бы вылезти из сая без посторонней помощи, а оставить Туйчи Дадоджон не мог. Не смог он избавиться и от Бурихона. Если бы в машине был один секретарь, Дадоджон, наверное, попросил бы остановиться на околице и, извинившись, сошел бы и примчался сюда. Но Бурихон, черт его подери, заговорил и заморочил голову, и не заметил, как подкатили к дому, а дома — ака Мулло, набежали люди — соседи, гости… кто только не перебывал вчера… Разве можно было плюнуть на всех и сбежать?

Секретарь, припомнил Дадоджон, в дом не вошел, распрощался у ворот, не внял просьбам и уговорам ака Мулло, сослался на отсутствие времени. Почему он так поступил? Не зашел даже на минутку, на пиалку чая! В чем дело?

— Мы с вами еще не раз увидимся, — сказал он Дадоджону.

Бурихон же попросил разрешения остаться. Его гонора с избытком хватило бы на десятерых. Еще бы: прокурор, главный законник района!.. Однако водку и вино хлещет дай боже. На радостях ака Мулло изменил себе. Сколько Дадоджон помнит, в доме не держали и капли спиртного. А вчера лилось рекой. Сам ака Мулло, как всегда, воротил нос, но гостям не жалел. Назвал Бурихона виночерпием, тот и старался: гостям подливал и себя не забывал. Подсмеивался над Дадоджоном: «Тоже мне вояка, пить не умеешь…» Хорошо, вмешался ака Мулло, велел Бурихону не приставать. Дадоджон сидел между ними, так что уйти не мог. Даже когда выходил во двор, кто-то следовал за ним и удерживал своей болтовней.

Да, много причин, помешавших свиданию. Но разве от этого легче? Сто бурихонов и тысяча гостей не стоят одной минуты, потраченной Наргис на ожидание. Надо было извиниться перед всеми и прибежать хоть на секунду. Но он не сделал этого, он оказался безвольным, как последний тюфяк, изменником, не сдержавшим слова, трусливым мальчишкой!

Всю жизнь машет он кулаками после драки, сперва что-нибудь натворит, а потом казнится. Стыдится и смущается, где не нужно, молчит, когда нужно кричать, подчиняется всем и вся, позволяет вить из себя веревки. Да, он виноват, кругом виноват! Ему бы ответить вчера ака Мулло как подобает мужчине, а он распустил сопли. Если он и впредь будет вести себя так безвольно, то ака Мулло добьется своего, не позволит жениться на Наргис. Но почему ака Мулло против Наргис? Неужели только потому, что она единственный ребенок в семье и якобы поэтому будет бесплодной? Но это же несерьезно. Глупость это, собачий вздор! Нужно быть идиотом, чтобы поверить в подобные бредни.

Размышляя, Дадоджон то сидел с опущенной головой, то вскакивал и нервно ходил вперед-назад, спотыкаясь о камни, то стоял, устремив взор на тропинку, на которой должна была появиться и, увы, не появлялась Наргис.

Солнце поднялось уже высоко, с хлопкового поля доносились веселые голоса сборщиков. «Может быть, Наргис там?» — вдруг подумал Дадоджон и тут же перемахнул через речку. Он пошел прямо, продираясь сквозь густой кустарник, скрывавший поле, и, когда оставалось сделать несколько последних шагов, услышал девичий голос:

— Гульнор, Гульнор! Ты слышишь меня? Куда запропастилась Наргис? Второй день уже не вижу.

— Заболела Наргис, — отвечала Гульнор. — Сегодня доктора вызвали.

— Как заболела? — прозвучал третий голос. — Вчера вечером видела, здоровой была.

— Не знаю. Сбегаю в перерыв…

Дадоджон был ошеломлен. Девушки заговорили о чем-то другом, а он, придя в себя, ужаснулся. Наргис заболела! Вчера вечером ее видели здоровой, а сейчас плохо, вызвали врача… Что случилось? Бежать, скорее бежать к ней!

Ломая кусты, Дадоджон повернул назад, перепрыгнул через речку, быстро поднялся и побежал по тропе в гору. Выбрался на дорогу садами. На улицах кишлака попадались знакомые, здоровались с ним, пытались вступить в разговор, но он ни с кем не задерживался, отвечал кивками и, провожаемый изумленными взглядами, прибавлял шаг. «Скорее! Быстрее!» — подгонял он себя и, только свернув в переулок и увидев мальчишек, игравших возле дома Наргис в бабки, остановился перевести дух. Его сердце гулко стучало, ноги вдруг отяжелели.

Мальчишки, увлеченные игрой, не обратили на него никакого внимания. Дадоджон медленно подошел к ним и спросил, не видели ли они Наргис. Ребячье любопытство победило азарт. Тараща глазенки, мальчишки наперебой отвечали, что нет, Наргис не видели, а доктор в доме Бобо Амона был, приехал и уехал на лошади.

— Давно?

— Нет, недавно.

— Он долго сидел, целый час!

— Сказал, еще вечером приедет.

— Его Бобо Амон провожал…

Услышав все это, Дадоджон решительным шагом направился к дому кузнеца. Наплевать на условности! К черту! Он должен увидеть Наргис, узнать, что случилось… Но едва Дадоджон отворил калитку, как оказался лицом к лицу с Бобо Амоном. Он не успел и рта открыть — почувствовал сильный толчок в грудь и, едва удержавшись на ногах, поспешно отступил. Перед ним стоял Бобо Амон и зазвеневшим от ярости голосом спросил:

— Зачем пожаловал, гад?

Дадоджон лишился языка. На лбу у него выступила холодная испарина, к горлу подкатил горячий ком. Он едва выговорил дрожащими губами:

— Я… я… п-п-проведать Наргис…

— Наргис не нужны подлецы! Проваливай! Чтоб духу твоего не было больше на этой улице! Увижу — пересчитаю ребра!

— Усто, да вы что? — вскричал Дадоджон, придя немного в себя. — Вы меня с кем-то путаете. Я вчера только вернулся из армии…

— Вернулся, так к себе домой. Тут тебе делать нечего. Я его с кем-то путаю, а?.. Выродок! — Бобо Амон угрожающе сжал пудовые кулаки. — Убирайся! На улице и без тебя тесно. Ну, кому говорю?! Живо!

Дадоджон отступил на шаг.

— Напрасно вы так, усто. Зря обижаете, — проговорил он и, круто развернувшись, ушел.

Он не хотел никого видеть: домой пробирался задами. Но у самых ворот столкнулся с братом. Мулло Хокирох в этот час всегда возвращался домой, чтобы, укрывшись от посторонних глаз, свершить полдневный намаз. Увидев Дадоджона, он испугался и, всплеснув руками, спросил:

— Что с тобой? Почему ты такой бледный? Где был?

— Оставьте меня в покое! — резко ответил Дадоджон.