Воронье живучее

12

Пока Бурихон блистал на пирушке красноречием, в его доме, на половине, которую занимали мать и сестра, появился Шерхон. Старая и больная мать усадила непутевого сына в нижнем углу комнаты, близ порога, и, осыпая его упреками, заставила склонить голову.

— Слава богу, — говорила старуха, — ты уже не молод, лет тебе много, пора уже и остепениться. Сколько же можно бродяжничать? Знаешь ли, чей ты сын? Знаешь, кем был твой покойный отец?.. Ты позоришь его память! Себя не жалеешь, так меня пожалей.

— А что я такого сделал? — буркнул Шерхон, не поднимая головы.

— Ха, еще спрашивают! — усмехнулась сестра Марджона, которую все называли Шаддодой, и, перестав расчесывать волосы, воскликнула: — Шатаетесь по Ташкенту, грабите и убиваете людей, этого мало?!

Шерхон зло взглянул на нее. Но, скандальная и наглая, она была не из трусливых, уставилась на брата со злорадной усмешкой. Ее миндалевидные глаза смотрели из-под иглами торчавших ресниц с дерзким вызовом.

— Ой, доченька, не говори так! — запричитала, увещевая, мать. — Не повторяй с чужих слов, не греши. Мало ли что люди болтают, им лишь дай позлословить. Немало у нас недругов и врагов. Особенно их стало много после того, как Бурихон стал прокурором. Только и думают, проклятые, чтобы нас очернить, не знают, какой еще поклеп возвести. Вот потому и говорю, сын мой, хватит бродяжничать, перебирайся сюда. Мне все равно, кто у тебя жена, татарка она или киргизка, раз тебе по душе — понравится и мне. Будем все вместе, найдешь хорошую работу, заживешь как положено. Сегодня я есть, завтра нет: стара уже, сынок, дни мои сочтены…

— Все правильно, — поднял голову Шерхон. — Я тоже хочу быть возле вас, служить вам, чтобы жили мы тихо-мирно. — Он вздохнул. — Но, во-первых, не найти мне тут стоящей работы — больно уж мал район. А во-вторых, вы сами сказали, худая слава тут у меня. Не зря же эта дура болтает, — кивнул Шерхон на сестру. — Сказал ей какой-нибудь гад…

— Брат сказал, Бурихон! — резко перебила Шаддода.

— Бурихону тоже кто-то накапал, — произнес Шерхон сквозь зубы, стараясь не глядеть на сестру. — Клевета это и вранье! В Ташкенте, слава богу, меня уважают, есть и дом, и семья, хорошая работа… Кто вам сказал, что я бродяжничаю? Дадоджон, что ли, этот слюнтяй?

— Ой, вот его ты не трогай, не такой он, сынок, — сказала старуха. — Он парень неболтливый, умный и тихий. Был у нас в гостях — одно загляденье! Красивый, как ангел. А вежливый какой и душевный! Когда Бурихон пригласил его к нам…

— В честь него Бурихон опять гуляет? — перебил Шерхон.

— В честь него, сынок, в честь него, — закивала старуха. — Их всех сегодня пригласил к себе Хайдарджон. Поди-ка и ты туда, увидишь всех своих друзей-приятелей, сам будешь рад и их порадуешь.

— Нет, не пойду! У меня к Бурихону большое и важное дело, ради него и приехал. А в гостях какой разговор? Там только растравишь себя… не хочу! — Шерхон поднялся. — Пойду, прогуляюсь немножко. Если разойдусь с Бурихоном, скажите — пусть подождет, спать не ложится. Специально, скажите, приехал.

— Хорошо, что приехал сам, — сказала старуха. — У нас тоже важное дело, нужен твой совет. Сегодня, так уж и быть, погуляй, отдохни, а завтра поговорим.

— Что за совет? Дело-то доброе или…

— Доброе, сынок, доброе… — Старуха многозначительно посмотрела на дочь, а та, словно ее это не касалось, продолжала расчесывать волосы.

— Ладно, утром решим, — сказал Шерхон, немного помолчав, и ушел.

Он вышел на темную безлюдную улицу. В руках у него был небольшой сверток. Лишь в центральной части города, освещенной фонарями, ему повстречалось несколько прохожих. Шерхон свернул с главной улицы в сторону рыночной площади, рядом с которой находилось городское отделение милиции, а немного подальше высились стены тюрьмы.

Дойдя до дверей милиции, Шерхон в нерешительности остановился: войти или нет? Саттора-то в кабинете нет, Он на пирушке, подонок, а кто дежурный, неизвестно. Сумеет ли помочь?

«Ладно, была не была», — Шерхон толкнул дверь и вступил в коридор. В углу, отгороженном деревянным барьером, за столом с телефоном сидел лейтенант — высокий мужчина с роскошными усами — и смеясь что-то говорил рябоватому худому старшине. Узнав лейтенанта, Шерхон вздохнул облегченно.

— Привет, Абдугафур! — воскликнул он. — Как дела? Настроение? Здоровье? Как дети? Давненько не виделись, а?!

— Здравствуйте, здравствуйте, спасибо, спасибо, — отвечал лейтенант и, вглядевшись, вскричал: — Ба, да никак Шерхон?! Проходи, приятель, проходи, милости просим, добро пожаловать!

— Благодарю, — осклабился Шерхон. — Абдусаттор-ака у себя?

— Нет, его нет. А в чем дело?

Шерхон произнес просительным тоном:

— С просьбой я, не знаю теперь, как быть…

— А я думал — с повинной, — пошутил Абдугафур. Его напарник прыснул, а он, улыбнувшись, погладил усы и сказал: — Если сможем — поможем. Излагай.

— Мне-то виниться пока не в чем, — добродушно усмехнулся Шерхон, показав тем самым, что шутку он принял. — Я насчет друга пришел, мне сказали, что он попал к вам, дело будто бы передали в суд. Будь я на его месте, я был бы спокоен, так как знаю, что суд разберется, не найдет никакой вины и отпустит. Но мой дружок хлиповат, нежной души человек. Пока суд да дело, боюсь, помрет от тоски и страха. Потому я и примчался из Ташкента, хочу увидеть его, успокоить, сказать, что в беде не оставим. Вот принес передачу, немножко гранатов и яблок. Знаю, что надо с утра приходить, да мне завтра назад возвращаться. Может, поможете, а?

— Это от нас не зависит, — ответил Абдугафур. — Такие дела решает только начальник тюрьмы, да и то, если прокурор или следователь разрешат свидание. Чего же брата не попросил?

— Его дома нет, сказали — в гостях, а мне некогда ждать. Вызвать неудобно… Абдусаттор-ака тоже, наверное, там?

— Наверное, — теребя ус, произнес Абдугафур и сказал: — Помочь могу разве только тем, что позвоню начальнику тюрьмы, если застану, может быть, он и позволит.

— Буду век благодарен! — обрадованно воскликнул Шерхон.

Начальника тюрьмы дома не оказалось, ответили — еще не вернулся с работы. Абдугафур позвонил ему в кабинет — повезло! Прислушиваясь к разговору, Шерхон успел не спеша выпить две пиалки чая, которым любезно угостил старшина. Наконец Абдугафур положил трубку и сказал, что Шерхон может идти к начальнику, тот встретит его на проходной, сам разберется.

— Я ваш должник, — поблагодарив обоих милиционеров, сказал Шерхон.

Он побежал к тюрьме. Вскоре вышел начальник, маленький и худой, с удлиненным усталым лицом, в гимнастерке, стянутой портупеей. Сверля Шерхона круглыми глазами, глубоко сидевшими в черных орбитах, он спокойным, ровным тоном спросил фамилию и имя заключенного. Шерхон назвал и объяснил, почему не может ждать.

— Свидания вашему товарищу запрещены, — сухо произнес начальник.

— Хоть на одну минутку! — взмолился Шерхон.

Но начальник не поддался на уговоры. Он сказал, что и передачу в неурочный час разрешает принять в порядке исключения. Шерхон вынужден был оставить сверток надзирателю и вернуться домой.

Бурихон, видимо, появился буквально за минуту до него: еще не успел снять туфли. Сильно выпивший, он встретил старшего брата пьяным хихиканьем и, протянув руку и пошатнувшись, развязно сказал:

— Привет господам ташкентцам! Милости просим! Наши глаза, хи-хи, — подставка для ваших ног. Только, хи-хи, не раздавите.

— И на том спасибо, — буркнул Шерхон, с трудом сдерживая себя.

— Какими судьбами?

— Соскучился.

— Надо было прийти к Хайдару.

— Не хотел мешать.

— Хи-хи, мешать… Погуляли славно! — опять захихикал Бурихон, потом крикнул жену и велел ей помочь снять с него туфли и надеть шлепанцы.

Шерхон смотрел на него с отвращением и гневом и решал, как поступить. Ему необходимо срочно переговорить с Бурихоном об угодившем за решетку дружке. Но Бурихон нализался, ни черта не соображает. Подождать до утра? А кто его знает, что у него утром? Утащится на какое-нибудь совещание, поминай как звали. Днем его и не сыщешь, а найдешь — занят… Нет, надо сейчас привести в чувство, решил Шерхон и обратился к жене Бурихона:

— Ну-ка, невестушка, возьмемся за этого алкаша вдвоем. Вытащим его во двор, я буду держать, а ты окати холодной водой.

— Ой, что вы?! — испуганно воскликнула молодуха. — Простудится ведь…

— Его и чума не возьмет! — сказал Шерхон и, схватив Бурихона за плечи, тряхнул. — Сам пойдешь или вынести?

— Что? Что такое? Что вам надо? — забормотал Бурихон. — Я покажу вам. — Он грязно выругался.

Пощечина, которую влепил Шерхон, обожгла ему лицо. Он вскочил на ноги и, потеряв равновесие, чуть не грохнулся носом. Но Шерхон схватил его за руку, заломил ее за спину, поддав ему коленкой, вытолкал за порог комнаты и там вылил на голову полведра холодной воды.

Ругнувшись еще раз, Бурихон пришел в себя. Когда он отфыркался и вернулся в комнату, жена помогла ему стащить пиджак и рубаху и подала полотенце. Плюхнувшись в кресло, Бурихон стал утираться, затем влез в халат.

— Теперь напои его крепким зеленым чаем, — приказал Шерхон молодухе.

Она принесла чай, Шерхон заставил Бурихона выпить несколько пиалок.

— Спасибо, невестушка, теперь ты свободна, иди, милая, спать, а мы тут потолкуем. Спокойной ночи! — обратился он к женщине.

— Какие могут быть сейчас разговоры? — угрюмо произнес Бурихон.

— Короткие, — ответил Шерхон. — Погулял — и хватит.

— Весь хмель выбили…

— Значит, так нужно. Мое дело надо решать на трезвую голову, а откладывать нельзя.

— Какое дело?

Шерхон подошел к двери, закрыл ее, потом подвинул стул поближе к Бурихону и, усевшись, сказал:

— Какого черта упрятали в кутузку завмага из верхнего кишлака? Он же наш человек.

— Дурак он, вот и влип. Я за дураков не ответчик.

Ухмылка Бурихона озадачила Шерхона. Сбитый с толку, он понизил голос, сменил тон.

— Дурак или нет, посмотрим потом, а пока мы в одной упряжке. Если расколешь его и засадишь, мне в Ташкенте придется худо. Я козырял там тобой, думали — здесь прикрываешь, а ты — в кутузку… Все, кто имел с ним дела, взяли за горло: скажи брату, пускай вытаскивает, иначе крышка нам и тебе.

— Была круговая порука? — вновь ухмыльнулся Бурихон.

— Считай как хочешь. Но если не отпустишь, мне конец. Кишки выпустят.

— Поздно спохватились! С поличным попался. На десять тысяч нашли товаров. Так что его не спасти, лучше поскорее обрывайте и прячьте концы.

— А он будет молчать? Нет, он не дурак.

— Теперь я помочь ничем не могу. Тем более, главный истец сам ака Мулло.

— Какой еще ака Мулло?

— Мулло Хокирох!

— А он тут при чем?

— При том, что ваш болван погорел на нем. Если бы ака Мулло не был замешан, еще можно было бы постараться свести к минимальному сроку. Но он же, идиот, сам вынудил ака Мулло стать главным истцом. — Бурихон осклабился. — Утопим вашего дружка, чтобы спасти нашего.

Шерхон удрученно вздохнул. Обхватив голову руками, он задумался. Ему хорошо был известен волчий закон, о котором напомнил Бурихон. Но если он не вытащит завмага, ему действительно несдобровать.

— Все-таки я не понимаю, какая может быть связь между ака Мулло и завмагом, — нарушил Шерхон молчание.

— У вас в Ташкенте все такие непонятливые? — иронически произнес Бурихон.

— В Ташкенте мы работаем по-человечески: ты — мне, я — тебе, и больше знать ничего не знаю, друг друга не выдаем.

Бурихон засмеялся, и это вдруг обозлило Шерхона: издевается!

— Хватит! — рявкнул Шерхон.

Смех застрял в горле Бурихона, он испуганно вытаращил глаза.

— Тише, что вы в самом деле? — забормотал он. — Услышат… Успокойтесь, ака. Я все объясню.

— Ну?..

— Колхозу Карим-партизан выделили для премирования шелководов несколько рулонов атласа, бекасаба и других высокосортных шелков на десять тысяч рублей, а завмаг, договорившись с ака Мулло, подменил сатином и прочей дешевой тканью.

— В первый раз, что ли?

— В первый, не первый, а на этот раз попался. Ака Мулло, естественно, в стороне — договоренность устная, ее к делу не подошьешь. Но этот болван может наговорить на него, поэтому ака Мулло опередил, предъявив иск от колхоза…

— Ах, вот оно что! — воскликнул Шерхон. — Подставил вместо себя козла?

— Другого выхода нет, — пожал Бурихон плечами. — Поверьте мне. Ака Мулло — человек нужный, надежный и, если хотите знать, всесильный. Руки у него длинные. Если… — Бурихон запнулся, сглотнул и упавшим голосом произнес: — Если пойду против него, и одного дня не продержусь.

— Тьфу! — сплюнул Шерхон. — Тоже мне прокурор, боится жалкого старикашку… Слушай, сейчас самый раз припугнуть его.

— Нет-нет! И не думайте, выбросьте это из головы! Мы все у него в руках. Съест с потрохами и не выплюнет! Не надо, акаджон, не делайте этого. Если вам трудно в Ташкенте, перебирайтесь сюда. Нет, правда, сколько можно жить вдали от родного дома? Вернитесь, я найду вам подходящую работу, вместе, рука об руку будем работать.

— Посмотрим, — усмехнулся Шерхон и, глядя в упор, спросил: — Но что будет с нашим человеком?

— Не знаю! — вырвалось у Бурихона.

Братья помолчали. Потом Бурихон, вздохнув, сказал:

— По-моему, единственный выход — сходить вам утром к ака Мулло, объяснить ему все без утайки и попросить помочь. Все зависит от него.

— Если понадобятся деньги, дам сколько нужно, — обрадовался Шерхон.

— Может, и понадобятся… старик сам скажет… Давайте спать, акаджон, а?

— Ладно, стели…

Бурихон принес брату постель, расстелил ее и, пожелав спокойной ночи, вышел из комнаты.

Но Шерхон долго ворочался с боку на бок, глядел в смутно белевший потолок. Его одолевали беспокойные, тревожные мысли.