Воронье живучее

19

Еще в коридоре услышал Аминджон Рахимов частые, сильные звонки телефона. Он ускорил шаг и, чуть ли не вбежав в приемную, рывком поднял трубку:

— Я слушаю.

— Товарищ первый секретарь райкома, разрешите срочно прибыть вместе с начальником следственной тюрьмы, — прозвучал взоволнованный голос начальника районного отдела НКВД.

— Да, конечно, — ответил Аминджон, удивленный и непривычно официальной формой обращения, и взволнованным тоном: Султан Раджабович Курбанов был человеком невозмутимым, что называется, с железными нервами и всех районных руководителей, независимо от ранга, места и обстоятельств, называл по имени и отчеству.

Аминджон, как обычно, пришел за час до начала рабочего дня, чтобы без суеты, в спокойной обстановке, когда нет посетителей и молчит телефон, просмотреть кое-какие документы и материалы, подготовленные отделами. О его ранних приходах на работу уже многие знали, поэтому тревожили в исключительных случаях. Судя по всему, сейчас был именно такой случай. Наверняка произошло нечто чрезвычайное.

Так оно и оказалось — совершен побег из тюрьмы, бежал заведующий кишлачным магазином сельпо, арестованный за махинации с мануфактурой. Но не это привело Курбанова к Аминджону.

— Мы приняли необходимые меры для поимки преступника, — сказал он. — Однако при расследовании обстоятельств побега выяснилась одна немаловажная деталь. С вашего позволения о ней доложит товарищ Баев.

Аминджон перевел взгляд на начальника следственной тюрьмы. Тот стремительно поднялся, вытянул руки по швам. Бледный и осунувшийся, он не мог справиться с волнением, по его лицу то и дело пробегал нервный тик.

— Вольно! Садитесь! Здесь не тот кабинет, где положено стоять по стойке «смирно», — сказал Аминджон, заставив себя улыбнуться, чтобы хоть немного успокоить Баева.

— Садитесь, Петр Лукич, — сказал и Курбанов. — Докладывайте подробно.

— Есть! — ответил Баев и сел.

Он рассказал о том, что с неделю назад, точнее — шестнадцатого октября, поздно вечером, ему позвонил дежурный по городскому отделению милиции и попросил разрешить свидание или хотя бы принять для подследственного передачу от приехавшего на один день из Ташкента брата районного прокурора.

— Кого-кого? — не сдержался Аминджон. — Брата нашего районного прокурора?

— Так точно, — сказал Баев.

— Факт подтвердился, товарищ первый секретарь райкома, — с упором на два первых слова произнес Курбанов, и Аминджон, мысленно отметив и это, и подчеркнутую казенность обращения, напрямик спросил:

— Вы подозреваете участие прокурора?

— Не исключено, что побег связан с визитом его брата.

— Чем этот брат занимается?

— Мы запросили ташкентских товарищей.

Аминджон побарабанил пальцами по краю стола.

— Вы не исключаете и того, что прокурор мог знать о поступке брата? — снова спросил он.

— Да, — коротко ответил Курбанов.

«Что ж, может быть и так», — подумал Аминджон, и обращаясь к начальнику тюрьмы, уточнил:

— Вы потому и разрешили свидание, что прикрывались именем прокурора?

Баев поднял голову и сказал:

— Я виноват в нарушении инструкции. — Он не стал объяснять, что разрешил только принять передачу, состоявшую из двух лепешек и двух-трех килограммов гранатов и яблок. — Готов отвечать по закону, — прибавил он после небольшой паузы.

— Да не об этом речь, — махнул рукой Аминджон. — Какое наложить на вас взыскание, решит ваше непосредственное начальство. Я имею в виду другое: факт чинопочитания.

— Не понял, — глухо промолвил Баев.

— А если бы это был не брат прокурора или какого-нибудь другого руководящего работника, а, как говорится, простой смертный, вы пошли бы на нарушение инструкции? — сказал Аминджон, впившись в него взором.

Бледное как снег лицо Баева покрылось красными пятнами. Он рывком поднялся с клеенчатого кресла и произнес только одно слово:

— Да!

Аминджон опустил глаза.

— Извините, — сказал он после небольшой паузы.

— Разрешите быть свободным?

— Будьте у себя, Петр Лукич, я позвоню вам, — сказал Курбанов и, когда Баев вышел из кабинета, обратился к Аминджону: — Мы проведём соответствующее служебное расследование. В том числе и по горотделу милиции.

— А по прокуратуре?

В тоне, которым был задан этот вопрос, Курбанов уловил какую-то недомолвку и одновременно горечь и выжидательно посмотрел на Аминджона: не скажет ли он еще что-нибудь?

Аминджон правильно понял его молчание. Открыв сейф, он достал из него серую папку с бумагами, из которой вытащил сложенное треугольником письмо и протянул Курбанову. Это была жалоба на директора интерната в кишлаке Карим-партизан Нуруллобека Махмудбекова, который, как писали заявители — семеро родителей, — «обкрадывает детей, запускает руку не только в государственный карман, тащит еще и из колхозного амбара под видом, что детям будто бы того, что дает государство, не хватает. Наши дети недоедают из-за товарища Махмудбекова, так как он занимается воровством. Мы пишем это заявление на Ваше имя, товарищ Рахимов, так как начальник милиции и прокурор — друзья Махмудбекова, они иногда вместе выпивают и могут покрыть его, если Вы не прикажете им вывести жулика на чистую воду и не возьмете это дело под свой контроль».

— Получил вчера вечером, — сказал Аминджон, когда Курбанов вернул ему заявление. — Не знаю, как вам, а мне последние строки не дают покоя. Ведь это по существу выражение недоверия — и кому? Тем, у кого прежде всего нужно искать защиту и справедливость. Друзья! — саркастически усмехнулся Аминджон.

— Да, они приятели, — сказал Курбанов.

— А люди вон какие выводы делают. Неспроста ведь, а?

Курбанов промолчал.

— Неспроста! — ответил сам Аминджон. — Я, кажется, зря обидел вашего начальника тюрьмы, но, когда читаю такие вещи, — кивком показал он на заявление, — тоже становится не по себе. Кумовство и приятельство, чинопочитание, протекционизм и другие подобные явления — что может быть хуже? Поэтому я прошу вас, Султан Раджабович, провести самое строгое расследование как по факту побега из тюрьмы, так и по этому заявлению. Меня настораживает, что в обоих случаях замешано имя прокурора.

— А я хотел попросить вас вызвать его и спросить о брате, — сказал Курбанов.

— А что, это идея! Сейчас?

— Если располагаете временем.

Аминджон попросил секретаршу, которая только что пришла, соединить его с прокурором. Но телефон Бурихона не отвечал.

— Разыщите его, и, если свободен, пусть срочно придет, — сказал Аминджон, глянув на часы: было ровно девять.

В это время, не спросив разрешения, вошел председатель райисполкома Нурбабаев. Когда Аминджон познакомил его с заявлением и вкратце рассказал о происшествии, он покачал головой и тихо, как бы про себя сказал:

— Есть у него брат, Шерхон… Неужели докатился?

— Кто? Он или его брат?

— А вот, посмотрим… — ответил Нурбабаев.

Бурихон явился минут через двадцать, как всегда сияя улыбкой, в самом лучшем настроении, уверенный в себе и своей звезде. Аминджону он показался сейчас надутым и чванливым. Однако Аминджон тут же одернул себя, ибо не имел права поддаваться настроению и личным ощущениям. Тем не менее хмурый взгляд выдал его, и Бурихон насторожился. Натянутость почувствовал он и в тоне, которым ответили на его приветствие Нурбабаев и Курбанов.

Согнав с лица улыбку и приняв озабоченный вид, Бурихон сел на клеенчатый диван и спросил, что случилось. Ему сказали о побеге завмага из тюрьмы и о том, что это ЧП связывают с визитом его брата Шерхона. В душе Бурихона поднялась целая буря. На какое-то мгновение он испугался до темноты в глазах, однако быстро овладел собою и после недолгой паузы с обидой и возмущением спросил:

— Это что, допрос?

Ему никто не ответил. Тогда он сказал, что если на него пали столь чудовищные подозрения, то он сам и обратится к прокурору области и даже республики с просьбой назначить служебное расследование. Ибо не видел брата уже четыре года. Побег уголовника, находящегося под следствием, — это действительно чрезвычайное происшествие, но прокурор не отвечает за него, а, наоборот, обязан привлечь к ответственности лиц, допустивших преступную халатность.

— Ты не горячись, спокойнее, — остановил его Нурбабаев. — Ты знал, что Шерхон приезжал?

— Я уже говорил, что не видел его четыре года.

— Неужели он не заглянул домой? Даже мать не проведал?

— Если бы заглянул, я знал бы. Не мать, так сестра или жена сказали бы, — ответил Бурихон и вскричал: — Ваше недоверие оскорбительно!

— Ладно, — сказал Аминджон, — не стоит пока делать вывод. Ознакомьтесь с этим, — и он протянул Бурихону завление на Нуруллобека.

Еще не дочитав до конца, Бурихон воскликнул:

— Чудовищно! Я открою дело.

Аминджон и Курбанов быстро переглянулись. Нурбабаев усмехнулся:

— На своего дружка заведешь дело? — И, встретившись с недоуменно-настороженным взором Бурихона, сказал: — Ты дочитай до конца. Выпиваете вместе.

— Клевета! — буркнул Бурихон, глянув в конец заявления.

— Вот это ты напрасно, — покачал головой Нурбабаев. — Выпить ты любишь и пьешь, не зная меры. Рассказывали, как гулял на празднике Мулло Хокироха. И ты, и Абдусаттор с Хайдаром, и Нуруллобек. Здесь же, в Богистане, закатили пир. Мало, видать, выпили в кишлаке. А что вы с Нуруллобеком — друзья, так это видно и по тому, что твои дети бесплатно учатся у него в интернате.

Бурихон пожал плечами и сказал, что в советских школах учат бесплатно, он впервые слышит о необходимости платить за обучение своих детей. Однако ирония была неуместна, и он это понял, да и глупо было отвечать подобным образом, все равно что играть хвостом льва. Но, как говорится, слова, слетевшие с языка, не утаить, и Бурихону осталось лишь выругать себя в душе.

Аминджон, увидев, как он густо покраснел, подумал: есть, значит, еще совесть, и, заключая разговор, сказал:

— Краска на вашем лице убедительнее ваших речей. В истории с братом разберется товарищ Курбанов. Если причастен, получит по заслугам. Вам, видимо, тоже не избежать наказания: не за брата, так за то, что бесплатно держите своих детей в интернате. Государство открыло интернат для детей из малообеспеченных семей, в первую очередь — потерявших кормильцев. Как вам совесть позволила пристроить туда своих? Извините меня, но это попахивает злоупотреблением служебным положением, если не больше. Султан Раджабович, — обратился Аминджон к Курбанову, — я прошу вас выяснить, кто еще из руководящих работников района запятнал себя этим.

— Хорошо, — кивнул Курбанов.

Бурихон вскинул голову.

— Вы отстраняете меня от расследования? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Пока нет, — сказал Аминджон. — Действуйте в пределах своей компетенции. Но раз заявление адресовано райкому, мы обязаны рассмотреть его объективно, невзирая на лица. Товарищ Курбанов будет осуществлять контроль в качестве члена бюро райкома партии. У меня все.

— А я хочу добавить, что надо быть разборчивее в связях и кончать пьянствовать, — сказал Нурбабаев. — По-моему, это несовместимо с должностью прокурора.

— Да, одного этого достаточно для персонального дела, — подтвердил Аминджон и, отпуская Бурихона, подчеркнул: — Советую обдумать все услышанное и сделать надлежащие выводы.

Придя в прокуратуру — он и сам не знал, как дошел, — Бурихон схватился за голову. Сомневаться не приходится: его репутация подмочена. Проверка и контроль не сулят ничего хорошего. А сколько еще не высказано Нурбабаевым! Сколько угрожающего в молчании Курбанова! Секретарь райкома тоже не простак: мягко стелет, да жестко спать. Видно, придется расстаться с прокурорским креслом — выставят…

Многое рухнуло в душе у Бурихона. Он потерял самообладание и, как ни убеждал себя, что еще не все потеряно: пока корни в воде, есть надежда на плоды, не мог справиться с растущим чувством страха. Он знал, надо постараться трезво проанализировать создавшуюся ситуацию, предпринять какие-то меры, попытаться выкрутиться… Но мучительнее всего был вопрос: — кто донес? Может, этот проклятый Шерхон? С него станет, он способен на все. Ему нечего терять. Но Шерхона считают пособником бежавшего из тюрьмы завмага. Значит, не он. А кто тогда? Судья? Отношения с ним натянутые, но он мало что знает. Милиция отпадает, там свои люди, тем более что накапали и на Абдусаттора. Значит, взялся начальник НКВД, сам Курбанов, и он уже не отступится, он успел соответственно настроить Рахимова и Нурбабаева, для них заявление на Нуруллобека — клад, как масло к каше. Проклятье! Это конец. Надо бежать. Да, да, бежать!..

Через минуту Бурихон спросил себя: а куда бежать? Разве скроешься от НКВД? — Он понимал, что любой неосторожный шаг лишь ускорит его разоблачение. Следовательно, нельзя поддаваться панике. Нужно как можно скорее связаться и посоветоваться с ака Мулло. Если кто и поможет, то только он. Ака Мулло в курсе всех событий, знает, что к чему, и может найти выход из любого положения, у него влиятельные связи, повсюду есть свои люди, он…

Бурихон не успел додумать до конца, как дверь распахнулась, и в кабинет вошел… ака Мулло. Сам, собственной персоной! У Бурихона даже челюсть отвисла от неожиданности и изумления. Есть древняя притча о человеке, который, измучившись, долго взывал к богу, умолял ниспослать на него свою благодать и помочь в трудностях, однако бог был глух и нем. Тогда человек в сердцах помянул коварного черта, источника всех прегрешений, бед и несчастий, и черт оказался тут как тут и — надо же — помог человеку.

— Чему удивляешься? — услышал Бурихон голос Мулло Хокироха, не забывшего плотно закрыть дверь.

Бурихон протер глаза — не наваждение ли? — и, подумав, что ака Мулло и вправду подобен святым провидцам, торопливо поднялся навстречу.

— Если назову вас вещим, не ошибусь! — с чувством воскликнул он.

— Ты поверил в это только сейчас? — полушутливо-полусерьезно произнес Мулло Хокирох и кивком показал на письменный стол с бумагами, юридическими справочниками и кодексами: — Займи свое место, сядь в кресло, оно украшает тебя!

— Э-э, — вздохнул Бурихон, разом скиснув. — Подгнило кресло, подточили его черви…

— Не говори так, не смей! — сердито перебил Мулло Хокирох и даже топнул ногой. — Упаси боже от дурных мыслей. Все, что ни делается, говорят, — к лучшему. Бог вымочит, бог и высушит. Говори, что случилось. Чего вздыхаешь?! Отчего такой бледный?

Бурихон подробно пересказал разговор, состоявшийся в кабинете первого секретаря райкома. Старик внимательно выслушал его, усмехнулся и махнул рукой:

— Ничего страшного!

— Как «ничего страшного»?

— Так, ерунда! Можешь успокоиться: я затеял все эти дела, ключ от них у меня в руках. Как поверну, так и будет.

Ошеломленный Бурихон уставился на старика тупым, ничего не смыслящим взором, по-детски разинув рот.

— Нас никто не слышит? — спросил Мулло Хокирох.

Дважды повторив вопрос и услышав наконец-то утвердительный ответ, сказал:

— Наш секретарь райкома — тертый и мятый, его голыми руками не возьмешь. Умным оказался, дьявол, и прозорливым. Они там правильно решили, что завмаг бежал благодаря Шерхону. Да, да, не таращь глаза! Если бы не Шерхон, он сгнил бы в тюрьме. Ты знаешь, пока не появился Шерхон, я намеревался засудить его, сам предъявил иск и готовился стать главным свидетелем обвинения. Так это называется на твоем юридическом языке? — Старик усмехнулся. — Твой Шерхон заставил меня передумать. Я понял, что этот идиот может пойти на любую подлость. Да, да, начнет, спасая себя, копаться в наших делах и оставит нас с тобой в дураках, а ничего не найдет — прирежет. Поэтому я решил выбрать из двух зол меньшее и велел ребятам устроить завмагу побег.

Бурихон закусил нижнюю губу и не знал, что сказать. Сперва ему стало зябко, потом бросило в жар. Господи, что творит этот старик? Ради своей шкуры он не останавливается ни перед чем. Когда понадобится, он предаст и его, Бурихона, подставит вместо себя, принесет в жертву своим интересам. Страшный он человек. Боже, до чего страшный!..

— Хватит пускать слюни! — прикрикнул старик. — Я же сказал, что из двух зол выбрал меньшее. Тебя это не касается и никак не заденет. Посадят двух-трех охранников, кого-то из милиционеров прогонят с работы или влепят выговор, тебе-то что? Только, раз по-глупому соврал, предупреди домашних, что и они не видели Шерхона, даже не слышали о его приезде. Они сумеют сыграть. Стойте на своем — и делу конец. Никого не бойся. Сохраняй достоинство. Не забывай: ты прокурор, подчиняешься только закону. Запомни, заявление про интернат — это тоже моих рук дело. Да, да, не падай в обморок — моих! Я организовал жалобу на Нуруллобека…

— Не только на Нуруллобека! — крикнул срывающимся голосом Бурихон. — И на меня, и на Хайдара, на всех наших друзей настрочили!

— Ай-яй-яй! — покачал головой Мулло Хокирох. — Поспокойнее нельзя? За кого ты меня принимаешь?

— Сами же сказали! Накапали на Нуруллобека и поставили под удар всех нас. Уже знают, что мы незаконно пристроили в интернат своих детей.

— Про это я не писал, — сказал старик, несколько озадаченный этим аргументом. Собрав в горсть бородку, он на минуту призадумался, потом вдруг хихикнул. — Ничего, это даже хорошо, это тоже можно обернуть против Нуруллобека. Разве мне рассказывать тебе, что преступник с радостью признается в малых делах, чтобы скрыть большие? Ну, благородно покаешься, осознаешь вину, тебе поставят на вид, а Нуруллобеку — лишняя статья.

— Да для чего это нужно?! — раздраженно произнес Бурихон.

— Нужно! — резко ответил старик. — Я советую тебе не медлить и возбудить дело против Нуруллобека. Выписывай поскорее ордер на его арест. Он стал вредным и опасным человеком. Если от него вовремя не избавиться, он подведет не только меня, но и тебя и всех остальных.

— Почему?

— Потому что есть Марджона! Как только встревает женщина, друзья становятся врагами. Так было испокон века, это от бога. Самцы некоторых животных дерутся из-за самки насмерть, а люди часто мало чем отличаются от зверей, иногда бывают и хуже.

— А-а-а… — только и выдавил Бурихон.

— Вот тебе копия заявления, а вот копии кое-каких документов, которые помогут уличить Нуруллобека, — протянул старик пачку бумаг. — Подлинники затребуешь сам. Копай глубже, чтобы загремел, как говорится, на всю катушку. Тем более, сам говоришь, что будет контроль НКВД.

— Откуда они у вас? — спросил Бурихон, разглядывая бумаги.

— Тебе не все равно? Ешь виноград и не спрашивай, из какого он сада, — ответил старик пословицей. — Избавишь нас от Нуруллобека и обелишь себя перед своим райкомом. Но вот третье, что поставил тебе в вину Нурбабаев, немного посерьезнее. Когда-нибудь, даю тебе слово, сведем с Нурбабаевым счеты, но пока ты обязан прислушаться к его словам, он прав, не к лицу прокурору пьянствовать. Ты знаешь, я и сам не терплю пьяниц, все надеюсь на твое благоразумие. А ты злоупотребляешь… Не спорь, часто прикладываешься!

— Я не спорю…

— Бросай пить! Это уже не только совет а, если хочешь знать, и приказ. Иначе наши пути разойдутся. Чтобы отныне и капли в рот не брал.

Бурихону нечего было возразить. Старик абсолютно прав: надо кончать, с огнем не играют. Если бы еще знал норму, куда ни шло. А он выпьет одну рюмку и забывает про все на свете, напивается до чертиков. Добром это конечно же не кончится. Нурбабаев и Рахимов предупредили недвусмысленно. В сейфе лежит начатая бутылка коньяка, нужно убрать ее, унести домой. Сам он больше не притронется, пусть стоит на всякий случай…

— Чего задумался? — сказал Мулло Хокирох, напомнив о себе.

— Да так, — промямлил Бурихон и, вздохнув, признался: — Вы правы, проклятая водка действительно может подвести. Больше в рот не возьму ни капельки. С этой минуты.

— Ну и молодец! — Старик усмехнулся. — Хоть и говорят, что смешно верить обещаниям выпивох, но не такой уж ты пропащий, а? Я верю тебе, так как знаю: если захочешь — сделаешь. Будь Бурихоном, которого я люблю, — умным и сильным, деловым, энергичным, преданным друзьям. Думаю, больше мы не будем возвращаться к этому разговору. Постарайся сегодня же провернуть дело Нуруллобека, пусть возьмут болвана под стражу, иначе его отец может помешать — человек он, ты знаешь, заметный. Эти старые коммунисты какие-то одержимые и дотошные. Так что не тяни.

— Хорошо, обязательно! — сказал Бурихон, а сам подумал, что документы, которые он имеет, дают лишь повод открыть дело. Брать под стражу он не имеет права. Кому из следователей поручить? Как сформулировать обвинение? Отец Нуруллобека конечно же вмешается и постарается поднять на ноги всех, потому обоснование должно быть особенно веским. Иначе не оберешься беды…

— Теперь о наших семейных делах, — прервал Мулло Хокирох тревожные думы Бурихона. — Я говорю о свадьбе. По-моему, надо, не дожидаясь возвращения Дадоджона, устроить помолвку. Хоть и у тебя сейчас дел по горло, и я не свободен — до конца уборочной еще далеко, думаю, на богоугодное дело время выкроим. По-моему, помолвку можно устроить на будущей неделе в пятницу, а как вернется Дадоджон, тут же сыграем свадьбу.

— Хорошо, — глухо признес Бурихон.

О чем бы Мулло Хокирох его сейчас ни спросил, иного ответа он бы не услышал. Старик, вероятно, понял это, тут же поднялся и, попрощавшись, направился к выходу…