Воронье живучее

13

Чуть свет Шерхон был уже на ногах. Только-только всходило солнце, а он уже шагал по улице — торопился в кишлак Карим-партизан. Ему хотелось застать Мулло Хокироха дома, однако, несмотря на ранний час, опоздал.

Во дворе его встретил Дадоджон, пригласил в мехмонхону, расстелил скатерть с угощением, принес чай.

— Ака Мулло только что ушли в правление, — сказал Дадоджон. — Вы посидите, я пошлю за ним.

— Спасибо, братишка, — улыбнулся Шерхон, с удовольствием глотнув чай. — Как твои дела? Отдохнул?

— Э-э, разве тут отдохнешь? Родственники и друзья замучили, по гостям затаскали. На днях, может, вырвусь в Сталинабад, за дипломом поеду. Не знаю, дадут или нет…

— Дадут! Почему не дадут? Ты фронтовик, не протирал, как некоторые, штаны в тылу, а грудью защищал страну, если не тебе, так кому же давать диплом?

Дадоджон понял, что Шерхон намекнул на Бурихона, и улыбнулся. Подмывало спросить, а почему он не был на фронте, под какую бронь попал? Но гостей не обижают: гостю почет, хозяину — честь.

Беседа не клеилась. Чувствовалось, что Шерхона занимает совсем другое. Он ерзал, украдкой поглядывал на часы. Мулло Хокирох все не шел. Не возвращался и парнишка, которого Дадоджон послал за ним. Не выдержав, Шерхон произнес «аминь» и поднялся.

— Времени у меня в обрез, сегодня же должен вернуться в Ташкент. Ака Мулло никуда не собирался ехать?

— Вроде бы нет. Говорил, будет в правлении или на складе.

— Ладно, разыщу. Ты не беспокойся, братишка, не надо, я сам найду. Сиди, отдыхай, — поднялся Шерхон.

Мулло Хокирох оказался на складе. У входа в склад он соорудил себе из фанеры небольшой кабинетик, в котором разместил письменный стол, шкаф и железный ящик для документов. В задней стене было пробито окно, выходившее во двор и поэтому зарешеченное. Когда Шерхон вошел, Мулло Хокирох сидел с ногами, поджав их под себя, в широком деревянном кресле, застеленном маленькой курпачой, и, водрузив на нос очки, щелкал на счетах.

— А, Шерхон, здравствуй! — ответил он на приветствие, глядя из-под очков. — Добро пожаловать!

— Спасибо, — сказал Шерхон и присел на табурет. — Как ваше здоровье? Настроение? Дела?

— Слава богу, милостивому, милосердному, дарующему, не жалуюсь, — пропел Мулло Хокирох, пряча бумаги в ящик стола.

Он лихорадочно соображал — с какой целью объявился Шерхон? Неужто этот бродяга, бандюга надумал возвращаться в Богистан? Хочет пристроиться здесь? Боже упаси, только этого не хватало! Грубый и вспыльчивый, действует нахрапом, с таким характером будет только мешать. Пользы — на грош, а беды не оберешься… Но и отталкивать пока нельзя — из-за женитьбы Дадоджона, как-никак старший брат Шаддоды, раз нет отца, его слово главное. Таковы традиции и обычаи…

— Поздравляю, — говорил между тем Шерхон, — с благополучным возвращением моего брата Дадоджона. Конечно, это только благодаря вашим неустанным молитвам и вашему благочестию он вернулся живым и здоровым, в почете и славе… дай бог, пусть исполнятся все его мечты и желания!

— Аминь! — произнес старик и сказал: — Теперь надо женить твоего брата. Сыграть бы ему свадьбу, устроить бы на хорошую работу…

— Главное, чтобы вы были здоровы, тогда, с божьей помощью, все сбудется, — сказал Шерхон, желая как можно скорее перейти к делу. — Я не сомневаюсь в том, что все зависит от вас. Вы — человек, желания и Мечты которого — закон для всех.

— Не преувеличивай, сынок, не надо. Мои желания и мечты сбываются благодаря таким молодцам, как вы. Без вас я ничто… пыль дорожная.

— Не говорите так, ака Мулло, вы — драгоценный венец, наш наставник и заступник. Уверовав в это, пришел к вам за помощью и я. Только вы в состоянии решить это дело.

Мулло Хокирох, услышав слово «помощь», настороженно замер. Он ждал продолжения, однако Шерхон замолчал. Выигрывая время, Мулло Хокирох снял с носа очки и стал тщательно протирать стекла. Но Шерхон словно в рот воды набрал, смотрел выжидательно и просительно.

— Ну, ну, я слушаю тебя, — вымолвил старик, не выдержав.

Шерхон вздохнул.

— Арестовали завмага…

— Все, все, понял, можно не продолжать! — перебил Мулло Хокирох. — Тебя прислали твои ташкентские друзья похлопотать за него, не так ли? Но это безнадежное дело, не морочь себе понапрасну голову, сынок. Тот глупец увяз в грязи по самое горло, и теперь никакая сила не спасет его. Кто попытается вытащить, сам пропадет.

— Но неужели такой человек, как вы…

— Я не спасать его буду — обвинять! Да, да, он расхищал общественное добро, бессовестно обманул колхоз.

— Ради бога, сжальтесь над ним! Меня хоть пожалейте! Ведь если утонет, мне житья не дадут в Ташкенте.

— Перебирайся сюда.

— Разве нет никакой надежды?

— Нет, сынок!

Мулло Хокирох слез с кресла и загремел связкой ключей, давая понять, что больше задерживать его не стоит.

Шерхон вздрогнул и покраснел. В нем закипала злость. Дрожащими губами он просительно выговорил:

— Ака Мулло?..

— Нет, не надейся!

— Ну и ты не надейся на Марджону! — вскочил Шерхон, уронив табурет. — Не будет она женой твоего слизняка! За последнего нищего лучше выдам!

— Воля твоя: ты старший брат!

— Побойся бога, старик! Черного кобеля не отмоешь добела. Доберутся и до тебя! У нас тоже длинные руки!

— А ты не пугай меня, я не боюсь. Что ты мне сделаешь? Нагрянешь со своими бандюгами и прирежешь? Ну, убивай, убивай! Я не боюсь смерти. Позориться не желаю!

— Увидишь! — Шерхон, круто повернувшись, ударом ноги чуть не вышиб фанерную дверь: она с треском распахнулась и удержалась на одной верхней петле. — Пеняй на себя! — крикнул Шерхон, выбегая.

Старик сказал ему в спину:

— Таких щенков, как ты, и у меня немало. Им только мигнуть, и из твоей шкуры они сделают кожу.

Но Шерхон этого не слышал. Он уходил быстрым шагом, стиснув кулаки, багровый от гнева. В ушах у него звенело, перед глазами то роились, то исчезали черные мошки. Все вокруг: и нежно-голубое небо, и ласковое осеннее солнце, и осеннее золото садов — все было словно задернуто дрожащей кисеей. В эти минуты Шерхон напоминал раненого льва. Он не знал, как и куда выплеснуть переполнявшую его ярость, не разбирал дороги и, вместо того чтобы пойти напрямик вдоль садов и полей, свернул на проселок, удлинявший путь до райцентра чуть ли не втрое.

«Черт с ним, дотопаю!» — подумал Шерхон, когда заметил оплошность. Наверное, было бы лучше, если бы он шел пешком — поостыл бы, привел мысли в порядок… Однако вскоре его нагнал грузовик, везший мешки с хлопком, и шофер, затормозив, открыл дверцу и спросил:

— Ака, вам куда?

Шерхон узнал шофера и молча полез в кабину, сел рядом с ним.

— В город? — уточнил шофер.

— В город, — буркнул Шерхон.

По гладко укатанной гравийной дороге машина катила ровно, и ничто не мешало Шерхону предаваться своим чувствам. Он думал о мести. Что сделать с этим старым подлецом, как проучить его? Может быть, не возвращаться в Ташкент, остаться здесь, собрать улики и доказать, что этот святоша тоже вор и мошенник? Раз завмага не вытащить, так пусть вместе с ним идет ко дну и Мулло Хокирох! Это было бы справедливо… Но хватит ли сил справиться с ним в одиночку! Тут все за него. Наверное, лучше поехать в Ташкент, посоветоваться с друзьями. Никуда не уйдет старик, он получит свое! Проучить его надо, отомстить! Идиот Бурихон боится этой паршивой собаки, ползает перед гадом на коленях, единственную сестру готов уложить в постель его братца… тьфу!

Шерхон выплюнул в окно. Не бывать этому, не позволю! Идейных из себя корчат. В Ташкенте, вместо того чтобы спасибо сказать, этот сопляк Дадоджон замучил дурацкими расспросами. Из-за него, слизняка, могли б и мильтоны зацапать. Дело сорвал! И такая шваль в зятья набивается? Пусть Марджона помрет старой девой, не бывать ей женой подлеца!..

— Вы не узнали меня, ака? — услышал Шерхон голос шофера, прервавший его размышления.

— Узнал, — коротко ответил Шерхон и, немного помолчав, прибавил: — Вы раньше жили по соседству с нами.

— Точно, мы были соседями! — обрадовался шофер. — Хорошая память у вас. Я смотрю, вы молчите, ну, думаю, забыли, столько лет прошло, как уехали!.. Брата-то вашего я чаще вижу. Несколько раз отвозил к ним домой дрова и уголь. Хороший человек, авторитетный. Такой молодой, а уже прокурор… Вас куда подвезти, к ним в контору или домой?

— В контору…

Шерхон полез в карман за деньгами, но шофер поспешил воскликнуть:

— Нет-нет, ака, только без этого! Не обижайте меня!

Машина остановилась возле прокуратуры.

— Ладно, считайте меня своим должником, — сказал Шерхон. — Спасибо!

Он направился прямо в кабинет брата. Молодая секретарша сказала, что прокурор занят и к нему нельзя. Но Шерхон пропустил ее слова мимо ушей и, распахнув дверь, вошел.

Бурихон был в кабинете один, сидел за письменным столом и листал какое-то дело. Увидев брата красным от гнева, он захлопнул папку и откинулся на спинку кресла.

— Ну как, львом или лисицей? — улыбнулся он.

— Меня звать Шерхон[29]. Лисы из меня никогда не получится. Этот шелудивый пес артачится, ни в какую не хочет. Топить, говорит, надо, а не спасать. Своими руками, гад, будет топить! Но я так не оставлю, я проучу вашего старца!

— Ничего вы не сделаете, акаджон, успокойтесь, — насмешливо произнес Бурихон.

— Сделаю! Этот гад собирается поженить своего братца с нашей сестрой — во! — показал Шерхон кукиш. — За уличного попрошайку отдам Марджону, а Дадоджону — никогда! Это раз…

— Это ноль! — перебил, хихикая, Бурихон. — Хотите вы, не хотите, а Марджона выскочит за брата ака Мулло.

— Не выйдет! — рявкнул Шерхон.

— Тише, вы что?.. Вы не понимаете и не хотите понять, что лучше мужа, чем Дадоджон, нашей сестре не найдем. Парень перспективный, он с помощью ака Мулло далеко пойдет и когда-нибудь нам понадобится. Вы думаете, я вечно буду сидеть в этом кресле? Думаете, нет у меня врагов, которые стараются сковырнуть? О, если бы так… — покачал головой Бурихон и, подавив вздох, процедил сквозь зубы: — Мне никак нельзя без поддержки. Накатала какая-то сволочь жалобу. Если допустить до расследования, с треском снимут.

— Ну и что? — Шерхон сел на стул возле стола. — Без этого кресла не проживешь?

— Нет, не проживу.

— Лучше попрошайничать, чем лизать задницу этому старому псу.

— Да подумайте, пораскиньте мозгами! — вспылил Бурихон и, выскочив из-за письменного стола, нервно забегал по кабинету.

Шерхон не поворачивал головы. Наконец, остановившись перед ним, Бурихон заговорил поучительным тоном:

— Вы упускаете из виду политику, не чувствуете веянья времени. Это близоруко, ака. Поймите, война кончилась, наша страна победила, мир меняется. Половина Европы уже хочет строить социализм, не будет, значит, больше капиталистического окружения… Вы не смотрите на меня удивленно, я не буду читать вам лекцию о международном положении. Я только хочу подчеркнуть, что теперь значительно больше внимания будут уделять внутренней политике, то есть решительно и беспощадно станут наводить порядок, а это, в свою очередь, означает, что жить так, как хотите вы, будет нельзя. Выловят всех грабителей и бандитов, спекулянтов и расхитителей. Доберутся и до ваших ташкентских дружков, никому не поздоровится! Поэтому, пока еще есть возможность, надо кончать. Надо думать о будущем. Мы с вами полагаемся на всевышнего…

— Да пес-то старый тут при чем? — перебил, потеряв терпение, Шерхон.

— А при том, что играть с ним — все равно что играть с огнем. Я еще вчера предупредил: у него длинные руки и крепкие корни: приятели, кумовья, свои люди… Они у него повсюду, даже в руководящих органах, и благодаря этому он может и вознести, а если понадобится, и раздавить, как клопа.

— Я не боюсь его! — воскликнул Шерхон, вскочив на ноги. — Дело завмага как раз и может сгубить его. Если бы ты постарался…

— Вы невозможны, ака. Битый час объясняю, что нельзя связываться с ним, нельзя, понимаете?! Ничего вы не докажете, сами сядете…

— Ладно, увидим! Я в Ташкенте еще посоветуюсь. Пока мне ясно одно: Шаддода не выйдет за Дадоджона. Вот так!

— Выйдет!

— Не выйдет! — сказал Шерхон, направившись к двери.

— А вы спросите у нее! — крикнул Бурихон ему вслед.