Воронье живучее

21

Дадоджон наспех умылся, быстро оделся и выскочил на улицу. Голова немножко побаливала, поташнивало. Выпить бы пиалку крепкого до горечи зеленого чая. Но и на это не осталось времени. Надо как можно быстрее добраться до наркомата, вдруг, на счастье, заседание коллегии начнется позднее.

Улицы полны народа, в автобусах иголке упасть негде. Однако Дадоджону все нипочем. Кого-то отпихнул, кого-то подтолкнул и влез в машину. Доехал, стиснутый со всех сторон, до нужной остановки. В половине одиннадцатого вошел в приемную наркома. Обитая черным дерматином дверь кабинета была плотно закрыта. Ясно, что нарком на месте, но секретарша сказала:

— Коллегия началась вовремя, повестка дня большая, так что напрасно вы не послушались меня и предварительно не позвонили. Вряд ли нарком примет вас сегодня.

— Завтра прийти?

— Завтра выходной день. В понедельник с утра.

— В понедельник, — пробормотал Дадоджон и, потоптавшись, словно в ожидании, что секретарша, может быть, скажет что-нибудь иное, более утешительное, протяжно вздохнул и вышел из приемной.

— Только прежде обязательно позвоните! — сказала секретарша вслед.

Дадоджон постоял в коридоре, поразмыслил и направился в отдел кадров. Оказалось, начальник отдела тоже на коллегии. М-да! Все двери перед ним закрыты. Словно нарочно, куда ни пойдет — неудача. Как говорится, мое счастье — дождь да ненастье. Конечно, сегодня сам виноват, надо было пораньше встать и прийти. Какого черта вчера разгулялся и пьянствовал до полуночи с каким-то Истадом? Кто заставлял? Зачем все это надо было? Вот теперь и расплачивается. Теперь нужно набраться терпения и ждать… целых два дня ждать, другого выхода нет.

А куда же сейчас деться? На противоположной стороне улицы находился вход в Центральный парк культуры и отдыха. За оградой его слонялись несколько человек. «Вероятно, такие же, как и я, бездельники», — с горечью подумал Дадоджон и, вспомнив, что там есть чайхана, подошел к массивным железным воротам парка. На пути встал контролер: нужно приобрести входной билет. Дадоджон поплелся к кассе. Его опередил высокий молодой человек в форме офицера милиции.

— Я и на вас купил билет, — весело произнес он, повернувшись к Дадоджону, и протянул серый листок: — Прошу!

Дадоджон сначала оторопел, а потом, узнав своего однокурсника и товарища, разом оживился и воскликнул:

— Махмуджон, родной! Это сон или явь? Махмуджон — офицер милиции? Ну и чудеса! Да ты ли это?

— Так точно, Махмуджон собственной персоной. Старший лейтенант милиции, стерегущий покой Дадоджона и его друзей, — сказал Махмуджон и громко, от души, засмеялся.

Они горячо обнялись и расцеловались, затем направились в парк и прогулялись по его малолюдным аллеям. Их беседа была несвязной, они перескакивали с одной темы на другую, в основном вспоминали о годах учебы. Зашли в столовую, в этот час почти пустую, и сели в дальнем углу, заказали чайник чая.

— Двойной? — спросил официант.

— Что «двойной»? — не понял Дадоджон.

— Настоящий! — ответил Махмуджон резким тоном, изменившись в лице, и официант мгновенно расплылся в угодливой улыбке, согнулся в полупоклоне, прижав обе руки к груди.

— Да-да, конечно, настоящий, — забормотал он. — Я хотел спросить, покрепче…

— А мы не понимаем ваших терминов, — перебил Махмуджон. — Что значит двойной или тройной? Я знаю, что зеленый чай должен быть горячим, крепким и ароматным.

— Будет, уважаемый, какой желаете, будет, — уверял официант, пятясь от стола.

Когда он ушел, Дадоджон рассмелся. Нехитрая механика, да ловкая: щепотка заварки — чайнику одна цена, чуть подсыпать — двойная. А грош к грошу — оно и капитал. Ну и плуты!..

Махмуджон тоже посмеялся, однако сказал:

— Мы сами виноваты. Не обращаем на это внимания, считаем мелочью, на которую не стоит тратить нервов, а плутам это на руку, они этим и пользуются. — Он махнул рукой: — Ладно, в другой раз об этом. Ты еще ничего не рассказал о себе. Давай, дружище, кайся, — произнес он шутливым тоном и, улыбаясь, прибавил: — Учтите, обвиняемый, чистосердечное признание облегчит вашу участь.

— Учту, — весело ответил Дадоджон. — Я признаю себя виновным в том, что без вашего, гражданин следователь, согласия и почти на месяц раньше вас попал в действующую армию и стал артиллеристом. Начинал воевать на Донском фронте, кончил на Первом Белорусском. Пришел в Берлин в составе пятьдесят седьмой гвардейской стрелковой Новобугской орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизии.

Но, начав рассказ о себе столь в приподнятом и возвышенном тоне, Дадоджон вскоре сник и закончил такими словами:

— В общем, как видишь, друг, отслужил и вернулся, да не предполагал, что здесь, в своем родном городе, буду, как говорится, униженным и оскорбленным.

— То есть? Я не понимаю, — сказал, удивившись, Махмуджон. — Кто тебя унижает и оскорбляет?

— Ну, может, и не унижают… не совсем точно, наверное, выразился, но, понимаешь, хожу с камнем на сердце, будто кто-то все мне на зло делает. Рвусь на прием к наркому — не попадаю, а Гаюр-заде не отдает диплома.

— Гаюр-заде отдал диплом Шарифджону, — насмешливо произнес Махмуджон. — Ни дня не стажировался, а диплом получил беспрепятственно. Знаешь, что он сейчас за птица? Следователь в городской прокуратуре! Ходит, задравши нос, словно земля должна благодарить его за то, что он ступает по ней.

— Какой Шарифджон?

— Шарифджон Лутфуллаев, пижончик такой и щеголь, отец его был завмагом…

— Все, все, вспомнил! — воскликнул Дадоджон и вспомнил поговорки, которые слышал от ака Мулло: «Взятка растопила скалы» и «Деньги отпирают все двери». — Ясно, — усмехнулся он, привел обе эти поговорки и сказал: — Папочка, наверное, осыпал Гаюр-заде золотом, вот и стал Шарифджон следователем центральной прокуратуры.

— Не центральной — городской.

— Городской, но какой городской? Столичной, Сталинабадской! — с горячностью произнес Дадоджон. — Вот это-то и обидно. Будто мы с тобой сделаны из другого теста, и ходить тебе в милиционерах…

— А я не жалуюсь на свою судьбу, — фыркнув, перебил Махмуджон. — Я убежден: если хочешь по-настоящему помогать людям, лучшей службы, чем в милиции, не найти. Я с детства мечтал стать милиционером, и мечта, как видишь, сбылась. Мне помог случай, — улыбнулся Махмуджон. — Если ты не торопишься, могу рассказать.

— Мне до понедельника некуда торопиться. Вот тебе…

— За меня не беспокойся, я при исполнении служебных обязанностей, — сказал, задорно улыбнувшись, Махмуджон.

— Как при исполнении? — удивился Дадоджон.

— Я должен просидеть здесь до тринадцати часов и дождаться одного человека. Времени у нас хватит. Ты будешь что-нибудь есть?.. Ограничимся чаем? Хорошо, тогда закажу еще два чайника чая, — сказал Махмуджон и, подозвав официанта, попросил принести не только чай, но и лепешку и граммов сто конфет.

— У нас коммерческие цены, — предупредил официант.

— Выпишите счет, — ответил Махмуджон.

Официант обернулся быстро. Разломав лепешку и разлив чай по пиалкам, Махмуджон принялся рассказывать:

— Через три дня после моего приезда обворовали нашу соседку. В то утро я как раз ходил к нашему другу Гаюр-заде за дипломом, и он, как и тебя, направлял меня на стажировку. Я вернулся домой, не успел войти в подъезд, услышал крики и плачь, взбежал на этаж и вижу — соседка стоит у распахнутой двери и, обливаясь слезами, рвет на себе волосы. Ходила, говорит, на базар, пришла — дверь открыта, в комнате все перевернуто, чемоданы взломаны и пусты, одного не хватает, курпачи с сундука сброшены, но сундук на замке. «Какого чемодана не хватает?» — спросил я. «Желтого, — отвечает, — большого». В армии я был разведчиком, так что глаз у меня острый, да и осторожности и бдительности научился. Вора я видел, столкнулся на углу с мужчиной, который торопился куда-то. В руках у него был чемодан, как раз желтый и большой. Запомнил его облик и одежду, где бы ни встретил, узнал бы. Сказал соседке, чтобы в комнату не входила и ни к чему не прикасалась, и побежал звонить в милицию. Милиционеры приехали с собакой-ищейкой и фотоаппаратами, все сфотографировали, собака взяла след, но на проспекте потеряла, вор, вероятно, улизнул на машине. Если бы ты знал, сколько было высказано предположений и построено версий! Угрозыск, как говорится, работал в поте лица, но неделя прошла, десять дней прошло — безрезультатно. Тогда я заявился в угро и попросил выслушать мою версию. Слушали, должен сказать, внимательно. Я напирал на то, что грабитель хорошо знает хозяйку. Он даже знал, где что у нее лежит, поэтому надо искать его среди знакомых потерпевшей. Женщина — ферганская узбечка, а вор был русским или татарином. Надо, говорил я, расспросить хозяйку, выявить круг ее знакомых, выделить подозрительных и…

— Нашли?! — не вытерпев перебил Дадоджон.

— А куда ему было деваться? — засмеялся Махмуджон. — Выяснили, что первый муж у хозяйки был татарин, а вор оказался его племянником. Когда смотрели фотографии из семейного альбома, я тут же узнал грабителя, и через час его взяли, вернули женщине все вещи. После этого начальник милиции пригласил меня на работу, действовал через райком партии, и я получил назначение. Уже больше полугода работаю, обхожусь пока без диплома. Ты можешь смеяться, но скажу, не хвастая: нюх у меня на жулье, как у ищейки, чувствую на расстоянии, лица, одежду, вещи, людей — запоминаю с одного раза, до мельчайших примет. Мне говорят, что, если буду развивать свои способности, то стану Шерлоком Холмсом нашей эпохи.

Махмуджон рассмеялся своим словам и, взяв в руки пиалку с чаем, шумно отхлебнул глоток.

— Увы, к сожалению, я лишен способностей Шерлока Холмса, — сказал Дадоджон, усмехнувшись. — Не то с удовольствием пошел бы работать в нашу городскую милицию.

— Чтобы работать в милиции, не обязательно быть Шерлоком Холмсом, — сказал Махмуджон. — Я же пошутил. А если всерьез, то, даже год поработав в милиции, получишь право на диплом.

— Э-э, — протянул Дадоджон и вздохнул. — Наши родственники любят пользоваться услугами милиции, но никого из своих близких видеть в милицейской форме не хотят.

— Да, это верно, — кивнул Махмуджон головой. — Многие косятся на милицию. Это осталось от прошлого. Народ не любил эмирских стражников и полицейских и жандармов царя. Старые понятия и представления живучи, психология, как ты знаешь, поддается перестройке хуже всего. Сказывается, наверное, и то, что в милицию принимали и неграмотных или полуграмотных, лишь бы были преданы делу и храбрыми. А с темных службистов толк небольшой. Допускают и грубости, и Самоуправство, нарушают законность, пусть из лучших побуждений, но разве это оправдание? Вот потому-то и отзываются о милиции плохо, — вздохнул Махмуджон.

— Никто не говорит о милиции плохо, — сказал Дадоджон, желая успокоить Махмуджона, но тот скривил губы в усмешке и пожал плечами.

— Конечно, никто не говорит милиционеру в глаза, что он плохой человек. Но мало кто идет в милицию добровольцем.

— Почему ты так считаешь? — возразил Дадоджон. — У нас в районе любой юноша с удовольствием пойдет в милиционеры, только предложите.

— Нет таких, очень мало, — сказал Махмуджон. Он выпил чай и улыбнулся. — Но ничего, теперь в республике открылись милицейские курсы, а для офицеров есть высшие курсы.

Дадоджон в душе завидовал Махмуджону, который так горячо любит свою работу, верит, что она его призвание. А он, Дадоджон, разве о призвании думает? В Богистане родня и друзья облепили его и превозносят до небес, готовы двинуть чуть ли не в наркомы, но никто, абсолютно никто не поинтересовался, какое дело он любит, к чему стремится душой. Да он и сам не задумывался над этим. Он вбил себе в голову, что прежде всего нужно получить диплом и что конечно же надо идти работать в органы юстиции, стать правоведом. Но если бы его спросили под присягой: а не потому ли ты не рвешься на эту работу, что не знаешь другой, не потому ли, что тебя обратили к юриспруденции друзья и старший брат — ака Мулло? — он, наверное, не смог бы ответить определенно. Может быть, призадумался бы и не нашел в себе никаких талантов юриста.

— В каких облаках витаешь? — спросил Махмуджон.

Дадоджон смущенно улыбнулся.

В это время у входа в столовую появился, кивнул Махмуджону и тут же исчез невысокий худощавый мужчина в штатском, темно-серого цвета, костюме. Махмуджон кивнул ему в ответ, подозвал официанта, расплатился и, написав на обороте поданного счета четыре цифры, протянул листок Дадоджону.

— Вот тебе мой телефон, позвони вечером, может быть, встретимся. Мне уже пора, — сказал он.

— Ладно, до свидания! — Дадоджон тоже встал. — Я остановился в гостинице «Вахш» номер тридцать четвертый. Будешь проходить мимо, навести!

— Пока!

Махмуджон ушел. Дадоджон глянул на часы — половина первого. Что делать? Наверное, стоит пойти в публичку, взять учебники по юриспруденции, освежить в памяти… Эта неожиданно пришедшая мысль воодушевила Дадоджона. Он вылил в пиалу остатки чая, всегда самые терпкие и приятные, залпом выпил и направился в сторону Республиканской публичной библиотеки имени Фирдоуси, которая находилась неподалеку от парка.