Воронье живучее

15

Дадоджон не находил себе места, мучился и терзался и никак не мог понять, чем он провинился перед Бобо Амоном и его дочерью, почему они не желают видеть его, не хотят выслушать. Сколько он ни ломал голову, как тщательно ни перебирал все свои встречи с Наргис, не находил ничего, что могло стать причиной столь резкого отчуждения Наргис и гнева Бобо Амона. И в письмах к ней вроде не было ничего обидного. Он не чувствовал никакой вины, кроме той, что не смог появиться в назначенный день на условленном месте. За это он сам себя казнит, и, если бы Наргис узнала, как казнит, неужели не дрогнуло бы ее сердце, неужели не поняла бы и не простила?

Иногда появлялось сомнение: «Да разве такая уж это большая вина?» Но Дадоджон тотчас же отвечал: «Да, большая!» Дело даже не столько в том, что заставил девушку понапрасну ждать, сколько в том, что не пришел на свидание из-за собственного малодушия. Он и в этом готов покаяться перед Наргис, лишь бы согласилась выслушать.

Но почему, почему она избегает его? Почему так грубо обошелся с ним ее отец? Двенадцатый день уже, как он вернулся с фронта, а с Наргис не перемолвился ни единым словечком. Видел ее дважды и оба раза рванулся к ней, но в первый раз она отвернулась и перешла на другую сторону улицы, а во второй — была с учениками и прошла, окруженная ими, как проходят мимо столба. Тогда он и вправду остолбенел, горло сжала обида, из груди рвался вопль, губы размыкались, по из них не вылетело ни звука. Дадоджон подумал, что, наверное, Наргис разлюбила его, отдала сердце другому… А может, она и не любила его никогда? Может быть, он просто вообразил и внушил себе, что она его любит?..

— Нет-нет, все не так! Тут что-то другое. Наверное, чьи-то интриги, ложь, клевета…

Дадоджон не подозревал, как близок он к истине, но отвергал и эту мысль. Он полагал, что никто не может рассказать Наргис и ее отцу о намерении ака Мулло женить его на сестре прокурора. Разговор с братом был один на один, и если брат не проговорился Бурихону, то больше никому неизвестно. Но если даже узнал Бурихон, если даже он в сговоре с братом, не будет же трезвонить об этом? А сам ака Мулло… Нет, смешно и предполагать, тем более что он к этому разговору не возвращается, оставил в покое…

Наконец Дадоджон решил во что бы то ни стало увидеться с Наргис и объясниться, раз и навсегда. Он узнал, что сейчас она вместе с учениками в поле, на участке третьей бригады, и поспешил туда. Пусть все станут свидетелями или его радости и счастья, или его позора и унижения!..

Поля третьей бригады начинались сразу за околицей. Близился вечер. Заходящее солнце становилось все более багровым и холодным. Дадоджон быстрым шагом прошел мимо интерната и свернул в узкий сквозной переулок, который выводил прямо в поле, и здесь столкнулся с возвращавшимся оттуда Нуруллобеком. Остановились. Поздоровались. После вечеринки у Хайдара они увиделись впервые.

— Ты все грустишь? — спросил Нуруллобек.

Дадоджон молча пожал плечами.

— Куда, брат, торопишься, не секрет? У тебя такой вид, будто опаздываешь на работу.

В этих словах, которые Нуруллобек, обрадованный встречей, произнес весело, с улыбкой, Дадоджону почему-то послышался скрытый упрек: дескать, все работают, а ты до сих пор бьешь баклуши… Дадоджон смущенно опустил ресницы и переступил с ноги на ногу. Чувство неловкости, охватившее его, усилилось, когда Нуруллобек не без грусти сказал:

— Думали хоть в этом году не привлекать ребят на сбор хлопка, дать им возможность нормально заниматься, да нет, не обошлись. Хлопка много, а людей мало, и время не терпит. Что ни говори, наши сельские ребята лучше взрослых горожан разбираются в хлопке и, главное, умеют его собирать. Поэтому с позавчерашнего дня прекратили занятия и вышли все в поле, помогаем колхозу.

— Да, надо помочь, — выдавил из себя Дадоджон.

Нуруллобек, только теперь заметив его состояние, удивленно посмотрел на него и спросил:

— Ты все-таки торопишься? Я задерживаю тебя?

— Нет-нет, я просто так — думаю… Вышел пройтись и задумался…

— А, ну да, заново привыкаешь к родным местам. Могу только представить твои волнения и чувства. Как говорится, родная сторона — мать, а чужая — мачеха. Но я завидую тебе!

— Чему же завидовать?

— Ну что ты! Ты столько повидал, столько узнал!..

— Нет, такое не дай бог никому узнать, — ответил Дадоджон, качнув головой.

— Тоже верно, — смутился Нуруллобек и схватил его за руку. — Послушай! Раз ты никуда не торопишься, пойдем, я покажу тебе свой интернат.

— Да я… — начал было Дадоджон и запнулся, а Нуруллобек, не обратив внимания, продолжал:

— Ты же еще не был там, вот и увидишь, как перестроили нашу школу под интернат. Может, найдешь и свою парту, за которой когда-то сидел. Ты не делал зарубок? Не вырезал свое имя? — Нуруллобек улыбнулся. — Пойдем!

— Неудобно: у тебя дела, я помешаю…

— Ничего, ничего! Нет у меня особых дел, только проверить, чтобы вовремя был готов ужин, и все!

Дадоджон глянул на солнце, которое уже на четверть опустилось за линию горизонта. Нуруллобек истолковал его взгляд по-своему.

— Есть еще время до ужина, раньше семи не вернутся с поля, — сказал он и увлек Дадоджона за собой.

Они обошли все здание интерната, разделенное широким коридором на два крыла. Левое крыло, в котором находилось общежитие, столовая и кухня, было пристроено, как объяснил Нуруллобек, в конце сорок третьего года.

Нуруллобек говорил так увлеченно, что Дадоджон не решался перебить его, хотя уже сгущались сумерки и ему следовало торопиться. Дадоджон перестал вникать в смысл слов Нуруллобека, смотрел на него и думал о своем. Но иногда Нуруллобек обращался к нему с каким-то вопросом, и он машинально отвечал, чаще всего «да» или «нет».

Продолжая рассказывать, Нуруллобек провел его в правую половину здания, где между классами и учительской находился директорский кабинет. Они заглянули во все классы, и в каждом Нуруллобек предлагал посмотреть, нет ли парты, за которой Дадоджон сидел в детстве. Это отвлекло Дадоджона, пробудило в нем интерес. Он вспомнил, что когда-то вырезал на задней стороне откидной крышки свои инициалы. Но теперь все парты одинаково поблескивали черным лаком.

— Вижу, времени летом не теряли, хорошо подготовились к новому учебному году, — сказал Дадоджон.

— Да, лучше всех в районе! — горделиво произнес Нуруллобек и прибавил: — Спасибо колхозу, помог стройматериалами. Ваш брат достал и лес, и известку, и вот какую хорошую краску. Блестят парты, а?

— Мой брат, я вижу, главный доставала, — улыбнулся Дадоджон.

— Да, от него тут многое зависит…

Показалось это Дадоджону или Нуруллобек и в самом деле, на миг отвернувшись, вздохнул? Во всяком случае, его глаза потускнели, а голос стал на тон ниже, ровнее и будничнее. Уловив эту перемену, Дадоджон, однако, никак не связал ее с тем, что речь зашла о Мулло Хокирохе, и обрадовался — разговор иссякает, кажется, можно прощаться!

Но Нуруллобек не случайно сказал, что от брата Дадоджона зависит многое, ведь Мулло Хокирох разрушает его счастье — отнимает Марджону. Он не знал, известно ли это Дадоджону, и хотел спросить, но сдержался.

— А теперь пойдем ко мне в кабинет, — сказал он.

Дадоджон замялся. Ну как, как объяснить, что ему пора — он должен увидеть Наргис?! Уже темнеет, скоро все пойдут с поля…

— Чего же ты? — обернулся Нуруллобек. — Над чем еще задумался?

— Так, ни над чем, — ответил Дадоджон и, решив, что в запасе есть минут пятнадцать — двадцать, вошел в кабинет.

Нуруллобек усадил его на диван и сел рядом. На краю стола под синим стеганым колпаком стоял белый фаянсовый чайник с зеленым чаем. Нуруллобек поднял колпак, дотронулся до чайника:

— Горячий. Только что поставили…

«Долго он еще будет хвастаться?» — раздраженно подумал Дадоджон.

«Какой-то он дерганый», — отметил Нуруллобек.

Ощутив взаимное неудовольствие, они уже стали тяготиться беседой. Дадоджона она изводила потому, что хотелось поскорее уйти, а Нуруллобеку стала казаться пустой и никчемной из-за того, что он ломал голову над тем, как повернуть разговор в нужное ему русло. Сказать, что Мулло Хокирох хочет женить Дадоджона на сестре Бурихона, и признаться в том, что он, Нуруллобек, давно влюблен в Марджону и собирался жениться на ней. Но поймет ли его Дадоджон? Не станет ли смеяться? А может быть, он потому и чувствует себя неловко, что Мулло Хокирох рассказал ему?..

Протянув Дадоджону пиалу с чаем, Нуруллобек произнес:

— Я хотел спросить… — Он запнулся и, встретил как ему показалось, настороженный взгляд Дадоджона, торопливо сказал первое, что пришло в голову: — Сколько у тебя орденов?

— Три, — вымолвил Дадоджон.

— А какие?

«Все, — сказал Дадоджон себе, — отвечаю и ухожу».

— «Красное Знамя» за Сталинград, «Красная Звезда» за Одессу и «Отечественная война» второй степени за Одер.

— Почему же не носишь?

Дадоджон пожал плечами и со стуком поставил пиалку на стол, рядом с чайником.

— Еще налить?

— Нет, спасибо.

— Напрасно не носишь. Ведь жизнью рисковал, отвагу проявлял!.. Орденами надо гордиться!

— Не я один…

— Ты один из миллионов, а это, по-моему, должно умножать твою гордость.

«Вот прицепился», — подумал Дадоджон и сделал движение, намереваясь встать, но его удержал тон Нуруллобека, которым он произнес эти слова:

— Верь не верь, а я завидую тебе, ты счастливый. Гебе во всем везет. А я… я каким был, таким и остался.

— Ладно тебе прибедняться. — Дадоджон заставил себя улыбнуться. — Директор интерната, педагог с высшим образованием, чего тебе еще надо? Орденов не хватает? Ну, получишь еще.

— Да не про ордена я… — Нуруллобек вздохнул и одним глотком опустошил пиалку, со стуком поставил ее на стол и — будь что будет! — заговорил: — Есть у меня одна мечта, но ты приехал, и она… она отодвигается…

Дадоджон круто, всем корпусом повернулся к нему и молча, с неподдельным изумлением уставился на него. Но Нуруллобек не поднял глаз.

— Я буду откровенным с тобой, как с близким другом, — взволнованно продолжал он. — Я влюблен, люблю одну девушку, хочу жениться на ней, и она, кажется, отвечала взаимностью. Сначала я открыл свою тайну матери, она очень обрадовалась. Потом сказали отцу, он дал согласие, и вскоре должны были посылать сватов…

Как только Нуруллобек произнес слово «люблю», у Дадоджона екнуло сердце — Наргис?.. Теперь сердце стучало учащенно и гулко, а Нуруллобек словно бы нарочно тянул.

— Да, должны посылать сватов… — и умолк.

— Но зачем же тянуть, надо посылать, нужно поскорее сватать, чтобы не ждать и не мучиться, — быстро заговорил Дадоджон. — Скоро пора свадеб, вот и сыграйте, если девушка не против. — И не удержался: — А как ее зовут? Я знаю ее?

— Знаете, — произнес Нуруллобек и, глядя в упор, прибавил: — Это Марджона. Сестра Бурихона.

Он увидел, что Дадоджон изменился в лице, но не понял, какие чувства охватили его. За одну-две минуты лицо Дадоджона выразило облегчение, и радость, и удивление, и попытку что-то вспомнить. Нуруллобек смотрел на него и ждал ответа.

— Ты сказал, Марджона? — спросил Дадоджон. — Разве сестру Бурихона зовут Марджона? Не Шаддода?

— Нет, ее зовут Марджона. Шаддода — это так ее братья прозвали.

— А-а-а, — протянул Дадоджон и, немного помолчав, сказал: — Я не знаю ее, не видел. Может быть, когда я жил в кишлаке, она не жила, или, может быть, она ходила под паранджой, не знаю. Только слышал, что у Бурихона есть сестра и ее зовут Шаддода. У него ведь одна сестра?

— Одна, — подтвердил Нуруллобек.

Дадоджон опять помолчал; лицо его стало задумчивым.

— Ну что мне посоветовать? — сказал он потом. — Дело твое. Если нравится, посылай сватов. Я всегда буду рад послужить на твоей свадьбе.

— Правда?! — обрадованно воскликнул Нуруллобек, но тут же смутился и залепетал: — А вы… разве вы… когда вы собираетесь?

— Что?

— Ну, это… жениться?

— Не знаю, еще не думал, — ответил Дадоджон к радости Нуруллобека, который вдруг, на удивление Дадоджону, стал рассыпаться в благодарностях и объяснять, что теперь-то он и его родители непременно пошлют сватов, а свадьбу конечно же сыграют до наступления зимы, как только колхоз управится с хлопком.

— Вы будете дорогим гостем на моей свадьбе, а я, только намекни, всей душой и сердцем послужу на твоей, — сказал Нуруллобек.

В комнате уже совсем стемнело, а за окном разливалась синеватая полумгла, и Дадоджон, спохватившись, вскочил на ноги:

— Мне пора!

Нуруллобек проводил его за ворота и, пока шли, все твердил, что любовь окрыляет человека, и, стесняясь говорить о возлюбленной, нахваливал Бурихона, а на прощанье предложил как-нибудь съездить вместе в Богистан на винзавод, где отец расскажет о секретах виноделия и угостит чудесными винами многолетней выдержки.

— Хорошо, хорошо, вернусь из Сталинабада — поедем, — нетерпеливо, едва сдерживая раздражение, произнес Дадоджон и, торопливо пожав ему руку, пошел прочь от некстати разговорившегося друга.

Боясь, что опоздал, и поэтому распаляясь все больше, Дадоджон мысленно поносил Нуруллобека, называя его и болтуном, и тупоголовым бараном… «Втрескался в эту Бурихонову Марджону-Шаддоду, будто в небесную фею. Проучить бы его, отбить ее у него!..» Но эта случайная мысль ужаснула Дадоджона, он приказал себе забыть ее раз и навсегда, потому что у него есть Наргис, самая лучшая, самая красивая и самая желанная девушка в мире. Он должен найти ее и объясниться!..

Дадоджон проскочил сквозной переулок и оказался на поле. Народу было мало, хлопок уже почти никто не собирал, люди тянулись с полными мешками к полевому стану, где были весы. Но среди передвигавшихся по междурядьям сборщиков Дадоджон углядел тонкую девичью фигурку — Наргис?.. Он рванулся в ту сторону. Нет, не Наргис — ее подруга Гульнор.

Увидев Дадоджона, девушка выпрямилась и встретила его откровенно любопытным и выжидающим взглядом. Он вежливо поздоровался, она вежливо ответила. Чувствуя, как заливается краской, он спросил:

— Вы не скажете, где ваша подруга Наргис?

— Только что, с полчаса назад, домой ушла, — сказала Гульнор и, помолчав, прибавила: — Кажется, у них гости…

— А, хорошо… Передайте ей привет! До свидания! — сказал Дадоджон и поспешил назад, в кишлак.

«Почему она ушла так рано? Откуда у них гости, какие? А вдруг пришли ее сватать?» — подумал Дадоджон, и его бросило в дрожь, опалило огнем. Он помчался к дому Бобо Амона, чтобы выследить, узнать, чтобы… Главное — узнать, кто там и что происходит.

Когда Дадоджон приблизился к дому, он вдруг почувствовал, как непослушными, словно чужими, сделались руки и ноги и что-то тяжелое, давящее зашевелилось в груди. Он поймал себя на мысли, что боится… да, боится! Это страх сковал его. Он не дрожал, когда на батарею шли фашистские танки, так чего же испугался сейчас? Может быть, гнева Бобо Амона, который вытолкал его отсюда в шею и пригрозил в следующий раз пересчитать ребра. Или того, что в одно мгновение могут рухнуть все надежды?

Дадоджон еще не решил, что он будет делать — войдет в дом или подождет у ограды, как вдруг услышал скрип калитки и голос Наргис. Он затаил дыхание.

— Всего хорошего, Туйчи, до свидания! Послезавтра мы ждем тебя, — сказала Наргис, и еще через мгновение Дадоджон увидел Туйчи — того самого возчика, который подвозил его на своей арбе со станции, с которым они застряли в сае!

— Я обязательно приду. Спокойной ночи, Наргис! — ответил Туйчи и пошел, хорошо, что в другую сторону, иначе столкнулся бы с Дадоджоном.

Сильная дрожь вновь пробежала по телу Дадоджона, ему казалось, что он теряет сознание. Некоторое время он не мог шевельнуться.

«Вот оно что, вот, вот! — застучало в мозгу. — Теперь все понятно. Меня не пускают на порог, а Туйчи здесь желанный гость, ему говорят «до свидания», его ждут послезавтра… Без ветра и дерево не шатается. Бобо Амон ненавидит нашу семью, сумел, старый хрыч, настроить и дочь, сводит ее теперь с Туйчи. Но этот возчик, он ведь мальчик?.. Нет-нет, не ищи соломинку, он ровесник Наргис, да, ровесник! Просто щуплый… Неужели она его полюбит?! — мысленно вскричал Дадоджон и горестно усмехнулся: — Ты еще сомневаешься?..» Он быстро пошел прочь. Но через несколько минут он снова вернулся к дому Наргис. Он стал уверять себя, что все его сомнения и подозрения вздорны. Надо, несмотря ни на что, переговорить с Наргис.

Дадоджон приподнялся на цыпочках и заглянул через ограду во двор.

Наргис стояла на веранде. Вот выпрямилась, огляделась, задержала на нем взор… и, опустив голову, скрылась в комнате. В тот же момент из комнаты вышел Бобо Амон и направился к калитке. Дадоджон мгновенно отпрянул. Однако Бобо Амон погремел запорами и вернулся в дом. Тогда Дадоджон снова вернулся к ограде, опять приподнялся на цыпочках и уставился на дверь, из которой могла выйти Наргис.

Наргис не появилась.