Восток в новейший период (1945-2000 гг.)

Динамика первых лет Терроризм, демократия и безопасность

Начало XXI в. отмечено рядом крупных событий в истории человечества, в международной политике и мировой экономике. При этом Восток оказался в эпицентре большинства из сдвигов, произошедших на планете в первые годы нового века и тысячелетия. В первую очередь нужно отметить выход на передний план феномена международного терроризма, действующего под исламскими знаменами. Наиболее громко он заявил о себе 11 сентября 2001 г., когда группа исламистов-самоубийц, захватив местные пассажирские авиалайнеры, направила их на два высотных здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, а также на здание министерства обороны США в Вашингтоне. Протараненные здания-близнецы в Нью-Йорке оказались полностью уничтожены. Пентагон был разрушен частично. Жертвами террористических актов стали свыше трех тыс. человек, погибших в момент взрыва на самолетах и под обломками рухнувших строений.

Политический и психологический эффект от террора столь беспрецедентного характера и масштаба (кадры катастрофы запечатлели фото- и телекамеры) был огромным как в США, так и за их пределами. Администрация США не была подготовлена к борьбе со специфическим противником-невидимкой: часть экстремистов имела американские паспорта, а другая легально проживала в стране. Вместе с тем из 19 преступников, угнавших самолеты, как выяснилось позднее, 15 были выходцами из Саудовской Аравии, а ключевую роль в организации нападений сыграл, согласно общему мнению, саудовский миллионер Усама бен Ладен, лидер исламистской организации «аль-Каида» («Основа»), С 1996 г. он проживал в Афганистане и пользовался большим влиянием среди руководства радикально-исламского движения «Талибан», которое к тому времени контролировало почти всю территорию страны.

Используя волну сочувствия в мире к постигшей США трагедии, Вашингтон сформировал широкую коалицию для борьбы с исламистской угрозой. В центре внимания оказался Афганистан, где скрывался бен Ладен. Афганские талибы, и до того возмущавшие мир своими действиями (геноцидом по отношению к шиитам-хазарейцам, грубой дискриминацией женщин, разрушением уникальных памятников культуры — статуй Будды в провинции Бамиан, см. гл. «Афганистан» наст. тома), отказались выдать своих арабских друзей и спонсоров. Это побудило Вашингтон развернуть войну для свержения талибов. Военные действия начались 7 октября 2001 г. Помимо США непосредственное участие в войне приняла Великобритания. Америку поддержали другие члены НАТО, а также Россия и страны соседи Афганистана, включая Пакистан и Иран.

Движение «Талибан» с момента своего возникновения в 1994 г. опиралось на Пакистан как на своего союзника и прочный тыл. Только Пакистан вместе с Саудовской Аравией и ОАО поддерживали с правительством в Кабуле официальные дипломатические отношения. Однако к лету 2001 г. между Исламабадом и Кабулом накопилось много проблем. Администрация Пакистана во главе с генералом П. Мушаррафом не одобряла исламистский ригоризм талибов и участвовала в усилиях мирового сообщества по достижению согласия в Афганистане (в переговорах под эгидой ООН делегаций шести соседних со страной государств, а также России и США). Поддержка талибов сочеталась в политике Исламабада с пришвами к созданию коалиционного правительства с участием всех сил, в первую очередь тех, что сформировали военно-политическую коалицию Северный альянс (в отличие от пуштунов, составлявших костяк талибов, этот альянс опирался на поддержку второго по величине этноса страны — таджиков, а также узбеков и представителей других непуштунских национальностей).

События 11 сентября поставили Исламабад в сложное положение. В стране, особенно на ее северо-западе, где компактное большинство составляют пуштуны, талибы и их идеология пользовались значительной популярностью. Пакистанские пуштуны симпатизировали своим «братьям», пуштунам-афганцам, воспринимая движение «Талибан» как органическое единство двух элементов — национального и религиозного. Выступить против талибов в этих условиях для правительства в Исламабаде было нелегко. Однако там не могли не понимать, к каким тяжелым последствиям мота бы привести иная позиция. Экономика Пакистана в течение длительного времени развивалась низкими темпами. Будучи аграрной в своей основе, она серьезно страдала от поразившей регион в гот период сильнейшей засухи. Обострившаяся конфронтация с Индией после мини-войны с ней в 1999 г. грозила истощить скудные золотовалютные запасы и превратить страну в банкрота. В Исламабаде к тому же отлично представляли себе, что США непременно воспользуются поступившим от Индии предложением оказать им всемерное содействие в ходе возможных военных операций против талибов. Отказаться от солидарности с США, своим давним стратегическим партнером, означало бы для Пакистана пойти на почти самоубийственный шаг.

Исламабад в сложившихся условиях постарался уговорить руководство движения «Талибан» во главе с «амир ал-муминин» (вождем правоверных) муллой Омаром выдать американцам бен Ладена и его сообщников. Получив отказ, он постепенно свернул дипломатические контакты с режимом в Кабуле (то же самое еще до него сделали Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты) и с началом военных действий предоставил в распоряжение американских ВВС ряд авиабаз.

С осуждением террористических актов, осуществленных исламистами против США, выступила и Исламская Республика Иран, которую нельзя было заподозрить в дружественных чувствах к Вашингтону. Впрочем, в конце XX в. антагонизм между Ираном и США пошел на спад. Избрание в 1997 г. на пост президента либерального духовного лидера М. Хатами давало шанс существенно улучшить отношения между Тегераном и Вашингтоном, сильно испорченные со времен исламской революции 1978–1979 гг., когда американское посольство было захвачено иранскими студентами, сотни сотрудников оказались заложниками, а дипломатические связи — прерванными (см. гл. «Иран» наст. тома). Хотя ожидавшегося прорыва с приходом Хатами к власти не произошло, накал противостояния уменьшился, и осенью 2001 г. Иран в целом поддержал коалиционные действия против талибов. Позиция Тегерана во многом объяснялась их резко отрицательным отношением к антишиитскому движению «Талибан», оттеснившему от власти пользовавшуюся его поддержкой администрацию президента Б. Раббани.

Вслед за Россией о своем одобрении антитеррористической кампании объявили и в столицах новых независимых государств Центральной Азии Наиболее прохладной была реакция Туркмении, которая сохраняла ровные отношения со всеми афганскими группировками. В то же время Узбекистан и Кыргызстан согласились на просьбу США о предоставлении им на правах аренды участков земли для сооружения и оборудования авиационных баз с целью их использования в период борьбы с угрозой терроризма, исходящей из Афганистана. Такие базы оперативно создали в Ханабаде (Узбекистан) и киргизском Манасе.

Между тем в Афганистане сопротивление талибов было в основном сломлено в течение первых трех недель после начала наземных операций. Если на юге страны против них действовали ограниченные силы западной коалиции, то с севера наступали состоявшие в основном из таджиков и узбеков отряды Северного альянса (признанный его лидер Ахмад-шах Масуд погиб в результате организованного талибами диверсионного акта за несколько дней до терактов в Америке). 21 декабря 2001 г. талибы были изгнаны из Кабула, куда вошли войска северян и международные силы (американские и британские контингенты). Вместе с тем боевые действия в ряде южных районов страны продолжались до начала 2002 г.

В начале декабря, еще до взятия Кабула, в Бонне прошла конференция антиталибских афганских сил, на которой они приняли решение о создании временного правительства во главе с пуштуном Х. Карзаем. На ней было также объявлено о широкой программе разносторонней международной помощи в восстановлении Афганистана. Общие параметры последней определились на конференции в Токио в январе 2002 г. Приступившая после изгнания талибов к исполнению своих обязанностей временная администрация начала трудный процесс возрождения страны. Ее глава зимой и весной посетил ряд государств, в том числе РФ. В июне 2002 г. собравшаяся в Кабуле Лоя джирга (Народное собрание) избрала его президентом страны на два года.

Успешное завершение первой части антитеррористической операции в Афганистане не предотвратило кризис в отношениях между двумя соседними с ним государствами — Индией и Пакистаном. 13 декабря 2001 г. группа террористов-смертников совершила дерзкое нападение на здание индийского парламента в Дели. Этому предшествовала активизация подрывной деятельности исламистов в штате Джамму и Кашмир. Правительство Индии во главе с лидером Индийской народной партии (Бхаратия джаната парти) А.Б. Ваджпаи обвинило Пакистан в поощрении терроризма и отозвало для консультации своего посла (верховного комиссара) в Исламабаде. Отношения между двумя странами в который раз стали весьма напряженными. Через месяц после совершения теракта, в середине января 2002 г., президент Пакистана П. Мушарраф объявил о принятии мер по борьбе с исламским экстремизмом: были запрещены в общей сложности около десяти организаций, арестованы их лидеры, задержаны по обвинению в подстрекательстве к терроризму и незаконной деятельности ряд видных деятелей крупнейших происламских партий. Всего было задержано более двух тыс. исламистов, некоторые из них осуждены в судебном порядке.

Одновременно значительное число пакистанцев было арестовано в Афганистане как участники движения «Талибан». Они вместе с другими боевиками-исламистами из разных стран были переправлены на американскую базу Гуантанамо на Кубе, где провели несколько лет в заключении.

Несмотря на принятые пакистанским руководством меры, напряженность в отношениях Исламабада и Дели сохранялась. Этому способствовали диверсионно-террористические вылазки в индийском Кашмире. К тому же к апрелю 2002 г., когда в целях легитимации режима в Пакистане состоялся референдум, утвердивший Мушаррафа на посту президента, все происламские политические деятели были выпущены на свободу, а запрет на партийно-политическую деятельность «легальных исламистов» был снят.

Варварские теракты в мае того года в Джамму и Кашмире до предела накалили обстановку в Южной Азии. Индийское правительство выдвинуло к рубежам с Пакистаном новые части, приведенные в полную боеготовность. То же самое в ответ сделал Пакистан. Вдоль границы между двумя государствами к началу июня оказалась сосредоточена более чем миллионная масса войск и значительное число боевой техники. Противостояние грозило перерасти в войну, а так как обе страны за четыре года до этого, в мае 1998 г., провели подземные испытания ядерного оружия, то не исключалось, что локальная война может обрести ядерный характер.

Мировое общественное мнение было весьма обеспокоено возникшей в регионе напряженностью. Восток вновь стал эпицентром всеобщего внимания. Россия, Китай и ряд других государств постарались использовать состоявшееся в начале июня в Алматы (Казахстан) Совещание по взаимодействию и мерам доверия в Азии для примирения южноазиатских противников, учитывая, что и премьер-министр А.Б. Ваджпаи, и президент П. Мушарраф приняли участие в его работе. Хотя их двусторонняя встреча не состоялась, усилия посредников, среди которых видную роль играл президент РФ В.В. Путин, возымели действие. Эффективно в том же направлении действовала и западная дипломатия, в частности госсекретарь США К. Пауэлл и специальный представитель американского президента М. Армакост.

Наступившая разрядка привела к решению Дели осенью 2002 г. начать отвод своих войск от границ Пакистана, а с апреля следующего, 2003 г. по индийской инициативе, мгновенно подхваченной Пакистаном, стартовал переговорный процесс. Определенным прорывом ознаменовалась встреча между руководителями Индии и Пакистана в январе 2004 г. Она открыла собой этап оживленных контактов, договоренностей по частным вопросам, которые привели к заметному потеплению двусторонних отношений. Хотя к середине первого десятилетия нового века в решении главной спорной проблемы — статуса Кашмира стороны не смогли продвинуться далеко, установленные политические и гуманитарные контакты отодвинули на задний план обеспокоенность по поводу безопасности в регионе.

В то же время перманентно обостренной в начале XXI столетия оставалась ситуация на Ближнем Востоке. В палестино-израильских отношениях в 2000 г. наступил кризис. Длительный период переговоров, начатый договоренностями в Осло и Вашингтоне в 1993 г., которые должны были, казалось, привести к приемлемому для сторон компромиссу, сменился новым витком насилия, второй палестинской интифадой (борьбой за победу). Характерной ее чертой стало широкое использование террористов-смертников (шахидов) сетью радикальных исламских организаций, прежде всего, ХАМАСом и «Исламским джихадом».

На террористические акты, жертвами которых стали сотни людей в Израиле, правительство во главе с лидером правого блока «Ликуд» А. Шароном ответило жесткой и достаточно эффективной политикой, попытавшись обезвредить непосредственных организаторов терактов, разрушить подпольную сеть экстремистов и каналы ее финансового и материального снабжения. Пережив свой пик в 2001–2002 гг., террористическая активность не прекращалась и в дальнейшем. Ответные действия израильских властей привели к серьезным потерям среди исламистов. Особенно тяжелой потерей было для них убийство духовного лидера ХАМАСа шейха А. Ясина в марте 2004 г.

Переломным моментом для процесса урегулирования, судя по всему, явилась смерть харизматического лидера палестинцев Я. Арафат в ноябре 2004 г. В январе следующего года состоялись выборы главы Национальной администрации Палестины, на которых победил соратник Арафата Махмуд Аббас (Абу Мазен). Несмотря на такую преемственность, переговоры между Палестинской автономией и Израилем явно сдвинулись с мертвой точки. Этому способствовали как демократизация политической жизни в палестинских землях, о чем свидетельствовали всенародные выборы главы автономии и муниципальные выборы в обоих ее сегментах — на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, так и твердая позиция кабинета министров Израиля и персонально премьер-министра Шарона по вопросу о ликвидации еврейских поселений в Газе. Успех плана размежевания, который включает проведение четкой границы между израильскими и палестинскими землями, а также строительство Израилем стены на отдельных ее участках позволяли в принципе рассчитывать на разрешение одного из самых длительных международных конфликтов эпохи. Но на территории древней Палестины, а также в регионе и мире оставались весьма влиятельные силы, не заинтересованные в окончании конфликта.

Надо учитывать, что он выходит далеко за рамки узкой полоски земли в Восточном Средиземноморье, представляя собой по существу один из центральных узлов всей сети мировой политики. Поддержка Израиля со стороны США и развитых западных стран наталкивается на солидарность общеарабской и мусульманской общественности, одобряющей борьбу палестинского народа за создание своего государства на тех условиях, которые тот считает справедливыми. Палестино-израильское противостояние в начале XXI в. продолжало втягивать в свою орбиту широкий круг государств на Ближнем Востоке, прежде всего, Ливан и Сирию, а также Иран и Саудовскую Аравию.

Исламская Республика Иран выступала едва ли не как самый последовательный борец за права палестинцев, поддерживая требования их наиболее радикально настроенных группировок о невозможности принципиальной договоренности с Израилем, под предлогом незаконности его существования и необходимости войны с ним до победного конца. Иран при этом демонстрировал несогласие не только с фактом существования еврейского государства, но и с его ролью «пятой колонны» в регионе, креатуры США.

Враждебные отношения с Ираном во многом определяли общую политику Вашингтона на Ближнем Воет оке и в зоне Персидского залива. После завершения «горячей» фазы операции в Афганистане там стали все большее внимание обращать на опасность, исходящую от режима С. Хусейна в Ираке. Действия иракского правителя давно воспринимались большинством правительств и обществ в мире весьма критически. Ему принадлежала инициатива развязывания в 1980 г. войны с Ираном, а в 1990 г. — нападения на Кувейт. Мировая общественность знала о репрессиях против курдского населения Северного Ирака, в частности газовых атаках против него на заключительном этапе ирако-иранской войны. Разгром вторгшейся в Кувейт иракской армии силами США и их союзников в начале 1991 г. не привел к падению режима, но имел значительные для него последствия. Багдад оказался в положении международной изоляции и полностью потерял контроль над курдскими районами, которые смогли развиваться вполне автономно в соответствии с резолюцией ООН, принятой в 1992 г. Несмотря на международный остракизм, власть в Ираке прочно удерживал С. Хусейн. Иракская оппозиция, придавленная репрессиями и вытесненная за пределы страны, была не в состоянии не только свергнуть, но и серьезно пошатнуть диктаторский режим.

С конца 2002 г. США приступили к обработке общественного мнения у себя в стране и за рубежом с целью доказать необходимость и неизбежность отстранения С. Хусейна от власти. В качестве аргументов ими были использованы утверждения о наличии у Ирака химического и бактериологического оружия, стремления к разработке атомной бомбы и связях с террористами, в том числе с «аль-Каидой». США добились согласия ООН с тем, что наличие оружия массового поражения в Ираке может представлять угрозу для международного мира. Сделанные после этого Багдадом уступки (согласие на проведение иностранных инспекций) не устроили Вашингтон, позицию которого поддержали в Лондоне и столицах ряда других стран — членов Совета Безопасности. Вместе с тем Франция, Германия и ряд других европейских государств настаивали на предоставлении Ираку еще одного шанса и выступили против планов применения силы против него. Против войны в Ираке были Россия и Китай, постоянные члены СБ с правом вето.

Неудавшиеся попытки американской администрации получить санкцию ООН на применение силы не заставили Вашингтон отказался от планов свержения Хусейна. Ставка была сделана на формирование коалиции против Ирака, опираясь на двустороннее партнерство США и Великобритании. 18 марта 2003 г. администрация Дж. Буша-мл. предъявила Ираку ультиматум, потребовав добровольного отказа С. Хусейна от власти и выезда из страны, а на следующий день, вслед за отказом его принять, началось вторжение вооруженных сил США и Британии в Ирак. Действия союзников были поддержаны изнутри, однако верные Хусейну войска оказали сопротивление. В начале мая война закончилась, нанеся стране немалый материальный урон. Особенно пострадал в результате атак с воздуха Багдад. В Ираке была установлена временная оккупационная администрация во главе с представителем США. В конце мая СБ ООН единогласно принял резолюцию о послевоенном восстановлении Ирака, что так или иначе означало одобрение постфактум предпринятой США и их союзниками военной акции.

Хотя скрывшегося С. Хусейна в декабре 2003 г. удалось обнаружить на территории Ирака, арестовать и впоследствии предать суду, попытки передачи власти в стране местным политическим силам и проведения демократических преобразований столкнулись с большими сложностями. В стране по существу началась партизанская война. Многие привлеченные к сотрудничеству с временной администрацией иракцы оказались жертвами диверсий и заказных убийств. Нормальная жизнь долго не налаживалась. Против крупного континента сил США (свыше 160 тыс. чел.) и их союзников выступили как сторонники свергнутого диктатора, так и новые претенденты на власть — шиитские радикалы во главе с М. Садром и суннитские экстремисты, возглавляемые связанным с «аль-Каидой» А.М. аз-Заркави. С начала 2004 г. усилились кровопролитные бои в суннитских районах и за контроль над шиитским городом аль-Фаллуджа. В сентябре того же года потери вооруженных сил США в Ираке превысили одну тысячу убитыми и семь тысяч ранеными, а в октябре 2005 г. число убитых перевалило за две тысячи.

Несмотря на отчаянное сопротивление экстремистов и перенесение в Ирак тактики использования для совершения актов массового террора смертников-самоубийц, процесс передачи власти в руки демократически избранных представителей местного населения продолжался. Через год после окончания военной акции по свержению Хусейна было образовано временное иракское правительство во главе с А. Алауи. 30 января 2005 г. состоялись выборы в Национальное собрание, в которых приняли участие около 60 % имеющих право голоса иракцев. В начале апреля того же года Собрание избрало президентом страны одного из лидеров иракских курдов — Дж. Талабани. Новым премьер-министром стал шиит И. Джаффари. Представитель суннитской общины занял пост спикера.

Процесс урегулирования ситуации на этом не закончился. Ирак оказался фактически разделенным на три части в соответствии с преобладающим населением — курдский север, арабо-суннитский запад и арабо-шиитский юг. С целью консолидации нации на демократических принципах учета интересов меньшинств (этнических и религиозных) был разработан проект конституции, вынесенный на всенародный референдум в октябре 2005 г. Он получил поддержку значительного большинства, хотя в двух суннитских провинциях его не поддержали. Согласно объявленным ранее правилам, этого оказалось недостаточно для отклонения проекта. С одобрением конституции Ирак вступил в новую фазу политического развития. В декабре 2005 г. в соответствии с ней состоялись новые парламентские выборы.

Определенный успех процесса демократизации жизни наблюдался в начале XXI в. и в некоторых других странах Ближнего Востока и Северной Африки. По сравнению со второй половиной 1990-х годов значительно стабилизировалась социально-политическая ситуация в Алжире. Подавление исламистского экстремизма и возвращение этой крупной североафриканской страны к мирной жизни стали одной из главных причин поддержки, которую во второй раз на президентских выборах в апреле 2004 г. получил А. Бутефлика. За него в условиях конкуренции проголосовало почти 85 % пришедших на избирательные участки алжирцев.

В сентябре 2005 г. впервые в истории прошли альтернативные выборы президента и в Египте. За время своего почти четвертьвекового правления президент Х. Мубарак в первый раз пошел на проведение прямых выборов, причем его соперниками выступали представители оппозиционных партий. Как и ожидалось, действующий президент уверенно победил, получив поддержку около 90 % избирателей. Однако в выборах приняли участие менее 30 % имеющих право голоса. Хотя ряд особенностей организации выборов (неравные условия для агитации, отсутствие независимых наблюдателей) были подвергнуты критике со стороны международной общественности, сам факт их проведения признали шагом в позитивном направлении. Вслед за президентскими в Египте прошли парламентские выборы с участием многих партий и неявным присутствием таких запрещенных в стране радикальных организаций, как «Братья-мусульмане». Последние получили заметную, но далеко не решающую поддержку электората.

Во многом похожие процессы происходили и в других странах и регионах мусульманского Востока, в частности в Афганистане. С момента утверждения у власти администрации X. Карзая в стране произошли немалые сдвиги. Начался процесс восстановления экономики. При этом в соответствии с решениями вышеупомянутой Токийской конференции от января 2002 г. международные организации и отдельные государства (США, Япония, Германия, Англия, Франция, Италия, Каната, Россия, Индия, Пакистан и др.) выделили значительные средства. Афганистану была оказана помощь в разминировании территории, ремонте дорог, строительстве новых автомагистралей, развитии авиасообщения, средств связи и т. п.

В ноябре 2003 г. временный президент Афганистана Х. Карзай утвердил Закон о политических партиях, а в январе следующего года конституционная Лоя джирга приняла либеральную демократическую конституцию. Следствием стало создание многочисленных политических партий, появление сотен независимых периодических изданий, а также частного телевидения. Благодаря целенаправленным и щедро оплачиваемым усилиям центральные власти постепенно смогли преодолеть наиболее одиозные последствия десятилетий войны и глубокой межрегиональной разобщенности. Фрагментарность, впрочем, не была полностью устранена, а зависимость деревни от выращивания опийного мака — главный бич экономики — стала даже сильнее.

Вместе с тем вооруженное сопротивление властям, которые опирались на регулярные силы США и международные миротворческие континент, не приняло в Афганистане таких острых форм, как в Ираке. Хотя напасть на след и арестовать У. бен Ладена и лидера талибов муллу Омара на протяжении четырех первых лет после разгрома талибов так и не удалось, им пришлось уйти в глубокое подполье и ограничиться единичными вылазками.

В октябре 2004 г. в Афганистане прошли демократические выборы президента, на которых уверенно победил Х. Карзай. Через год, в сентябре 2005 г., состоялись выборы в парламент. В обоих случаях обошлось без массовых нарушений закона и заметного числа актов террора и устрашения. Рядовые афганцы продемонстрировали высокую активность, хотя выборы проводились на непартийной основе. В парламент избрали сторонников различных платформ и идейных взглядов. Среди выбранных оказались как умеренные талибы и моджахеды-исламисты, так и приверженцы светских и левых взглядов (коммунисты). Около 30 % мест в нижней палате парламента (вулуси джирга) получили женщины.

Успешное проведение выборов даже в очень бедных и мало подготовленных для демократии обществах продемонстрировало немалые способности азиатско-африканских государств к усвоению некоторых важных элементов демократического устройства. Вместе с тем регулярное проведение свободных прямых и всенародных выборов даже на альтернативной основе есть условие необходимое, но недостаточное для утверждения либеральной демократии. Помимо выборов законодательной власти и подотчетности исполнительной ветви игранным представителям, ее атрибутами, как известно, являются верховенство закона и независимость судебной системы. Значительное ослабление принципов конституционализма остается главным отличительным свойством перенесенной на Восток системы представительного правления.

Другой особенностью восточной демократии можно считать наличие центра власти и влияния, находящегося вне представительного корпуса. Таким центром могут быть двор монарха, институты военной, бюрократической, партийной номенклатуры и т. п.

Еще одна специфическая черта восточной (азиатской) демократии обнаруживается в партийно-политической структуре. В отличие от утвердившейся на Западе двухпартийности (коалиционной или некоалиционной) на Востоке преобладает тяготение к центру при наличии в ряде стран фракционного деления и фракционной борьбы внутри единой правящей партии. Ее, как правило, создает и пестует вышеупомянутый всесильный, внепредставительный орган власти. Успех усилий по созданию по сути безальтернативной выборной системы опирается на глубокие традиции восточных политик, связанных с сильными общинными и государственническими тенденциями в мировоззрении как средних слоев и образованного класса, так и особенно трудовых, низовых масс.

Итак, бинарность, разделение на две (или больше) противоборствующие, но и взаимосвязанные партийно-политические структуры (конкурирующие элиты) характеризует либеральную (западную) модель демократии. В большинстве восточных государств, особенно в мусульманских и конфуцианских ареалах, господствуют плебисцитарные эталоны с их ориентацией на единую господствующую структуру, на стройную монолитность.

При этом демократию восточного типа отличает нередко наличие двух систем представительства, парламентской и местного самоуправления. Последняя в наибольшей степени сохраняет признаки прямой, народной демократии, хотя формируется и контролируется господствующими на верхнем этаже общественными и политическими силами.

Вместе с тем даже усеченная или формальная демократия на Востоке повышает степень внутренней стабильности и предсказуемости внешней политики, особенно если она эволюционирует в сторону дальнейшей демократизации.

К началу XXI в. подавляющее большинство наций-государств мира в целом демонстрировало достаточно высокую степень ответственного поведения на международной арене. Больше всего вопросов возникало по поводу немногих закрытых, находящихся в изоляции стран, которые США в начале 2002 г. причислили к разряду «неблагонадежных» (rogue states). Главная причина такой их характеристики — стремление к получению в свое распоряжение оружия массового поражения, прежде всего, ядерного. Оказалось, что все они — Ирак, Иран и Северная Корея — находятся на Азиатском континенте. Еще одна восточная (североафриканская) страна — Ливия долгое время вызывала беспокойство у США и остального западного мира. В конце 2003 г. (уже после свержения С. Хусейна) ливийский лидер М. Каддафи публично отказался от военной ядерной программы. Такое резкое изменение его позиции позволило разоблачить подпольную сеть, занимающуюся торговлей технологиями изготовления и компонентами ядерного оружия. Центр сети находился в Пакистане, который еще в 1998 г., как упоминалось выше, провел подземные испытания ядерных устройств и с того времени считался фактически ядерной державой, хотя, как и Индия, не признанной в качестве таковой мировым сообществом.

Разоблачение подпольной агентуры, подрывающей основы режима ядерного нераспространения, остро поставило вопрос о надежности элементов государственной машины в ряде стран Востока с точки зрения их подчиненности правящим структурам, а также о возможности двойной игры со стороны этих структур. Так или иначе, но главное действующее лицо ядерного скандала — пакистанский ученый и администратор д-р А. Кадир Хан признал свою вину в подпольной торговле, а затем был «прощен» президентом страны генералом П. Мушаррафом, учитывая заслуги того перед страной в области повышения ее обороноспособности.

Разразившийся в конце 2003 — начале 2004 г. международный скандал был вскоре замят, хотя в центре его находилась не только Ливия, куда «ядерные контрабандисты» уже было поставили свой товар, но и Северная Корея. В ходе разоблачений вскрылись факты своего рода бартерного обмена между Пакистаном и КНДР, который позволил первому из названных государств получить баллистические ракеты, способные нести ядерное оружие, а второму — секреты производства этого оружия.

Надо отметить, что в конце 2002 — начале 2003 г. ситуация вокруг северокорейской ядерной программы приобрела угрожающий характер. Пхеньян заявил о своем праве иметь атомное оружие, разорвал соглашение с США от 1994 г., в соответствии с которым те помогали КНДР решить энергетическую проблему путем строительства АЭС на легководных реакторах, вышел из соглашения с Южной Кореей о провозглашении Корейского полуострова безъядерной зоной. Северная Корея, кроме того, прекратила сотрудничество с МАГАТЭ и уведомила о предстоящем выходе из ДНЯО.

Северокорейский режим пытался выжать максимум из ситуации со своей ядерной программой. Хотя достоверных данных о наличии у него готовых ядерных боеголовок не было, мировое сообщество не могло не отреагировать на прямую угрозу применения ядерного оружия, тем более, что Пхеньян, без сомнения, обладал ракетами-носителями, способными поразить и Южную Корею, и Японию. В 2003–2005 гг. состоялись четыре раунда шестисторонних переговоров (КНДР, Республика Корея, Россия, США, КНР, Япония). Местом их проведения был Пекин, и Китай играл по сути роль главного посредника. Хотя переговоры закончились безрезультатно — КНДР заявила, что выходит из переговорного процесса, — осенью 2005 г. она неожиданно изменила точку зрения и объявила об отказе от ядерных планов в обмен на экономическую помощь со стороны США и клятвенные заверения, что Северная Корея не подвергнется нападению с их стороны.

Не менее драматический и, возможно, более существенный для мировой и региональной безопасности характер приобрел вопрос о военной ядерной программе Ирана. Тегеран настаивал на своем праве развивать атомную энергетику и с этой целью заключил в 1995 г. контракт с Россией на завершение начатого еще в 1970-х годах строительства атомной электростанции в Бушире. Международное сообщество в начале XXI в. было встревожено информацией о возможности использования проводимых в Иране работ в атомной области для производства высокообогащенного урана. В конце 2003 г. после инспекции МАГАТЭ стало ясно, что Исламская Республика Иран имеет потенциал для производства и накопления оружейного урана. Тогда же выяснилось, что комплектующие части для центрифуг на уранообогатительном комбинате были тайно поставлены Ирану из Пакистана еще в середине 1990-х годов. В конце 2005 г. в МАГАТЭ обсуждался вопрос о передаче дела об иранской ядерной программе на рассмотрение СБ ООН с последующим введением против Ирана жестких международных санкций.

Заканчивая краткий обзор основных международно-политических событий первого пятилетия XXI столетия, нужно подчеркнуть резкое усиление в этот период феномена международного терроризма, прежде всего, под исламскими лозунгами, а также дальнейшее снижение «порога неприкосновенности» тех национальных государств, которые не вписываются в рамки общемирового демократического развития. Следует подчеркнуть, что такие государства принадлежат, как правило, региону Азии и Африки, а именно они привлекали внимание США и других экономически развитых и мощных в военном отношении государств к проблемам их внутренней и внешней политики.

Ускорение экономического роста Глобализация и регионализация

Экономика большинства стран Азии и Северной Африки в начале XXI в. развивалась высокими темпами. По данным Всемирного банка, среднегодовой прирост валового внутреннего продукта государств Восточной Азии и Тихоокеанского бассейна с низкими и средними доходами в расчете на душу населения составил 7,5 %. Причем главный вклад в этот исключительно высокий показатель (среднемировые темпы равнялись 2,5 %) внесла КНР. Китайская экономика (даже без учета Гонконга) увеличивалась на 8,7 % в год. Темпы роста ВВП большинства развивающихся стран Восточной и Юго-Восточной Азии в начале нынешнего века повысились по сравнению с концом предыдущего. В 1997–1999 гг. сказывался эффект от болезненного, хотя и краткосрочного кризиса, пережитого экономиками крупнейших стран региона, прежде всего, Индонезии, Республики Корея и Таиланда. В 2000–2004 гг. большинство ведущих государств региона демонстрировали прирост в 4–5 %.

На втором месте по скорости наращивания своего внутреннего продукта оказалась Южная Азия — 5,8 %. Основная заслуга принадлежала крупнейшей стране региона — Индии, на которую приходится 4/5 регионального продукта. Индийские темпы равнялись 6,2 % в год.

Несколько медленнее увеличивался экономический потенциал региона Ближнего Востока и Северной Африки — 4,5 %. Если дезагрегировать данные по региону, то наиболее быстро возрастал продукт, создаваемый в странах Западной Азии-Турции, Иране и Афганистане. Государства Северной Африки и Восточного Средиземноморья демонстрировали средние темпы роста. Несмотря на благоприятную для нефтедобывающих стран Аравийского полуострова и Персидского залива мировую конъюнктуру, скорость повышения их ВВП была довольно низкой: в Саудовской Аравии, например, — 3,4 %, Кувейте — 2,4, и только в Объединенных Арабских Эмиратах, которые, кстати, принадлежат к категории высокодоходных стран, она составляла 6,9 %.

Весьма резко возросли темпы экономического роста новых государств Центральной Азии и Южного Кавказа. Туркменистан (18,3 %), Армения (12,0 %), Азербайджан (10,7 %), Казахстан (10,3 %) и Таджикистан (9,9 %) оказались на первых местах в мире, что связано в основном с двумя обстоятельствами — во-первых, ростом экспорта нефти и газа в условиях повышенного спроса в мире на энергоносители, а во-вторых, низкой исходной базой, что было следствием исключительно низких, а в течение целого ряда лет отрицательных показателей экономической динамики в предшествующий период 1990-х годов. Восстановительный эффект и нефтяной фактор в меньшей степени сказались на Грузии (7,6 %), Узбекистане (4,8 %) и Киргизии (4,5 %). Но общий региональный доход восьми новых независимых государств вырос существенно, в основном компенсировав, однако не полностью, если сравнивать с 1990 г., столь же значительный срыв конца XX в. (подробнее см. гл. «Государства Центральной Азии» в наст. томе).

В целом страны с низкими и средними доходами более чем в два раза опережали государства с высокими доходами по темпам прироста ВВП — 4,6 % против 2,0 %. Причем среди последних находилась Япония, вторая по размерам ВВП страна мира (во всех случаях речь пока идет о его измерении в долларах США по обменному курсу в постоянных ценах, рассчитанных по применяемому ВБ методу Атласа). Ее темпы прироста равнялись в начале XXI в. только 1,3 %. К высокодоходным относятся также некоторые страны Персидского залива, в частности ОАЭ (рубеж, с которого начинается высокий подушевой доход, находится на уровне, превышающем 9 тыс. долл. США). Эмираты (6,9 %) были исключением в группе высоких по душевому доходу государств. Другие развитые и богатые страны развивались невысокими, хотя и устойчивыми темпами. При этом экономика только одного региона средне- и низкодоходных государств демонстрировала худший результат — Латинская Америка и Карибский бассейн (1,5 %). У стран Африки южнее Сахары средний показатель равнялся 3,9 %.

При сравнении данных по различным регионам следует учитывать разницу в темпах прироста населения. В развитых государствах он в целом существенно ниже, чем в развивающихся. Поэтому преимущество, которое последние имеют перед первыми в показателях роста ВВП, в ряде случаев нивелируется при оценке темпов роста подушевых значений экономического прогресса.

Вообще же ситуация с опережающими развитые государства темпами роста экономики в менее развитых странах мира — явление вовсе не специфическое для начала XXI в. Подобного рода тенденции наблюдались по сути на всем протяжении развития мира после окончания Второй мировой войны. Если брать десятилетние периоды, то исключением в этом смысле была лишь декада 1980-х годов (подробнее см. гл. 2 «Особенности и закономерности экономической эволюции развивающихся стран» наст. тома).

Отличительной чертой можно считать ускорение этого процесса и переход количественных показателей в качественные. Об этом, в частности, свидетельствует достижение рядом экономик развивающихся, низкодоходных стран весьма значительных общих размеров и появление у них передовых в технологическом отношении секторов экономики.

Особенно крупные масштабы приобрело национальное хозяйство Китая. Объем его ВВП с учетом экономики Гонконга в 2004 г. достиг 1,7 трлн. долл. (без Гонконга — 1,5 трлн.). С этим показателем КНР заняла шестое место в мире после США (12,1 трлн.), Японии (4,8 трлн.), Германии, Англии и Франции (2,5–1,9 трлн.). При этом на Китай пришлось 4,3 % глобального ВВП. Если же оперировать данными о национальном продукте в системе паритета покупательной способности местной валюты, т. е. с учетом заниженности ее обменного курса и дешевизны рабочей силы, то экономика Китая уже в начале XXI столетия прочно обосновалась на втором месте в мире — 7,2 трлн. долл. Обогнав Японию и все европейские страны, доля китайской экономики в этой системе расчетов составила 13 % от общемировой, относительно немного уступая удельному весу Китая в населении планеты (20 %).

Мало того, в ряду крупнейших экономик мира по системе ППС за США три последующих места занимали азиатские страны — Китай, Япония (3,9 трлн.) и Индия (3,3 трлн.), а в число 15 лидеров входили также Республика Корея и Индонезия (1,0 и 0,8 трлн.). На эти пять государств приходилось в сумме 39,2 % (две пятых) совокупного ВВП лидирующих по этим показателям стран (16,2 трлн, из 41,3 трлн, при общем показателе для мира по данным на 2004 г., в 55,8 трлн. долл.).

Исключительно быстро выросли объемы участия и доля государств Востока в международной торговле. Среди лидеров, в число которых сначала входила Япония, а затем и так называемые азиатские тигры (Южная Корея, Гонконг, Сингапур, Тайвань), на рубеже веков на самом видном месте расположился Китай. За 25-летний период с конца 1970-х до середины 2000-х годов объем внешней торговли КНР увеличился в 41 раз, в том числе экспорт — в 45, а импорт — в 38 раз. Мощный импульс внешней торговле дало вступление КНР во Всемирную торговую организацию (ВТО) в конце 2001 г. По сравнению с 2000 г. внешнеторговый оборот Китая (вместе с Гонконгом) вырос к 2004 г. на 243 % (почти в 2,5 раза). При этом доля Гонконга упала с 88 до 47 %. За один только 2004 год объем китайской внешней торговли (по стоимости) увеличился на 135 %, с 850 млрд. до 1,15 трлн. долл. Страна сохранила традиционное положительное сальдо торгового баланса: экспорт равнялся 593 млрд., а импорт — 561 млрд. долл. С этими показателями КНР, включая Гонконг (Сянган), заняла третье место в мире вслед за США и Германией. Доля Китая в мировой торговле увеличилась с 5,9 % в 2003 г. до 6,3 % в 2004 г., причем в мировом экспорте она достигла 6,5 %, а в импорте — 6,0 %.

Япония, длительное время занимавшая третье место в мире по внешнеторговому обороту, к середине первого десятилетия XXI в. была оттеснена на четвертую позицию Китаем. Доля Страны восходящего солнца в мировом экспорте почти не уступала китайской (6,2 %), а ее экспорт (565 млрд. долл.), несмотря на высокий обменный курс валюты (иены), более чем на 100 млрд. превосходил по стоимости импорт (455 млрд. долл.).

Из других стран Востока по участию в международном разделении труда выделялись государства того же Тихоокеанского региона — Республика Корея с товарооборотом в 478 млрд., Сингапур (344 млрд.), Малайзия (232 млрд.), Таиланд (193 млрд. долл.). Внешнеторговый оборот ведущих по населению стран Юго-Восточной и Южной Азии, Индонезии и Индии, был относительно невелик, соответственно 116 и 168 млрд. долл. При этом Индонезия имела положительное, а Индия — отрицательное сальдо торгового баланса. В регионе Ближнего Востока и Северной Африки существенное положительное сальдо имели нефтеэкспортирующие страны, а серьезное отрицательное — Турция (экспорт — 63 млрд., а импорт — 97 млрд. долл.).

Несмотря на то что в международной торговле страны Востока, особенно к западу от Индокитая, не имели тех позиций, на которые они могли бы рассчитывать в соответствии с размерами национальных хозяйств (особенно исчисленных в системе ППС), роль азиатско-североафриканских стран возрастала. Особенно велика она была в поставках основных энергоносителей на мировой рынок, прежде всего, нефти и природного газа.

Это объясняется наличием в Юго-Западной, Западной и Центральной Азии крупных запасов углеводородного сырья. На страны Персидского залива приходится 65 % мировых запасов нефти и 31 % природного газа. Если к нему добавить прилегающий с севера Каспийский регион, то удельный вес такого ориентированного с юга на север «энергетического эллипса» (с Ираном, расположенным в самом его центре) равняется примерно 70 % по запасам нефти и 40 % — по газу.

Вместе с тем потенциал региона вплоть до начала XXI в. использовался не полностью. В странах Юго-Западной Азии добывалось лишь около четверти сырой нефти, производимой в мире, и менее 5 % природного газа. Экспортные поступления Саудовской Аравии (главным образом от вывоза нефти) за первые четыре года XXI в. выросли с 84 до 120 млрд. долл., Кувейта — с 23 до 27 млрд., а Ирана — с 30 до 42 млрд. долл. Эти данные свидетельствуют о том, что, несмотря на внушительные размеры мировой торговли энергоносителями, они далеко не определяли ситуацию в области глобального экспорта.

В 2000–2004 гг. существенно выросли доходы от экспорта ряда государств Каспийского региона, прежде всего, Казахстана, с 9 до 20 млрд., Азербайджана и Туркменистана — в обоих случаях примерно с 2 до 4 млрд. долл.

Нефть стран Залива (в числе главных экспортеров, помимо упомянутых, находились ОАЭ и Бахрейн) направлялась в основном на Дальний Восток. Там ее главными потребителями были крупнейшие после США государства-импортеры — Япония и Китай, а также Южная Корея. Из Центральной Азии нефть шла в основном в Европу.

Отдельные государства ЮВА, в первую очередь Индонезия, в начале нынешнего века заняли видные позиции как экспортеры первичных энергоносителей — сырой нефти и сжиженного природного газа. Основным направлением их вывоза стал северо-восток Азии, прежде всего, Япония и Южная Корея.

Важной особенностью возросшей в начале XXI столетия втянутости стран Востока в международное разделение труда служило увеличение их участия в поставках на внешние рынки высокотехнологичной продукции. С одной стороны, это явилось следствием политики ряда транснациональных корпораций по перенесению в развивающиеся государства отдельных элементов своей технико-технологической производственной базы. С другой же — результатом успехов, достигнутых этими государствами на пути повышения уровня образованности населения и квалификации рабочей силы. Сыграла свою роль и централизация капитала в развивающихся странах в руках государства. Она позволила ряду из них выйти на мировые рынки с конкурентоспособной высокотехнологичной продукцией, хотя, как правило, и не самого передового уровня.

Новым моментом стало участие ряда развивающихся государств Востока в развитии такой инновационной сферы, как информационные технологии. В первую очередь это касается Индии, которая превратилась в одну из ведущих стран мира по экспорту компьютерных программ (около 17 млрд. долл. в 2004 г.).

Индия вывозила также более 1/3 продукции своей электронной промышленности, т. е. она присоединилась к группе государств Юго-Восточной Азии, которые давно уже превратились в «сборочные цеха» по производству различных изделий бытовой и профессиональной электроники. В том же качестве в начале века все более выступал и Китай. Не случайно доля высокотехнологичного сектора в его промышленном экспорте возросла с 17 % в 1999 г. до 27 % в 2003 г.

Увеличение удельного веса стран Востока в мировом производстве товаров и услуг, торговле и движении капиталов, обмене техническими новинками и технологическими достижениями свидетельствует о тесном их включении в процессы глобализации. Под ними имеют в виду все более плотный охват экономическими, политическими, культурными и иными связями различных, в том числе удаленных, уголков планеты, значительная часть которых приходится на Азию и Африку. Нельзя не видеть различные стороны глобализации и не замечать разные, иногда прямо противоположные подходы к самому этому феномену. Наряду с позитивными моментами, которые несут открытость внешнему миру новым участникам глобальных процессов, существуют и негативные, связанные с размыванием национальной самобытности. Кроме того, глобализация оказывает существенное влияние на социальное расслоение, одновременно выводя проблему неравенства и людского неблагополучия за рамки страны или региона, делая ее предметом обсуждения и политической борьбы на общемировом уровне.

Глобализация не является чем-то принципиально новым, она началась задолго до 1990-х годов, когда этот термин вошел в научный и публицистический оборот. Есть мнение, что первая волна глобализации (которой предшествовали многие другие, но лишенные современной научно-технологической составляющей) пришлась на конец XVIII — начало XIX в., а вторая — на рубеж следующих столетий. В таком случае мы наблюдаем третью волну, которая в отличие от первых двух достаточно глубоко затронула материковые, удаленные от морских путей просторы. Речь идет в первую очередь о сухопутном пространстве Азии, или Евразии, в меньшей степени — Африки.

Представляется, что в достаточно протяженной временной перспективе глобализация в еще большей степени захватит материковую Евразию, особенно ее центральную и северную части. При этом вслед за освоением природных ресурсов, прежде всего, энергетических (нефти и природного газа), усилится использование человеческого потенциала. Все это позволит ускорить экономическое и социальное развитие таких страновых регионов, как Центральная Азия и Южный Кавказ. Еще более мощный импульс развитию могут получить российская Азия-Сибирь и Дальний Восток, а также северо-западные районы Китая и Монголия.

Вместе с тем распространение во Внутренней и Северной Азии широкой глобализационной волны в среднесрочной перспективе способно вызвать крупные осложнения. Возможно появление реакции культурного отторжения, феномена консолидации и «закукливания» верхов, смещение политики тех или иных стран в сторону изоляционизма, с одновременным усилением там внутренней нестабильности, государственного произвола и общественных беспорядков. На этом этапе не исключено обострение борьбы различных внешних сил за контроль над ситуацией и нагнетание напряженности во всем евразийском «широтном эллипсе».

То же самое, но с отставанием «на такт» может произойти в материковой, глубинной Африке. Менее вероятны явления разбалансировки в приморских районах, где силы глобализации действуют в наиболее благоприятной среде. Но и там возможны сбои и нестыковки, различного рода кризисы (финансовые, экономические, политические и даже военные), что может замедлить процесс трансформации мира в тесно и позитивно взаимосвязанный организм.

Особенно это касается промежуточного пояса Афразии (Северной Африки и «большого» Ближнего Востока), так как именно в нем сходятся характеристики как первого (континентального), так и второго (океанического) типов. Линия разлома пролегает также и внутри крупнейших государств Азии и мира — Китая и Индии, что вносит дополнительную неопределенность в будущий ход глобализации.

Наряду с глобализацией в начале XXI в. широкое распространение получил процесс регионализации, создания различных межгосударственных объединений. Начавшись на Востоке сразу после Второй мировой войны с образования Лиги арабских государств, он спустя полвека привел к появлению ряда межправительственных организаций. Некоторые из них включали только соседние и смежные государства, принадлежащие региону Востока. Наиболее успешным и устоявшимся из них надо считать АСЕАН (Ассоциацию стран Юго-Восточной Азии). Достаточно длительную историю существования имели СААРК (Ассоциация регионального сотрудничества стран Южной Азии) и ССАГПЗ (Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива). Более молодой и в целом мало эффективной оставалась ОЭС (Организация экономического сотрудничества), включающая Турцию, Иран, Пакистан, а также Афганистан и шесть постсоветских государств с преимущественно мусульманским населением. Еще меньше стаж был у ШОС (Шанхайской организации сотрудничества), возникшей по инициативе Китая и России и объединившей еще четыре страны Центральной Азии.

Государства Востока составляли большинство не только в этих территориально-региональных объединениях, но и в межгосударственных организациях, действующих на иных основаниях, а именно общей идеологии в мирополитических делах (движение неприсоединения), религиозной общности (Организация «Исламская конференция»), торговли и сотрудничества (Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество).

Не перечисляя все проекты многосторонней дипломатии, в которых участвовали азиатско-африканские государства (совещания, регулярно проводимые встречи и форумы), следует подчеркнуть, что регионализм чаще всего способствовал глобализации. Вместе с тем он мог выступать и как альтернатива ее господствующему типу. Последний определялся заглавной, инициирующей ролью Запада, т. е. наций Европы и Северной Америки, к которым на правах экономически развитого и цивилизационно синкретического государства присоединилась Япония.

Положение России с этой точки зрения представлялось в начале XXI в. еще не до конца проясненным, хотя она и была участником «клуба восьми», неформального лидера в процессах глобализации. То же самое в определенной мере касалось Китая и Индии, готовых как к сотрудничеству с Западом, так и к оппонированию ему по ряду вопросов.

Запад сам сохранял неопределенность, укрепляя структуры НАТО, единственной по сути на начало XXI в. крупной международной военно-политической организации. Более того, он способствовал расширению поля деятельности этих структур, их продвижению с запада Европы на восток, с Ближнего Востока на Средний и в Центра юную Азию.

Нужно отметить, что после окончания холодной войны (уже с 1987–1988 гг.) военные расходы в мире стали снижаться, и к 1996–1999 гг. опустились с 1,2 трлн. до 800 млрд. долл. (в постоянных ценах 2005 г.). Затем суммарные ассигнования на оборонные цели начали новый подъем. Причем происходил он главным образом за счет США, хотя и государства Востока внесли немалую лепту. К 2004 г. затраты на оборону выросли в мире в полтора раза, почти до 1,2 трлн. долл. Около половины из них пришлось на США (547 млрд.). Остальные страны следовали за ними со значительным отрывом. По национальным данным, в ценах обменного курса Китай, Япония, Индия тратили на оборону меньше, чем Великобритания и Франция. На столь же невысоком уровне были и расходы России. Однако ряд международных изданий, принимая во внимание особенности национального учета, ставили Китай на второе место в мире с 65 млрд. долл., а Россию — на третье с 50 млрд. Японские расходы на силы самообороны оценивались в 42 млрд. долл. Военные расходы Индии равнялись примерно 20 млрд. долл. При этом они были меньше, чем затраты Южной Кореи, и лишь несколько больше ассигнований Саудовской Аравии. Из субрегионов Востока наиболее быстро в конце XX — начале XXI в. вооружалась Юго-Западная Азия, где помимо Саудовской Аравии в лидерах были Израиль (почти 10 млрд. долл. в 2004 г.), а также Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты и Катар (вместе около 8 млрд. долл.).

Перспективы борьбы с бедностью и нищетой Демографические тренды и прогнозы

В сентябре 2000 г., в канун наступления нового тысячелетия, Генеральная Ассамблея ООН приняла ряд резолюций («тысячелетних»), ставящих перед миром задачи в области развития. Отталкиваясь от ранее принятых программ ООН, авторы резолюций определяли некоторые цели, достичь которые намечалось в течение 25 лет, начиная с 1990 г. Важнейшими среди них были резолюции по борьбе с бедностью и нищетой. Намечалось, в частности, сократить вдвое долю людей в мире, существующих на доход, равный одному доллару США в день (в пересчете по покупательной способности местной валюты), и страдающих от постоянного недоедания (голода). Ставилась задача существенно сократить к 2015 г. численность бедных людей, чей доход в день не превышает двух долларов. Эти цели были одобрены как ориентиры также Всемирным банком. МВФ и Организацией экономического сотрудничества и развития.

Большинство крайне бедного и голодающего населения проживало в Азии и Африке. В 1990 г. из 1276 млн. человек с доходом менее доллара в день на эти страны приходилось 1195 млн., т. е. 93 %. При этом в КНР насчитывалось 360 млн. абсолютно бедных, еще 92 млн. — в других странах Восточной Азии и бассейна Тихого океана. В Южной Азии было 495 млн. нищих и голодающих (из них примерно 80 % — в Индии), а в Африке южнее Сахары — 242 млн. В государствах Ближнего Востока и Северной Африки распространенность этого явления была невелика (6 млн. человек).

К 2001 г. наметился определенный прогресс в реализации поставленных целей. По сравнению с 1990 г. удельный вес абсолютно бедного населения во всех развивающихся странах сократился с 28 до 21 %, а общая его численность в мире снизилась до 1,1 млрд. человек. Успех был достигнут в основном благодаря КНР, где число крайне бедных уменьшилось вдвое, опустившись ниже отметки в 250 млн. человек. Улучшение имело место и в других странах Азиатско-Тихоокеанского региона. Из остальных регионов Востока только в Южной Азии произошло снижение до 431 млн., а в Черной Африке бедствующее население, наоборот, выросло до 313 млн. человек. На 1 млн. увеличилось число таких людей и на Ближнем Востоке.

На базе этих трендов предполагалось, что численность абсолютно бедного населения сократится к 2015 г. на полмиллиарда, до 600 млн. человек. В Восточной Азии, главным образом за счет КНР, произойдет сокращение размеров нищеты до 19 млн. человек (еще в 1981 г. она охватывала почти 800 млн. человек). В Южной Азии, в основном благодаря развитию Индии, нищенствующее население сократится до 216 млн., что составит менее 20 % жителей (по сравнению с 40 % в 1990 г.). В субсахарской Африке оно стабилизируется на отметке 340 млн. человек, при этом его удельный вес по сравнению с 1990 г. уменьшится с 45 до 23 %. Именно Черная Африка, а не традиционный Восток (Азия и Северная Африка) станет, согласно прогнозам Всемирного банка, сделанным в середине первого десятилетия XXI в., главным местом сосредоточения крайне бедного населения планеты.

Согласно тем же представлениям, менее крутым, но также достаточно заметным, должно быть сокращение численности бедного населения, с доходом менее двух долларов США в день. Но надо учитывать, что распространенность в мире такого явления, как бедность, исключительно велика. К 2001 г. по сравнению с 1981 г. число бедных выросло с 2,4 до 2,7 млрд. и равнялось почти половине мирового народонаселения. В Китае, по данным обследований конца 1990-х годов, она охватывала 54 % жителей, а в Индии — 86 %. Оптимистические прогнозы в этом отношении основаны на трендах последних десятилетий XX и первых лет XXI столетия.

Вместе с тем есть основания и для тревоги по поводу осуществимости целей рассасывания «болота бедности». Они связаны с возможностью различного рода кризисов и катаклизмов. Прежде чем обсуждать некоторые из угроз и опасностей, посмотрим, на каком фоне они могут проявиться, т. е. каковы перспективы количественного роста населения Востока в течение достаточно длительного времени, вплоть до середины XXI в.

Нужно отметить, что прогнозные оценки демографической динамики считаются достаточно надежными. Известно, насколько высоко было качество перспективных оценок, выполненных в 1970-1990-е годы ведущими демографическими организациями мира. Так, еще за 30 лет до наступления нового столетия демографы правильно рассчитали, как общие параметры увеличения населения, так и его величину к 2000 г., которая оказалась равной примерно 6 млрд. человек. Прогнозные оценки, сделанные Службой народонаселения ООН в 2000, 2002 и 2004 гг., сводятся к тому, что на протяжении первой половины XXI в. темпы роста населения в мире, скорее всего, будут неуклонно и достаточно решительно снижаться. В средний (наиболее вероятный) вариант прогноза ООН с каждым пересмотром оценок роста населения мира закладывались все менее высокие темпы прироста, соответствующие выявленным тенденциям. Текущий прирост народонаселения в мире в начале XXI в. оценивался в 1,2 % в год, что соответствовало прибавлению ежегодно 77 млн. человек (на пике, в 1989–1990 гг., население планеты возрастало на 87 млн.). По этим расчетам ожидалось, что к 2050 г. на земле будет проживать 8,9 млрд. человек.

Новые оценки, впрочем, не нарушали представлений о заметных различиях демографических процессов в более и менее развитых регионах мира. На последние (ежегодный темп 1,5 %) приходилось 98 % всего прироста, в то время как население развитых регионов (куда ООН включает все страны Северной Америки и Европы, а также Японию, Австралию и Новую Зеландию) увеличивалось лишь на 0,4 % в год.

Самими высокими темпами, согласно прогнозам, должно расти число жителей в наименее развитых государствах, составляющих подгруппу в рамках группы менее развитых, развивающихся стран. В нее входили главным образом африканские государства, а также некоторые азиатские, такие как Афганистан, Бангладеш, Непал и др.

Для субсахарской Африки в целом характерны существенно более высокие темпы роста народонаселения. На них, впрочем, отрицательно сказывается распространение СПИДа. Из-за этой болезни заметно медленнее должно возрастать население ряда стран юга Африки, таких как Ботсвана, Лесото, ЮАР, Свазиленд. Влияние потерь от этой эпидемии будет особенно заметным, как ожидается, в период до 2010–2015 гг., хотя и в дальнейшем сама эта болезнь и последствия от нее внесут заметные коррективы в демографические показатели многих стран Африки и растущего числа азиатских государств.

Замедление темпов демографического роста, связанное с сокращением рождаемости, приведет, согласно прогнозам, к быстрому старению населения в мире, в том числе и в странах Востока. Несмотря на невысокий уровень экономических и социальных показателей, характеризующих развивающиеся страны Азии и Африки, количество людей в старших возрастных категориях зам быстро увеличивалось благодаря достижениям мировой медицины и средний возраст дожития (продолжительность жизни) к рубежу веков превысил 60 лет (исключение составляют наименее развитые страны, да и то не все: так, в наиболее крупной из них, Бангладеш, несмотря на нищету и бедность, средняя продолжительность жизни достигла 61 года). По прогнозам ООН, относящимся ко всем менее развитым регионам, доля населения в возрасте 60 лет и старше увеличится с 8 % в 2000 г. до 20 % в 2050 г.

Скорость будущего демографического процесса на Востоке (в Азии и Северной Африке) оценивается на уровне несколько выше среднемирового (1,3 %). При этом на Востоке в середине XXI в. (как, впрочем, и в начале) будет проживать примерно две трети жителей планеты.

За ожиданием убыстренного роста населения стоят весьма разные прогнозы по странам и группам стран (субрегионам). Наиболее замедленным, судя по всему, рост будет в Восточной Азии (см. таблицу). Хотя в последнем году второго тысячелетия это был самый крупный демографический ареал, уже к 2010 г. он почти потеряет численное превосходство над Южной Азией, а с 2020 г. прочно займет второе место. В Китае, крупнейшем восточноазиатском государстве, темпы ежегодного прироста в ближайшие 20 лет, согласно оценкам Службы народонаселения ООН и некоторых других организаций, опустятся до 0,7–0,5 %, а между 2040–2050 гг. станут отрицательными (при продлении нынешних трендов). Население самой экономически развитой на сегодня страны Востока Японии должно, по прогнозам, уменьшиться на 3 млн. человек за первые 20 лет нынешнего века и еще на 22 млн. за последующие 30 лет.

Наиболее высокими темпами должно увеличиваться население 12 стран Юго-Западной Азии: за первые десять лет столетия на 2,8 % в год, за вторые — на 2,5, а в последующем — на 1,9 %. Это приведет к росту численности жителей региона втрое по сравнению с нынешним временем. Особенно быстро оно возрастет в главной нефтеэкспортирующей стране — Саудовской Аравии, а также в самой бедной — Йемене.

В остальных субрегионах прирост колеблется в пределах 1,0–1,6 % в течение двух первых десятилетий XXI в. и 0,6–0,9 % в 2020–2050 гг. При этом максимальным на последнем, более по времени удаленном отрезке он должен быть в Закавказье и Центральной Азии (главным образом за счет последней). Достаточно быстрым ожидается демографический рост в странах Северной Африки (особенно Ливии и Египте), Юго-Западной Азии (Саудовской Аравии, Сирии, Иордании и Израиле), Западной Азии (при учете быстро растущего населения Афганистана), а также в Южной и Юго-Восточной Азии. Среди стран ЮВА будет, скорее всего, убыстренно расти численность жителей Индонезии и Филиппин, а также и небольших стран, причем не только беднейших, Лаоса и Камбоджи, но и процветающего Сингапура.

Несмотря на замедление темпов демографического роста в Индии и во всем Южноазиатском регионе (включая и наиболее высокий по этому показателю Пакистан), инерционный момент и сохраняющаяся достаточно высокая рождаемость выдвигает, как уже отмечалось, относительно небольшой по площади ареал (4,3 млн. кв. км, в три раза меньше Восточной Азии) в число безусловных демографических лидеров Востока. Индия, согласно большинству оценок, к 2040 г. (а может быть, и несколько раньше) опередит Китай, став самой многонаселенной страной мира. На пятое место по количеству жителей выйдет Пакистан, в числе первых по населению с рекордно высокой его плотностью закрепится Бангладеш.

Главным фактором, обусловливающим относительно высокие показатели рождаемости и прироста населения Востока в XXI в., является инерционный момент — следствие сформировавшейся за вторую половину XX столетия молодой структуры населения. В основном именно это, несмотря на явную тенденцию к сокращению общего показателя рождаемости, обеспечит более быстрое, чем в мире в целом, расширенное воспроизводство населения.

Приведенные прогнозные оценки говорят о сложности задач, встающих перед государствами Азии и Северной Африки. Перемены, наблюдавшиеся в них во второй половине XX в., знаменовали начало разрешения таких узловых проблем, как повышение роли в международных делах, преодоление экономической и научно-технической отсталости, искоренение неграмотности, сужение зоны бедности, решение продовольственной проблемы и т. п. Демографическая инерция представляет собой вместе с тем существенный вызов. Если верить прогнозам, то за первые десять лет XXI в. население Востока будет ежегодно пополняться примерно на 50 млн. человек, в течение второй декады — на 45 млн., а на протяжении последующих трех десятилетий — приблизительно на 30 млн. человек.

Хотя эти цифры, базирующиеся на приведенных в таблице оценках, подвергнутся, очевидно, ревизии в сторону некоторого уменьшения, это не меняет кардинальные тенденции. Такой феномен современности, как стареющее население ввиду удлинения средней продолжительности жизни, роста удельного веса лиц пожилого и нетрудоспособного возраста, весьма быстро охватывает и развивающиеся страны, в первую очередь государства Азии.

Другой важнейшей тенденцией нужно считать накопление в странах Востока «горючего материала» в виде молодого и достаточно образованного населения, вырванного из привычного микромира семьи и общины, ищущего применения своим силам и в большом числе случаев его не находящего. Сочетание двух демографических явлений — увеличение численности иждивенцев в возрасте старше 65 лет и рост «молодежного выступа», т. е. высокой доли людей в возрастных группах от 15 до 25–30 лет, — служит подоплекой возникновения трудноразрешимых экономических, социальных и политических коллизий.

Чтобы справиться с грузом накопленных и нарастающих проблем, государствам Востока понадобится поддержание высоких темпов роста экономики. В течение второй половины XX в., особенно на протяжении последнего его десятилетия, и в начале следующего столетия им в целом удавалось сохранять высокие показатели экономической динамики.

В 1990–2003 гг. наиболее быстрыми темпы развития были в Восточной Азии. Средневзвешенные по населению показатели роста ВВП в субрегионе достигали 8,6 %, а дохода на душу населения — 7,7 %. Главный вклад в эти исключительные показатели (соответственно более чем в три и шесть раз превышающие общемировые) внесла Китайская Народная Республика, на которую приходится почти 90 % его жителей. Подушевой рост ВВП Японии превысил 1 % в год, а Республики Корея — равнялся почти 5 %.

На второе место среди субрегионов Востока вышла Южная Азия — 5,5 % (рост ВВП) и 3,7 % (рост доходов на душу населения). Основная заслуга в этом Индии (почти 80 % жителей). Ее экономика развивалась темпами, превышающими скорость перемен в соседних странах (5,8 и 4,1 % соответственно). Особенно заметными были индийские экономические успехи на фоне показателей Пакистана — 3,6 и 1,2 % соответственно. Экономика Бангладеш развивалась темпами, близкими к среднерегиональным — 4,9 и 3,2 % соответственно.

Показатели Юго-Восточной Азии несколько уступали южноазиатским: ВВП возрастал на 4,4 % в среднем в год, а доход на душу населения — на 2,2 %. На данных по ЮВА безусловно сказался кризис 1997–1999 гг. По мере его преодоления экономические показатели улучшились, а в 2004 г. темпы роста стран ЮВА превысили 5 %. Крупнейшее из государств субрегиона — Индонезия (около половины жителей) — развивалось в 1990–2003 гг. темпами более низкими, чем средние по этому региону, — соответственно 3,5 и 2,1 %. Самыми крупными были достижения Социалистической Республики Вьетнам — прирост ВВП на 7,5 %, а также Малайзии и Сингапура — 5,9 и 6,3 %. Неплохими были также показатели Лаоса и Камбоджи, в которых шел процесс восстановления экономики после длительного периода разрухи и застоя.

Развитие в субрегионах к западу от Южной Азии в последние десятилетия XX — начале XXI в. было более медленным — в Западной Азии (без учета Афганистана) — 3,6 (рост ВВП) и 1,9 % (рост доходов на душу населения) в год, в Северной Африке — 3,7 и 1,8 %, а в Юго-Западной Азии — 4,0 и 1,1 % соответственно. В последнем субрегионе быстрее, чем в других, росло население — на 2,1 % в год. В крупнейшей по числу жителей стране ЮЗА — Саудовской Аравии (около трети населения) темпы роста душевого ВВП оказались отрицательными (0,6 %), а в Иордании — менее 1 %. Невысокими темпами в условиях быстрого демографического увеличения развивались Израиль и Сирия (имели равные показатели прироста общего и душевого ВВП — 4,3 и 1,5 % соответственно). Лишь экономика Ливана на выходе из глубокого кризиса возрастала заметным образом — на 4,6 (ВВП) и 3,0 % (душевой доход) в год.

Обращает на себя внимание известная рассогласованность экономических и демографических тенденций в Юго-Западной Азии. Она свидетельствует о сохранявшемся кризисном фоне в этом ареале. Его отличает также наименьшая, по сравнению с другими субрегионами, внутренняя гомогенность с точки зрения агрегатных показателей, типа душевого дохода, энергопотребления и т. п. Причины этого нетрудно обнаружить в «молодости» самого процесса развития и модернизации экономики, всерьез начавшегося в большинстве государств, прежде всего, в тех, что расположены на Аравийском полуострове, только с начала 1970-х годов. При этом темпы экономического роста за 1990-е годы были весьма высоки, так же, как и достигнутые к рубежу веков средние показатели. Наблюдающаяся чересполосица по декадам (1970-е годы — высокая скорость, 1980-е — низкая, 1990-е — опять высокая) свидетельствует о неустойчивости экономического тренда, связанной, по всей видимости, с узостью ресурсного нефтяного сектора развития. В начальные годы XXI в. ситуация здесь улучшилась, что объясняется, прежде всего, эффектом от повышения мировых цен на нефть — главный экспортный товар стран Аравии и Персидского залива.

Подводя итог анализу некоторых показателей экономической эволюции восточных и западных субрегионов Востока в конце XX — самом начале XXI в., следует заметить, что они развивались разными темпами — более высокими на востоке региона, более низкими на западе. Для первых в результате открывались достаточно благоприятные перспективы в экономической, социальной и культурной областях. Этого в целом нельзя сказать о вторых. Сложность процессов приспособления к реалиям быстро в научно-техническом отношении меняющейся действительности характеризовалась там периодическими сбоями и усугублением межстрановых различий.

Отрицательными были в 1990-е годы экономические показатели и социально-демографические процессы в субрегионе Закавказья и Центральной Азии, на бывшем советском пространстве. Глубокий экономический кризис и спад в 1990–2000 гг. сменился подъемом в начальные годы XXI в. Он был вызван рядом факторов, основными из которых можно считать относительную политическую стабилизацию, эффект восстановления после социально-экономической деградации и такое важнейшее обстоятельство для богатых энергетическим сырьем стран, как повышение мировых цен на нефть и природный газ. Некоторые из стран субрегиона демонстрировали в 2000–2004 гг. рекордный по мировым меркам среднегодовой прирост ВВП (см. выше). Однако по сравнению с 1990 г. в половине из восьми стран субрегиона рост объема ВВП остался отрицательным (среднегодовые темпы падения: Грузия — 3,2 %, Казахстан — 0,6, Киргизия — 1,5, Таджикистан — 3,5 %). Суммарно для этой группы из восьми государств рост ВВП составлял 0,1 %, а в расчете на душу населения он был отрицательным (0,7 %). В крупнейшей стране субрегиона — Узбекистане (треть жителей) подушевой внутренний продукт снижался ежегодно на 0,5 %. Глубже всего было ухудшение этого показателя в Таджикистане (4,5 %), а наилучшие параметры роста на фоне неуклонного (на 1,1 % в год) сокращения народонаселения наблюдались в Армении (2,6 %).

Подчеркнуто волнообразный характер эволюции в этом ареале Востока заставляет предположить, что и в дальнейшем развитие этой части рассматриваемого региона, да и других его сегментов будет происходить неравномерно, следуя как пульсирующему ритму движения отдельных обществ, так и колебаниям среды, регионального и глобального окружения, воздействующим на них извне.

Будущие циклы и ритмы эволюции

Пытаясь представить себе будущее развитие мира и такой его особой части, как Восток, аналитики и футурологи прибегают обычно к методу продления рядов, экстраполяции в будущее, на так называемый прогнозный период, трендов и тенденций, выявленных в результате наблюдения над прошлым. Существенным при этом является решение вопроса о величине «периода наблюдения», т. е. заключения о том, где начинается текущий исторический момент, в рамках которого оправдано использование линейных функций. Простая экстраполяция, как правило, усложняется за счет ввода различных условий и ограничителей, способных повлиять на линейный процесс.

Если не считать два других метода, а именно теоретической и эмпирической аналогии, когда ученый или эксперт признает развитие процесса в будущем аналогичным тому, что наблюдалось с другими объектами в прошлом, то продление рядов сохраняет приоритетное значение в прогнозировании. Впрочем, при долгосрочном прогнозировании принцип линейности (плавности) дополняется нередко принципом цикличности (волнообразности). Именно на этом основаны хорошо известные в экономической науке теории различных циклов конъюнктуры: сверхкоротких (сезонных), коротких (3-4-летних), средних (в 10–12 лет), длинных (25–50 лет) и сверхдлинных, вековых. Если первые три вида циклов имеют наибольшее значение для целей собственно экономического анализа, то два последних, связанных с именами Н.Д. Кондратьева и Ф. Броделя, соотносятся с более широким классом социальных явлений, помогают выяснению взаимозависимости экономических, политических и культурных процессов.

Примечательна в связи с этим попытка В.И. Пантина, отталкиваясь во многом от идеи «кондратьевских циклов», обосновать циклическо-волновой подход к постижению мировой истории и на этой базе заглянуть в будущее, вплоть до середины XXI в. и даже несколько дальше[75]. Автор исходит из того, что конъюнктура мирового рынка оказывает решающее влияние на социально-политические процессы, и выделяет в качестве периода наблюдения отрезок времени с начала VI в. н. э. Именно тогда (после трех веков кризиса Римской империи) зародилась, по его мнению, новая эра в развитии международного рынка с ее предполагаемой общей системой эволюционных циклов. В.И. Пантин выявляет три триады циклов, при этом каждый цикл проходит четыре фазы: структурного кризиса, технологического переворота, великих потрясений и революции международного рынка. Интуитивно-эмпирическим путем им выведена закономерность о стабильном времени протекания второй и четвертой фаз циклов (по 24 года) и неуклонно сокращающейся (на 12 лет) продолжительности первого и третьего циклов. Текущий девятый цикл (последний в третьей триаде) начался, согласно этим расчетам, в 1969 г. и, пройдя две первые фазы, в 2005 г. вступил в третью, великих потрясений. Она должна продлиться до 2017 г., после чего наступит фаза революции международного рынка, завершающаяся в 2041 г.

Не придавая абсолютного значения точности дат, следует отметить угаданную автором прогноза тенденцию нарастания напряженности в мире в 1995–2005 гг. и усиление роли Китая. Сбудутся ли предвидения относительно наступающих в фазе великих потрясений экономических кризисов и международно-политических конфликтов, вплоть до военных, сказать трудно. Некоторые из мрачных предсказаний в отношении развития мировой ситуации в начале XXI в. явно не сбылись. Однако намеченная им волнообразность проявилась, и в этом, как представляется, главное значение предпринятого отечественным автором эксперимента по объяснению хода мировой истории и предвидению будущего.

Более того, в рамки разработанной им схемы вполне укладываются некоторые представления о будущем, сформировавшиеся в середине первого десятилетия XXI столетия. «Перегрев» мировой экономики, исчерпание легкодоступных и безопасно доставляемых к месту потребления энергетических ресурсов, сбои в работе таких «двигателей» мирового спроса и предложения, как макроэкономики США и Китая, могут нарушить предположения о плавном и нарастающем темпе экономического прогресса в период до 2015–2020 гг.

Следует заметить, что, согласно распространенным оценкам, повышательная фаза цикла Кондратьева в экономике США стартовала в начале 1990-х годов и, следовательно, может завершиться после 2010 г. Экономика КНР растет непрерывно и исключительно высокими темпами на протяжении более четверти века и даже с учетом восстановительного эффекта после спада и провалов 1960-1970-х годов не может, видимо, продолжаться без нарушений и перерывов бесконечно долго[76].

Все же в случае сохранения высоких темпов роста Китай уже вскоре после 2010 г. обгонит Японию по величине ВВП и прочно займет второе место в мире после США. КНР при этом превратится в ведущего импортера энергоносителей, даст импульс дальнейшему росту потребления не только нефти, но и в возрастающей пропорции природного газа. Столь же велико будет значение Китая в импорте обычных видов вооружений, в первую очередь технологически сложных его образцов.

Параллельно с китайской весьма быстро, при удержании достигнутых темпов роста, будет развиваться экономика Индии. К 2030 г. она может превзойти по объему национальное хозяйство Германии и Японии и занять третью позицию в мире. Как и Китай, Индия превратится в одного из главных импортеров нефти и газа, а также вооружений. Причем в сфере высокотехнологичного военного производства она станет ведущим разработчиком новых образцов (оружия пятого поколения), действуя как самостоятельно, так и в сотрудничестве с США, Россией, странами Европы, Израилем.

В свете закономерностей волнообразного развития перспективы Индии выглядят даже более предпочтительно, чем Китая. Ее экономический подъем начался только на рубеже 1980-1990-х годов и может продолжаться в течение еще длительного промежутка времени. Как благоприятные могли бы быть оценены и тенденции эволюции других стран Южной и особенно Юго-Восточной Азии. Однако помимо собственных, эндогенных факторов на их развитии существенным образом скажутся факторы экзогенные, связанные с общемировой конъюнктурой. Развитие государств ЮВА и всего Восточноазиатского региона зависит от них исключительно сильно. Сбои в функционировании международного рынка неминуемо негативно отразятся на параметрах развития и качестве его роста в этой части мира.

Что касается плотно населенных стран Южной Азии, то ограничителем здесь являются также некоторые внутренние обстоятельства, в частности критическая ситуация с обеспечением водой для полива. Это в наибольшей степени касается Пакистана, который уже к 2010 г. может столкнуться с серьезной проблемой нехватки воды для бесперебойного функционирования своей самой крупной в мире единой системы ирригационного земледелия. Проблема увеличения объемов воды для сельского хозяйства может серьезно осложнить отношения Пакистана с Индией вследствие того, что обе страны рассчитывают на одни и те же водные ресурсы. Их во многом обеспечивают притоки Инда, пересекающие спорную область Джамму и Кашмир.

Повышение уровня Мирового океана, вызванное потеплением климата, способно обострить гуманитарную и экономическую ситуацию в Бангладеш, а также на юге Индии, ее островных территориях, на Шри-Ланке, Мальдивах и в Индонезии. Скорее всего, обострятся в быстро растущих экономиках Восточной и Южной Азии проблемы больших городов и промышленных зон, загрязнения воздуха выбросами газов. Уже к середине 2000-х годов на такие ведущие страны Азии, как Китай и Индия, приходилось соответственно 16 и 5 % общего объема выбросов парниковых газов. Обе эти страны, как и некоторые другие государства Востока, в будущем, безусловно, столкнутся с необходимостью борьбы с грязными технологиями, экономии ресурсов, перехода от преимущественно экстенсивных к интенсивным способам производства.

Несомненно, еще более сложные проблемы встают перед государствами обширного и демографически быстро растущего исламского ареала. Главные из них связаны с потребностями диверсификации основ экономического роста, выходом за пределы преимущественного развития отраслей по добыче и экспорту нефти и природного газа. К такой задаче большинство из государств Залива и Аравийского полуострова уже приступили, но успеха добились далеко не все. К тому же диверсификация экономики, опираясь на капиталоемкие технологии, не меняет ситуацию в области занятости и не противостоит тенденции к ограниченному охвату людей высокодоходными занятиями.

Еще меньше достижений на счету тех стран Ближнего Востока и Северной Африки, которые лишены богатых природных ресурсов. В них обостряется проблема неполной занятости и низких доходов, что питает социальную базу недовольства молодежи, создаст условия для появления в ее среде приверженцев экстремистских взглядов и участников террористических акций. При неизменных тенденциях такого рода трудно рассчитывать на ослабление в достаточно близком будущем позиций политических сил, опирающихся на исламизм как радикальную идеологию.

Фактором, который и в дальнейшем будет обострять ситуацию в многообразном, лишенном государства-лидера мусульманском мире, послужит сосуществование в его рамках различных школ, сект и направлений, в частности, наличие глубоких, хотя чаще всего подспудных коллизий между суннитами и шиитами, ориентирующимися соответственно на Саудовскую Аравию и Иран.

Напряженности на Ближнем и Среднем Востоке будет способствовать сохранение тенденций к укреплению национализма в качестве государственной идеологии в сочетании с более широкими, опирающимися в основном на религиозные идеи и представления средствами политической мобилизации населения. Возможно, впрочем, и ослабление воздействия религиозных идеологий, но, скорее всего, через определенный промежуток времени, на очередном этапе расширения и углубления глобальной взаимозависимости.

Возвращаясь к перспективам экономического роста на Востоке, следует подчеркнуть, что отсутствие природных богатств служит как его ограничителем, так и стимулом. Пример успешного развития при отсутствии богатых естественных ресурсов дает Япония, а также Израиль. Исключительно важен при этом человеческий фактор, т. е. образованность и трудовая квалификация населения, его дисциплинированность и организованность. Большому числу стран Азии и Африки еще предстоит в полной мере ликвидировать отставание в сфере просвещения и специальной подготовки. Крупнейшее препятствие на пути экономического и социально-гуманитарного прогресса создает коррупция, продажность чиновничества, а также политиков и законодателей. Взяточничество и казнокрадство чаще всего поражают те национальные организмы, где сильны государственные ведомства, занятые одобрением деловых проектов, их регистрацией, выдачей разрешений и предоставлением льгот. Отсюда одно из базовых условий для антикоррупционных мер — сокращение контролирующих и регулирующих функций государства, либерализация его экономической политики. Однако проведению такого курса на современном этапе мешают тенденции к централизации власти и укреплению «государственнического» начала на Востоке (и не только там). Поэтому трудно ожидать в близком будущем значительных успехов в области борьбы с коррупцией, а также неэффективностью, связанной с непотизмом, т. е. кумовством — родственным, клановым, земляческим.

В целом не исключено, что в первые десятилетия XXI в. мир ожидает снижение темпов роста взаимообмена товарами, услугами, капиталами и людьми. Такое может произойти несмотря на то, что мировое сообщество в лице его ведущих межправительственных организаций — «группы восьми», ООН и ее специализированных учреждений, ВТО и других финансово-экономических институтов — предпринимает меры для установления режима наибольшего благоприятствования в торговле между странами, снижения тарифов, сокращения субсидий, препятствующих внешней торговле, а также для свободного перемещения капитала и облегчения миграционного режима. Специальные усилия предпринимаются с целью борьбы с контрабандой, нарушениями авторского права, подделкой патентов и торговых марок.

Противостоять тревожным проекциям способен, вероятно, лишь очередной прорыв в сфере высоких технологий, научных открытий, наукоемких производств и технико-технологических инноваций. Растущую роль в этом процессе, очевидно, будут играть страны Азии и Африки. Выходцы из них уже сегодня составляют значительную часть занятых в высокотехнологичных отраслях США и других развитых государств. Достаточно велик и будет увеличиваться вклад такого рода высокообразованных и эффективно работающих специалистов в экономику самих восточных государств. Можно считать, что к началу XXI в. во многом оправдались сделанные еще в 1970-х годах предположения о том, что происходящий переворот в производительных силах с опорой на науку открывает перед странами Востока новые перспективы и возможности, которых не было прежде[77]. В полной мере оправданными можно считать и представления о встроенности определенных элементов национальных хозяйств восточных государств в мировые системы интеллектуальных мануфактур и фабрик[78]. Расширение сегмента современной, высокотехнологичной, трудо- и капиталоинтенсивной экономики станет, вероятно, главной панацеей от многочисленных бед и препятствий, ожидающих мир в целом и страны Востока в частности в XXI в.

Преодоление ограничителей роста за счет возрастающей отдачи от творческих инноваций сможет, вероятно, противостоять и тенденциям к старению населения как на Западе, так и на Востоке, а также иным (отчасти до поры не явленным) угрозам и вызовам. Учитывая перспективу угасания стимулов роста, поступающих от западных сообществ, следует ожидать, что страны Востока приобретут некоторые черты и характеристики мирового «мотора развития».

Реализация таких ожиданий во многом, как представляется, связана с судьбами демократии на Востоке, процессами демократизации азиатско-африканских обществ. При этом речь не идет о прямых заимствованиях и копировании западных образцов. И демократия, и гражданское общество на Востоке необходимо будут носить свой национальный и цивилизационный колорит. Базовыми вместе с тем остаются такие характеристики либерально-демократического сообщества, как, во-первых, независимость судебной власти от исполнительной, что в результате ведет к утверждению основ конституционализма, неукоснительного следования закону, в том числе в случаях, которые находятся в сфере, пограничной с политической; во-вторых, свобода слова и собраний, иначе говоря, независимость от власть предержащих средств массовой информации и проявлений политической активности в условиях, когда в государственном сообществе имеется конкуренция партий и других законно оформленных групп интересов, а на первых порах хотя бы конкуренция трансформирующихся традиционных элит; в-третьих, в обществе нет преобладания изоляционистских, ксенофобских, ретроградно-фундаменталистских настроений и идеологий, наблюдается стремление к кооперации и сотрудничеству с внешними контрагентами, открытому общению в рамках региональных и глобальных структур.

Еще одно существенное условие демократического развития — улучшение качества управления, борьба со злоупотреблениями тех, кто находится у власти. Одновременно это и повышение эффективности в противостоянии силам, бросающим вызов государству и обществу, прибегающим к противоправным, криминальным, насильственным действиям. Питательной средой для последних служит наличие теневых структур в финансовой и производственной сферах, в области предоставления услуг, в том числе образовательных. Слабость и рыхлость системы управления провоцирует разрастание подпольных структур, делает активным их проникновение в легально функционирующую политическую сферу, способствуя разрушению ее изнутри.

Важнейшие вопросы, на которые можно будет получить ответ лишь по прошествии, очевидно, ряда десятилетии, относятся к перспективам эволюции, модернизации культуры восточных обществ, причем как культуры семьи и бытового общения, так и общественной, в существенной степени политизированной. Неочевидным является, то какой степени консерватизм, свойственный в общем и целом восточным цивилизациям, обусловлен недостаточно развитой, не трансформировавшейся экономикой и социальной сферой, а до какой он является следствием самовоспроизводящейся системы, которую нельзя в базовых элементах изменить даже при условии успешных экономических преобразований. Неясно также, является ли формирование среднего класса необходимым и достаточным условием демократизации. Или, несмотря на появление буржуазии (частной предпринимательской верхушки), последняя будет опираться в обеспечении условий для своего бытия на «верхний класс», аристократию и бюрократию, т. е. выходцев из среды традиционно привилегированной землевладельческой и духовной элиты.

Под вопросом остается и рассасывание сельскохозяйственного комплекса, который обеспечивает занятость большинства населения. Если вклад аграрного сектора в национальный доход к началу текущего века уже опустился в большинстве восточных государств ниже отметки в 25 %, то доля занятых в сельском производстве, прямо или косвенно зависящих от него, в наиболее населенных регионах и странах Азии, таких как Индия и Китай, не опустилась еще ниже 50 %. А покуда большинство населения продолжает быть связанным с сельской экономикой, основанной на интенсивных способах его ведения, пусть в ряде звеньев и модифицированных, нет, видимо, возможности говорить о трансформации традиционности. И, следовательно, нет в близком будущем и перспектив для преодоления исконных черт в общественном и государственном устройстве.

Тенденции социального и экономического развития на обозримом этапе существенно связаны с процессами, происходящими в третичной сфере, в области оказания услуг индивидуальными лицами, частными предприятиями, общественными учреждениями и государственными органами. На сферу услуг к началу XXI в. в большинстве государств Азии и Северной Африки уже приходилось около или более 50 % производимого в течение года национального дохода. В дальнейшем ее доля, видимо, повысится еще более из-за относительного сокращения производственной сферы под влиянием конкуренции на внутреннем и внешнем рынках.

Исключительно важным станет при этом качество «сервисизации» экономики, т. е. степень зависимости сферы услуг от современных либо традиционных, высоко- либо низкодоходных, городских либо сельских отраслей производства, областей жизни и быта. Самые значительные различия, как и ранее, будут, по всей видимости, наблюдаться между экономиками регионов и стран, обращенных в сторону внешнего мира, включенных в мировую торговлю, осуществляемую главным образом морским путем, и «замкнутых на себя» районов и государств, расположенных в отдалении от морских и прибрежных зон. Водораздел по такому же принципу, как выше отмечалось, останется и внутри крупных государственных образований. Там может увеличиться перепад в уровнях развития приморских и «срединных», особенно горно-пустынных, труднодоступных местностей.

В первой половине XXI в., судя по всему, произойдет дальнейшее усиление внимания к континентально-материковым регионам, а в ареале Востока к ним относится, прежде всего, центр Евразии. Одним из главных экономических мотивов такого внимания будет освоение природных богатств, в первую очередь месторождений углеводородного сырья — нефти и природного газа. Центральные, внутренние районы Азиатского континента могут во все большей степени оказываться ареной приложения сил крупнейших геополитических игроков, среди которых видное место займет Китай. Нельзя исключить, что сотрудничество на океанических просторах будет уравновешиваться конкуренцией на сухопутном пространстве, главным из которых станет «сердцевина мира» — континентальная Евразия.

Пространственный элемент геополитики получит, вполне вероятно, дальнейшее развитие. Помимо, условно, земельно-водного он приобретет все более выраженное воздушно-космическое измерение. Причем активное участие в нем примут крупнейшие страны Востока, такие как КНР, Япония, Индия, а возможно, и державы следующего порядка — в первую очередь Пакистан и Иран, оба корейских государства, а также Малайзия и Индонезия.

Геополитические коллизии, вероятнее всего, будут иметь все более технологически сложный, интеллектуальный характер. Научные открытия двойного (гражданско-военного) назначения в сочетании с их реализацией в технике и технологиях многократно усложнят содержание международно-политических процессов. Еще большую роль приобретет информация и, следовательно, контроль над средствами массового распространения новостей, в том числе и нарочито тенденциозных, политически мотивированных. Соответственно с этим усложнится внешнеполитическая деятельность государств, увеличится разнообразие проектов многосторонней дипломатии.

На смену возможному сокращению темпов углубления экономической и культурно-гуманитарной глобализации после 2020 г. может прийти новый этап. Революция международного рынка на базе научных и технических инноваций совпадет со снижением уровня конфликтности вследствие увеличения среднего возраста жителей планеты, сглаживания «молодежных выступов» в развивающихся регионах Востока, прежде всего, в мусульманском.