Выстрел в лесу

Чертик в омуте

На стройку идти было еще рано, и мать после обеда отправила Алпукаса по воду. Ромас будто только этого и ждал. Он прошмыгнул в горенку и открыл свой чемодан. Сверху лежало белье: трусики, дюжина носовых платков, майки, десяток пар совсем не ношенных носков — Ромас давно уже ходил босиком — и много других совершенно ненужных вещей, аккуратно заштопанных, отутюженных и уложенных матерью.

Но мальчика, видимо, не интересовали ни носки, ни майки; он откидывал их, выкладывал на пол. Наконец Ромас нащупал в уголке чемодана до, что искал. Это был замысловатый фарфоровый чертик, отливавший синим, красным, зеленым, золотым. В городе к ним иногда заходил приятель отца, художник. Он и принес Ромасу чертика. Зеленая морда уродца ухмылялась, золотые рожки угрожающе торчали, раздвоенные копыта были по-турецки подогнуты под себя, хвост, тоненький, черный, казалось, подрагивал от удовольствия, а язык, длинный, красный, как шарф, трижды обвивал шею.

Уродец обычно стоял на полке возле книг и тетрадей мальчика. Ромас и сам не знал, почему в последнюю минуту, когда уже нужно было идти на вокзал, схватил его с полки и сунул в чемодан. В Стирнае мальчик совсем забыл о нем и вспомнил, только когда встретил Циле на стройке…

На кухне послышался голос Алпукаса. Ромас поспешно завернул фарфоровую безделушку в бумагу и сунул в карман…

Сегодня ребята просеивали на стройке песок. Кончив работу, мальчики решили искупаться в речке неподалеку от родника. Там глубже. Но Ромас почему-то заупрямился. У него заболела голова. Пусть Алпукас идет один, он вернется домой сам. Но приятель не захотел оставлять Ромаса и поплелся с ним.

Делать после ужина было нечего. Выйдя во двор, оба примостились на приступке клети.

Хороши летние вечера, когда солнце только что село, с реки тянет холодком, но земля еще хранит тепло! Внезапно, словно сговорившись, разом смолкают птицы, замирает лес, мир еще не уснул, но уже готовится к покою. Вот движется старая гусыня с выводком голенастых гусят, ковыляют утки; сколько шума, сколько болтовни! Как славно было весь день нырять на речке, которая сейчас окуталась туманом, словно готовит себе на ночь постель! Рыжик набегался и устал; он развалился под окном и зевает — кончился день, а с ним и веселье. Дремлющий журавль стоит на одной ноге и видит во сне болото. Только индюки не хотят спать. Старый индюк, красный от натуги, распустил крылья и горделиво бормочет: «Вот я каков, вот я каков!..» Коровы пасутся неподалеку от дома, тут же за гумном; Марцеле уже звенит подойником; скоро запахнет парным молоком.

А там что поднялось столбом? А-а, это Юле подметает двор. Березовая метла быстро ходит в ее руках, клубы пыли взлетают к небу.

Ромас не замечал красоты вечера. Он все поглядывал по сторонам; мальчику не сиделось на месте. Что это гусыня так разгоготалась? Уймутся ли когда-нибудь индюки?! Надо быстрее загнать их на ночь. Упрямый Алпукас утверждает: еще рано, пусть походят по двору, поклюют. Загонишь птицу — и придется сразу ложиться, больше делать нечего. Потому Алпукас, как обычно, и не спешит. Но Марцеле, идущая с полными подойниками, тоже напоминает ему о последней вечерней работе, и Алпукас волей-неволей поднимается.

Мальчики открыли ворота хлева. Утята, вытянув шеи, сами заспешили за старой уткой; неторопливо зашагали гусята; за курами пришлось погоняться. Алпукас зашел в хлев, чтобы закрыть загородку, а когда вернулся, Ромаса уже не было.

Он позвал его раз, другой. Никакого ответа. Алпукас обошел хлев — никого. Может быть, за клетью, возле речушки? Алпукас побежал туда, осмотрелся… Далеко-далеко над берегом что-то замаячило. Да ведь это Ромас! Куда он помчался? С ума сошел, что ли?

Алпукас все еще не верил своим глазам. А может, это не Ромас?.. Он снова оглянулся. Тишина. Ромас, он!.. Ну погоди!..

Алпукас быстро спустился по откосу. Через кусты ближе: речка делает петлю. Алпукас полетел во весь опор, сухая луговина так и загудела под ногами. Должно быть, уже обогнал Ромаса. Внезапно Алпукас остановился. Что здесь делает Циле? Он притаился за кустом. Девочка двумя руками раскачивала кол, к которому привязана корова. Уже вечер, пора гнать скотину домой… Но Циле почему-то не спешила. Покачает, покачает кол, потом станет и ждет…

И тут Алпукасу становится ясно: вот почему Ромас убежал от него!.. Вот почему он не пошел купаться!.. Все из-за нее, из-за этой Циле!.. Алпукаса охватывает злость. Ну, достанется ей на орехи! Он выскочил из-за куста.

Девочка обернулась.

— Ай! — испугалась она, увидев Алпукаса.

— Ты что тут торчишь, почему не гонишь корову домой? — строго спросил он.

Циле опустила глаза.

— Отвязала и веди, нечего тут стоять без дела! — еще грознее сказал Алпукас.

Циле молчала.

— Смотри, чтоб больше сюда не таскалась, а то…

Циле подняла голову. И вдруг эта девочка со спокойными глазами, такая тихая, такая, казалось, пугливая, показала коготки.

— А ты что, нанялся следить за всеми? Что тебе надо?

Алпукас оторопело попятился. Ишь ты, порох! Еще, чего доброго, в драку полезет.

— Это наш луг! И корова наша! — топнув ногой, закричала девочка, и в ее больших глазах сверкнула ненависть. — Тоже указчик выискался!

— Ну-ну, ты потише! — не зная, что сказать, отступил Алпукас.

Он все еще не мог опомниться. Никогда мальчик не видел Циле такой.

— Выдерни кол! — решительно потребовала девочка.

Алпукас, опасливо косясь, взялся за кол. Его и тянуть не надо — он легко вышел из земли.

Девочка выхватила кол из рук Алпукаса, быстро смотала веревку и, кинув на мальчика полный презрения взгляд, ушла, ведя за собой корову. Нет, она не идет, она бежит… Алпукас ошарашенно посмотрел ей вслед. Некоторое время в кустах еще мелькало ее пестренькое платьишко, потом исчезло в вечерней мгле. Алпукасу стало отчего-то грустно. Наверное, он сделал что-нибудь не то. Опустив голову, мальчик задумчиво побрел по берегу.

— Вот злюка! — бормотал он растерянно.

Алпукас не чувствовал большого негодования, хотя Циле и выбранила его. А Ромаса ему даже стало жалко. Разве Алпукас знал, что так получится? Ромас мог бы предупредить, он не стал бы мешать. Впрочем, нет. Алпукас вволю посмеялся бы: плакса-вакса, совсем никудышная девчонка… Но сейчас ему не смешно. Неприятно… И неудобно…

А вот и Ромас. Он стоит на мостках, перекинутых через речку. Впрочем, какие там мостки — одно название. Вбито несколько кольев, переброшены жерди; да еще низенькие перильца, чтобы не свалиться. Мостки висят высоко, но весной, когда речушка разливается, вода почти касается жердей, а иногда покрывает их.

Ромас смотрел в омут. Что он там увидел, почему так уставился?

Алпукас тоже вступил на мостки, стал рядом. Над корягами и вымоинами крутились в темных воронках белые хлопья пены. Крутились, наверное, уже тысячу лет, а может, и больше. Дедушка был маленьким, они крутились. Какая старая речка!..

— В этом омуте водятся здоровенные язи, — как ни в чем не бывало сказал Алпукас. — Я в прошлом году под яром вытащил вот такого, как полено.

— Под каким яром?

— Во-о-он там, правее, — оживившись, показывает Алпукас. — Видишь, где крутит, вода бугром стоит.

Ромас наклонился через низенькие перильца. Из кармана куртки вылетел белый комок и, булькнув, ушел в воду. Ромас выбросил вслед руки, но поймал только воздух. Течение подхватило и унесло обрывок газеты.

— Что ты уронил?

Ромас молчал.

— У тебя что-нибудь было в кармане?

— Камешек, — упавшим голосом произнес Ромас. — Обыкновенный камень.