Выстрел в лесу

Ночь на сеновале

Циле все-таки пришла. Пришла не с пустыми руками — она принесла долг, да еще с лихвой: полный стакан соли вместо половины. Это было кстати. У Суописов тоже кончилась соль, а сходить в магазин было все недосуг.

Ромас с Алпукасом играли на дворе. Вчера и третьего дня они ездили с отцом и дедушкой на луга. Но сегодня погода хмурилась, и мальчикам пришлось уступить место Марцеле и Юле — еще не все сено было уложено в копны. Им поручили смотреть за домом и маленькой Натале.

Занятие, конечно, неважное, не то что возить сено, и ребята коротали время как придется. Сначала обстреливали камнями ворота гумна, потом играли в прятки, а когда и это наскучило, притащили длинную доску, перекинули через козлы и давай качаться.

Тут-то и явилась Циле. Она зашла в избу и, никого не застав, направилась к ребятам.

— Соль принесла, куда пересыпать? — спросила девочка.

— В со-лон-ку-у! — протянул Алпукас, отталкиваясь ногами от земли и взлетая вверх.

— А где она, ваша солонка?

— Хо-хо-хо, со-ло-он-ка-а! — вскрикивал Алпукас. — Оближи по-осу-у-ду, ко-то-р-ра-я-а соленая, та и со-лон-ка-а!..

Девочка молча отвернулась.

— Подожди, я знаю, где солонка, сейчас покажу, — соскочил с доски Ромас.

Доска взвилась вверх, Алпукас шлепнулся оземь и распластался, как лягушка. Он удивленно смотрел вслед приятелю. Что это с Ромасом сталось? Почему он пошел с девчонкой? Бросить качели, уйти… Да еще с кем? С этой букой, дочкой Керейшиса! Вцепившись в доску, мальчик таращил глаза, пока Ромас и Циле не скрылись в сенях дома.

Вдруг по лицу Алпукаса проползла улыбка. Наверное, Ромас что-то задумал! Небось выкинет шутку. Неплохо бы подразнить эту девчонку и всласть над ней посмеяться.

Но что-то они долго не появляются. Наконец-то вышли во двор. Предвкушая удовольствие, Алпукас даже хихикнул.

Он прижался к доске, вытянул шею и напряженно следил за Ромасом и Циле: что-то будет? Но ничего особенного не случилось. Мальчик и девочка постояли немного рядом, медленно прошли через двор и скрылись за погребом. Там пролегала тропка к дому Керейшисов.

Радость Алпукаса померкла. Он сразу приуныл: сам с собой не больно поиграешь. Принесла же ее нелегкая с этой солью!.. Но Ромас? Он-то зачем потащился с ней?..

Выйдя во двор, Ромас и Циле не знали, что делать. Качаться на качелях девочка отказалась: Алпукас такой дразнила… Тогда Ромас вызвался показать Циле, где живет уж Юргутис. Нет, она не любит змей. Лучше уж домой… Но уходить не торопилась, медленно шла вдоль забора, останавливалась и поглядывала на Ромаса. Он плелся, понурившись, следом, раздумывая, провожать ее или возвратиться к Алпукасу.

Но зачем Циле забрела в рожь? Стоя возле погреба, он увидел, как девочка раздвинула колосья и что-то сорвала. Цветок? Интересно, какой? И, хотя здесь росли только синие васильки, ему хотелось убедиться в этом. А Циле не показала и пустилась бежать по тропинке. Ромас догнал девочку, а она бросилась к опушке и спряталась за толстую сосну.

— Не поймаешь, не поймаешь!

Нет, не такая уж она тихоня, как показалось в прошлый раз. Умеет смеяться, играть, и ее большие глаза разгорелись, как два уголька.

Ромас раззадорился:

— Поймаю!

— Не поймаешь!

Он неожиданно кинулся в одну сторону, потом резко в другую и чуть было не схватил девочку. Она опять шмыгнула за ближайшее дерево. Ромас рванулся за ней, но зацепился за корень и растянулся на земле. Девочка расхохоталась:

— Вот так поймал! Вот так поймал!

Мальчик встал надутый, как индюк. Насупившийся, облепленный иглами, он исподлобья поглядывал на смеющуюся девочку.

Еще минута — и Ромас обиделся бы и ушел. Конец только-только завязавшейся дружбе.

Но отчего девочка неожиданно притихла? Выйдя из-за дерева, Циле озабоченно посмотрела на него.

— Не ушибся? — В ее голосе теплота, забота и внимание.

Ромас отряхнулся. Ему самому стало совестно: разозлился из-за такой ерунды. Он снова двинулся к Циле:

— Все равно не уйдешь!

Они еще долго бегали по лесу. Наконец Ромасу удалось схватить Циле:

— Что ты там сорвала во ржи?

Девочка со смехом разжала ладонь. Да, это и в самом деле василек.

Весело переговариваясь, они пошли по опушке леса. На полянке наткнулись на землянику. Ромас насобирал полную горсть и протянул ей. Но Циле не взяла. Она каждый день сюда приходит, ей уже надоели ягоды. Тогда он высыпал землянику себе в рот. Потом набрели на островок заячьей капусты, полакомились. До чего вкусна эта капуста! Сладковатая, с кислинкой. Такой, наверное, и нет нигде больше…

— Что ты по одной срываешь? Бери всей горстью, — наставлял Ромас.

— Ну да! — спорила Циле. — По одной вкуснее. Разжуй как следует, увидишь.

Они сидели в высокой траве среди цветущих и только еще распускающихся цветов, окруженные вроде бы дремотным, но, когда прислушаешься, живым, дышащим каждой клеточкой бором, который полон тысячью всевозможных букашек, жучков, бойких птиц и зверьков.

— А в городе есть заячья капуста? — спросила девочка.

Ромас рассмеялся.

— Где ей там расти, на мостовой? В городе и леса нет.

— Значит, и ягоды не растут и грибы?

— Когда нужно, мы на рынке все покупаем или в магазине.

— Я была с мамой в нашем городе. Сколько там магазинов! А у вас тоже такой город?

— Ого, наш город! — с гордостью ответил Ромас; от Алпукаса он слышал о здешнем районном городке. — Наш в десять раз больше… Какое в десять — в сто!

Он стал рассказывать о своем городе: как много там улиц, автомобилей, милиционеров, какие высоченные дома, как интересно ходить в кино…

Серьезная и немного грустная, Циле слушала, пощипывала заячью капусту и собирала в пучок. В ее круглом, широкоскулом лице, потемневших глазах и даже гладких волосах, собранных в две косички, было что-то загадочное, непонятное и в то же время очень доброе.

— Может быть, и я когда-нибудь поеду в большой город, — задумчиво проговорила девочка.

Он собирался сказать, что, конечно же, поедет, что ей еще надоест там, но тут оба заметили крадущегося за кустами кота и вскочили.

— Ах ты пакостник, за птенцами явился! — воскликнула девочка. — Это наш Полосатик, — объяснила она. — Каждый день кого-нибудь тащит из лесу.

Кот вскарабкался от неожиданных преследователей на сосну, а потом испуганно соскочил с дерева и, задрав хвост, опрометью помчался к опушке. Они погнались за ним. Циле первой выбежала из лесу. Перед нею, на холме, был родной дом. Во дворе стоял отец.

— Не выходи, спрячься за деревом, — зашептала Циле.

Ромас попятился.

— Циле, где ты запропастилась? Марш домой! — донеслось со двора.

— Иду, иду! — отозвалась девочка.

Она нагнулась, сорвала несколько цветов, чтобы дома поставить в воду, и вдруг испуганно встрепенулась:

— А стакан? Где мой стакан? Потеряла!..

— Потеряла? — высунулся Ромас из-за ствола. — Где же ты могла потерять?

— Не знаю…

— Постой. Может, остался у нас на столе?

— А-а, верно… — обрадовалась девочка.

— Циле, ты что, оглохла? — снова крикнул отец!

Ромас хотел еще что-то сказать, но девочка уже бежала по тропинке. Тонкие косички подпрыгивали на плечах.

Ромас вернулся домой, когда во двор со скрипом въезжал воз с сеном. Вскоре они с Алпукасом уже были на сеновале. Отец подавал сено снизу, а дедушка и ребята укладывали его и уминали. Ромас был весел. Его так и подмывало что-нибудь учудить. Он бросался на сено и, захватив большую охапку, тащил в угол.

Алпукас поглядывал на него и коварно ухмылялся. Он уже придумал, как отвадить Циле.

…После ужина всех сморила усталость. Лесник повалился на постель и мгновенно погрузился в сон. Марцеле уложила детей, потом занялась посудой, замочила на завтра горох и все это — полузакрыв глаза, сладко позевывая. Даже Юле улеглась раньше обычного. Один дедушка никак не мог угомониться: все что-то бродил по избе, хмыкал. Наконец он свернул постель, накинул на плечи полушубок и стал тихо пробираться к выходу. Но Алпукас, видно, только этого и ждал.

— Дедусь, вы куда?

Старик остановился:

— На сеновал.

— Дедусь, и мы с вами, возьмите нас…

— Потише не можешь? — приструнил его старик. — Весь дом переполошишь…

Он прислушался к доносившемуся из кухни стуку посуды и озабоченно добавил:

— Не пустят вас, пожалуй. Поздно…

— А мы тихо-тихо, — увещевал Алпукас. — Никто не услышит.

Дед хитро улыбнулся:

— Ну, коли так, одевайтесь, берите одеяла и подушки. Только чтоб ни звука, — предупредил старик. — Я пойду фонарь прихвачу.

Держа на весу свои тяжелые постели, мальчики благополучно прокрались через горницу, миновали коридорчик, кухню. Но тут подвернулся злополучный Рыжик, который вечно путается под ногами, и Алпукас споткнулся. Пес взвизгнул.

Марцеле обернулась и всплеснула от изумления руками:

— Куда вас нелегкая несет?

— К дедушке, на сеновал, — выпалил Алпукас и выскочил за дверь.

Следом шмыгнул и Ромас.

Ребята одним махом взлетели по лесенке. Старик уже стелил в углу постель.

— Ой, дедусь, что было!.. — затараторил Алпукас и тут же осекся: над балкой показалась голова матери.

— Ну и затеяли вы дело, дедусь, на ночь глядя! — укоризненно сказала Марцеле. — Того и гляди, они скатятся отсюда и сломают себе шею.

— Так уж и скатятся! С чего бы им катиться? — возразил старик. — Тут не душно, ни мух, ни блох… Выспятся на славу.

Марцеле подумала немного, взобралась на сеновал, помогла деду разостлать одеяла и взбила подушки.

Уходя, она еще раз наказала:

— Смотрите, дети, вниз головой не упадите спросонья. Будьте осторожны.

Наконец все улеглись, и старик загасил фонарь.

Дедушка устроился с краю, ребята — ближе к стене. Тишина. Кажется, сон сморил все живое. Ни звука. Ночь безмолвно опустилась на сеновал и гумно и укрыла косы, цепы, соломорезку, даже телегу, которая днем так весело тарахтела по дороге.

Но кто там заворошился? Чуть слышный поначалу шорох нарастает, ширится. Ничего не видно, только обостренный слух ловит странные шумы, и в тишине мерещатся жуткие страшилища…

А это кто? Затрещал, застрекотал, и вот уже весь сарай наполнился непонятным шелестом. А-а, это кузнечик запиликал. Из угла отзывается ему еще чье-то тоненькое жужжание. С самого края доносится будто отдаленный звон косы. Весь сарай гудит и гремит.

И тишина перестает быть тишиной: шорох, шелест, скрип, стрекот, все кругом гомонит, жужжит, играет… Сотни звуков плывут в ночи, обволакивают лежащих.

Откуда это?

Вместе с сеном привезли с лугов уйму кузнечиков, жучков, букашек, и теперь каждый теребит свою излюбленную травинку, наигрывает на свой лад, переползает со стебелька на стебелек, скользит, срывается, снова карабкается… Жизнь не замирает ни на миг.

Напряженно вслушивается Ромас в таинственные, незнакомые звуки. Он впервые ночует на сеновале. Темень — хоть глаз выколи. Только чуть просвечивает крыша — летние грозы вырвали из нее солому. В щели смутно виден клочок неба с рассеянной по нему пригоршней звезд.

Но что это опять — то зашуршит, то затихнет. Не на сеновале. Снаружи. По телу Ромаса забегали мурашки. Все спят, а кто-то карабкается по крыше. Может, это воры, может, их задумали убить разбойники, а может… И Ромасу вспоминаются самые страшные случаи, вычитанные в книгах. Кажется, вот-вот разворотят крышу, набросятся на них…

— Кто это? — спрашивает Ромас дрогнувшим голосом.

— Где? — настороженно поднимает голову Алпукас.

У Ромаса отлегло от сердца: Алпукас тоже не спит. А прошло, казалось, бесконечно много времени, целая вечность протекла с тех пор, как задули фонарь.

— Это, детка, дуб шумит.

И дедушка не спит! А Ромас-то думал… Пролетело всего несколько минут, еще никто глаз не успел сомкнуть…

— Шумит дуб, припоминает старину, — добавляет дед.

Ромасу вспомнился дуб за гумном — Алпукас вчера показывал. Толстенный, в несколько обхватов.

— Древний это дуб, многое видел на своем веку, — задумчиво произносит старик.

— Расскажите, дедусь, какую-нибудь сказку. Страшную… — уговаривает Алпукас.

— Поздно уже, спать пора.

— Еще не хочется спать, — просит Ромас.

Велика, ох велика, сказывают люди, была когда-то Стумбринская пуща! Большая-пребольшая, широкая-преширокая. Никто не ведал ни конца ни края ее. Разве только проворный сокол, разве только ширококрылый орел, взвившись ясным днем высоко в небо, видели, что вдали, за голубыми озерами, за крутыми холмами, раскинулись зеленые равнины.

Густа была пуща — ни пешему не пройти, ни конному не проехать! Направо ступишь — дремлют, раскинув узловатые ветви, дубы-великаны, шумят, колышутся, тянутся к солнцу красавицы сосны; налево пойдешь — трясина зыбится, кишмя кишат змеи-оборотни.

Какие только звери-зверюшки в той пуще не бегают, какие птички-пичужки гнезда не вьют! В буераках волчьи логова таятся, на прогалинах резвятся косули, лось продирается через бурелом.

А порою загудит пуща и дрогнут верхушки лесных великанов — ревом несется стадо тупорогих зубров, подминая и круша все на своем пути.

Средь зыби зыбучей, в самом сердце чащи, там, где вершины сосен, сплетаясь, закрывают небо, где чужая нога не ступит, чужой глаз не глянет, солнечный луч не пробьется, в дупле старого дуба жил Лесовик — хозяин пущи. Был он зол, жесток и могуч. Днем отсиживался в дупле, но только закатится солнце, только тьма окутает деревья, Лесовик пускался в обход своих владений. Умел обернуться ястребом, ужом, волком, медведем. Беда тому, кто повстречается с ним! Сколько смельчаков сложили буйную голову в ночном лесу, сколько храбрецов заманил Лесовик в гиблую трясину! Земля стонала, когда он волком рыскал, деревья с трепетом склоняли свои макушки, когда он коршуном ширял.

Боялись люди в лес ходить, а звери, как заслышат Лесовика, шарахались врассыпную, забивались в дремучие дебри; почуяв грозное дыхание оборотня, немели, прятали головы под крыло голосистые птицы.

Всю ночь куролесил Лесовик, распугивая зверей и птиц, а когда меркли звезды, спешил домой, в дупло старого дуба, потому что с рассветом его чары теряли силу.

Как-то ночью, облетая пущу, наткнулся Лесовик на поваленные бревна и огромные выкорчеванные пни.

Спросил Лесовик у ветра, кто это сделал. И ответил ветер:

— Люди. Хотят поселиться здесь.

Спросил зверей, и ответили звери:

— Люди. Хотят строиться здесь.

Спросил птиц, и ответили птицы:

— Люди. Они распашут здесь поля и засеют хлебом.

Разъярился Лесовик, разгневался, обернулся силачом-медведем и давай могучими лапами деревья в щепы ломать да расшвыривать по всей пуще. Ночь напролет бушевал Лесовик, даже утреннюю зорьку не заметил. А когда блеснул первый солнечный луч, понял оборотень, что замешкался. Метнулся в страхе, рванулся было к своему дуплу, но ни с места! Обмер да так и застыл.

Наутро явились люди, увидели измочаленные, раскиданные бревна, а среди них — громадного медведя; кинулись на зверя с топорами.

Взревел Лесовик. От этого рева деревья к земле прижались, звери-птицы замертво попадали. Рухнул медведь с раскроенным черепом, и выпорхнула из пасти оборотня черная птица, взмахнула черными крыльями, будто жарким ветром дохнула, и пропала.

Смекнули тут люди, что не простого зверя уложили, а самого Лесовика, и обрадовались: не встанет он больше на пути человека, не заманит в гиблую трясину.

…Много, ой много лет минуло с той поры! Поредела пуща, повывелось зверья, птицы, прибавилось людей, больше стало пашен, лугов. Но и теперь бывает: уляжется ночью ветер, зажгутся в небе тихие звезды, а пуща вдруг встрепенется, зашумят вековые дубы, зашепчутся молоденькие сосны. Умолкнут звери, птицы и прислушиваются к этому шелесту, вспоминая, когда была бескрайней Стумбринская пуща — большой-пребольшой, широкой-преширокой, никто ни конца ни края ее не знал. Разве только проворный сокол да ширококрылый орел, взвившись ясным днем высоко в небо, видели ее край вдали, за голубыми озерами, за тонущими в дымке холмами.

Снова заиграли, застрекотали кузнечики, зашуршали жучки.

— А теперь спать! — объявил дедушка. — Скоро светать начнет. Летняя ночь — на один зубок, глаз сомкнуть не успеешь…

Алпукас поворачивается на бок, кладет под голову ладонь.

— Убили медведя, — шепчет он и начинает ровно, спокойно дышать.

Старик тоже не шевелится, видно, засыпает. Только Ромас лежит на спине, уставясь в темноту. «Кто его знает, было или не было то, о чем рассказывал дедусь? — думает мальчик. — Может, и было… А то с чего бы это дубу шелестеть без ветра?»

Клочок неба темнеет, сливается с кровлей, звезды в поднебесье убыстряют свой ход. Кажется, они вот-вот посыплются через дырявую крышу. Потом все опять бледнеет, сереет и вдруг начинает кружиться огненным колесом. «Нет, не было… Сказка это», — бормочет Ромас. Из мглы выплывает черная птица, ныряет меж звезд. Порыв ветра пробегает по крыше… А может, это снова дуб шумит…

Хорошо спится на сене летней ночью!