Выстрел в лесу

Выстрелы в старом лесу

Мальчики собирались перенести диких пчел домой вечером следующего дня, но выбрались за ними только в воскресенье. В первый день стерегли дом, на другой — увидели ребят, идущих на рыбалку, и тоже соблазнились. Удочки были исправны; накопали по горстке червей и всей ватагой с гомоном направились к озеру. Ромас ничего не поймал, хотя поплавок нырял часто. Алпукас выудил двух полосатых окуньков и трех красноглазых плотичек. Повезло лишь Вацюкасу Гайли́су: у него взял окунь с добрый валёк. Мальчик с трудом вытащил его и заспешил домой — похвастаться добычей. Все шумно проводили Вацюкаса.

Марцеле отказалась жарить улов Алпукаса, пришлось скормить рыбу коту и журавлю. Те, конечно, остались довольны.

В субботу мальчики просто-напросто забыли про пчел. Забыли, а вспомнили — так и ахнули. Перед сном они дали друг другу слово принести пчел обязательно завтра. Наутро, едва проснувшись, Ромас растолкал Алпукаса:

— Не забыл?

Тот вскочил как ужаленный и еще спросонок, не успев открыть глаза, выпалил:

— Не забыл!

Он сел, облепленный былинками сена, сладко потянулся, зевнул и спросил:

— А чего я не забыл?.. Погоди…

— Значит, забыл, — засмеялся Ромас.

— Да нет, не забыл, только вот не могу вспомнить — что. — Медленно, нехотя Алпукас протер глаза. — А-а… Пчелы! — и тут же, спохватившись, оглянулся.

На их счастье, дедушки уже не было рядом. Алпукас предупредил Ромаса:

— Ты поосторожней, смотри, не проболтайся насчет пчел при дедусе.

— А что такое?

— Рассердится, что забыли коробок на лугу, и конец всем поездкам.

Ромаса осенило: у них, стало быть, появилась тайна! Страшная тайна!.. Ее стараются выведать у них… Допытываются по-хорошему — они молчат. Грозятся, силой хотят вырвать — молчат… Глаза мальчика заблестели.

— Алпук, Алпук, это тайна, понимаешь! Мы не можем ее выдать, иначе… иначе нам несдобровать. Мы должны поклясться! А кто нарушит эту клятву, тому страшная казнь — зарыть живьем в землю… Или… или… руку отрубить…

Алпукас испуганно глянул на Ромаса:

— Руку?.. В землю?

Ромас видел: Алпукас понятия не имеет об играх, которыми увлекаются ребята в городе; не знает, что можно играть в кого угодно: милиционеров, разбойников, сыщиков или героев какой-нибудь приключенческой книги; можно за один час десять раз быть раненым, погибнуть и опять воскреснуть.

— Понимаешь, это игра такая, — с жаром принялся втолковывать он. — Это ведь только так говорится, что живьем закопать в землю. Просто тебя засыплют песком или листьями, вот и всё. Ничего с тобой не случится…

— Так-то можно, — согласился Алпукас. — Да только я и без этого не выдам тайны.

— А если вдруг захочется рассказать, так захочется, что ни за что на свете не утерпишь?

Алпукас подумал.

— Не захочется!

Возможно, они и дали бы в конце концов страшную клятву и подходящую казнь придумали бы тому, кто выдаст тайну, но тут на сеновал явилась Юле. Мальчики таинственно перемигнулись и бросились одеваться.

Как назло, весь день то одного, то другого так и тянуло заговорить о пчелах.

В воскресенье дома оставались только мальчики с дедом и маленькая Натале: остальные ушли в местечко по своим делам.

Нужно было наломать свиньям ботвы, покормить гусят, присмотреть за коровой и овцами… Дед приставил мальчиков к делу. Они едва успевали выполнять все его поручения, а от них не отставала Натале. Пока они оставались одни, все было ничего. Но стоило столкнуться с дедом, язык так и начинал чесаться. Мальчики поминутно обменивались многозначительными взглядами, предостерегающими жестами и заговорщически подмигивали друг другу, так что даже несмышленая Натале обратила на это внимание, а дедушка прямо спросил:

— Что это вы все пыжитесь, как индюки, да хихикаете?

В этих словах ребятам почудилась опасность, и, как только старик отпустил их на отдых после обеда, они тут же помчались на луг. До вечера, когда все пчелы соберутся в короб, было еще далеко, и мальчики решили пособирать ягоды.

Они уже сворачивали к лесу, когда, нечаянно оглянувшись, заметили, что за ними следует Натале, а за девочкой, высоко поднимая длинные ноги, вышагивает журавль. Мальчики остановились. Натале и журавль тоже. Направились к ним — малышка и птица пустились наутек. Догнав Натале, свели ее домой и пригрозили, что поколотят. Но не успели дойти до первых елочек, как снова показалась Натале. Видно, она что-то пронюхала. Чтобы сбить ее со следа, мальчики спрятались за кустами. Девочка покрутилась, поискала и вперевалочку заковыляла обратно. Наконец-то они свободны! И ребята вприпрыжку пустились по тропинке.

В лесу было прохладно и тихо, хотя ожившие после полуденной жары птахи уже пробовали голоса. Несмело вскрикнул белобровый дрозд. Алпукас засвистал ему в ответ, и на свист отозвался зяблик. В ольшанике протяжно пропела иволга, где-то далеко закуковала кукушка. Алпукас не отставал от птиц: он щебетал, чирикал, свистел, заливался на разные лады, и Ромас уже не мог отличить, где птица, а где Алпукас. Но вот под соседним кустом кто-то заскрипел, застрекотал и как примется наигрывать, словно скрипач на маленькой скрипочке.

— Кто это? — удивился Ромас.

— Жуки такие с длинными усами, — улыбнулся Алпукас. — Водят лапками по шее и играют.

Вдруг они остановились: что-то промелькнуло в воздухе.

С сосны на сосну перемахнула белка; обернулась, вытаращила на ребят бусинки глаз и, видя, что ей не грозит опасность, принялась проказничать. Белка скакала с ветки на ветку, быстро умывалась, обмахивалась пушистым хвостом и смешно перебирала лапками, как бы приглашая ребят поиграть, потом весело закружилась на ветке. А кругом лес звенел от птичьего гомона.

Алпукас смотрел на зверька не отрываясь и не выдержал. Охваченный беспричинной радостью, той буйной радостью, которая овладевает детьми, когда их душа переполнена счастьем, бьющим через край, он обернулся к Ромасу, залился неудержимым смехом и крикнул:

— Давай! Вперед!

Он свернулся клубком, обхватил руками колени и с ликующим воплем лихо скатился по косогору прямо через заросли брусники, вереска, не обращая внимания на репьи и колючки.

Ромас, как только понял, в чем дело, тоже разбежался и кубарем покатился следом.

Они встали на ноги у подножия холма, сплошь облепленные хвоей и травой, но веселые и довольные.

Переведя дух, двинулись дальше.

Со всех сторон мальчиков обступали старые, могучие деревья. В густой чаще высокие, стройные сосны свечами устремлялись к небу и, мерно покачиваясь, чуть слышно шептались друг с дружкой. Там, где просторней, они раскидывали корявые ветви, щедро сыпали во все стороны семена и ревниво закрывали подлесок от солнца, чтобы молоденькие сосенки не мешали жить старикам.

Мальчики забирались все дальше в лес, то поднимаясь в гору, то сбегая в лощины. В одном месте дорогу им преградил узкий извилистый ручей. Ребята перешли его вброд. Купаться не стали — вода была ледяная. Еле приметная тропка вилась между деревьями. С обеих сторон теснились низкие кусты, усыпанные недозрелыми беловатыми ягодами, стлались заросли вереска, вперемежку с островками плауна зеленели мягкие, как пух, мшистые ковры, так и манившие поваляться на них.

До лугов было уже рукой подать, а солнце еще и не думало заходить. Мальчики остановились и стали совещаться, как быть. С коробком не побегаешь — придется как можно быстрее нести пчел домой. Пока есть время, Ромас предложил построить шалаш из еловых лап. Алпукасу мысль пришлась по душе, да отец запрещает ломать ветви в лесу. Разве что сходить в Волчий лог. Но и туда не ближний путь. Придется отложить сооружение шалаша до другого раза. Но тут Алпукаса осенило:

— Хочешь посмотреть косуль?

— Косуль? Откуда им здесь взяться?

Алпукаса обидел недоверчивый тон приятеля, и он горделиво заявил:

— У нас не только косули водятся, но и кабаны, олени, лоси, рыси. После войны оленей не осталось в заповеднике — привезли откуда-то, не из наших мест. Сам дедусь ездил. Он умеет за ними ухаживать. Еще когда дед лесником служил, олени здесь водились. Упрашивали его, упрашивали, и он согласился. Километров с тысячу отсюда будет. Только как это называется? Вар… Вор… На языке вертится…

— Может, из Воронежа? — несмело предположил Ромас.

— Вот-вот, из Воронежа, вспомнил! — обрадовался Алпукас. — Там в заповеднике оленей, говорят, очень много. А теперь и у нас завели.

— Весной я был в зоопарке, — сказал Ромас. — В цирк два раза ходил, всяких зверей насмотрелся. Они там за решеткой разгуливают, смотри сколько влезет.

— Разве в неволе — звери! — воскликнул Алпукас. — Вольный зверь — совсем другое дело.

— Может, и другое, — согласился Ромас, — да не увидишь его в лесу. Сколько ходили, даже зайца не спугнули.

Алпукас хитро улыбнулся:

— Увидишь… пошли!

Через полчаса они выбрались к небольшой поляне, посреди которой, у куста, бил ключ и валялись остатки обглоданных веников, которыми подкармливали голодных косуль во время прошлогодних морозов. Лужайку со всех сторон окружала молодая лесная поросль, лишь кое-где высились мшистые ели и вековые сосны.

— Под вечер сюда приходят косули на водопой, — прошептал Алпукас.

Ребята выбрали неприметное место под раскидистой елью и залегли во мху.

Кругом было до жути тихо. Они лежали не шевелясь, не сводя глаз с поляны. Время тянулось медленно, ребята потеряли ему счет. Казалось, они лежат здесь целую вечность. А кругом стояла все та же глухая тишина.

У Ромаса занемела нога, и он осторожно вытянул ее. Потом затекла рука. Только он хотел шевельнуться, как впереди, под развесистой старой сосной, хрустнул сухой валежник, потом раздался похожий на вздох шорох.

Мальчики навострили уши: косуля!..

Но на поляне было по-прежнему пусто. День клонился к вечеру. Солнце опустилось на макушки деревьев, по лужайке разлились тени.

— Пошли, никого тут не дождешься, — прошептал Ромас.

— Еще немножко! — жалобно попросил Алпукас.

Он и сам уже чувствовал, что пора идти, но все еще надеялся. Хотя бы одна… хоть на миг… лишь бы Ромас поглядел… Он решил потихоньку сосчитать до ста, а тогда, если не появится, уходить. До сорока он сосчитал довольно быстро, но, когда перевалил за полсотни, губы стали двигаться медленней и медленней. Когда Алпукас, вконец отчаявшись, тяжело выдохнул: «Сто…» — елочки справа раздвинулись, и из-за них беззвучно выплыли ветвистые рога, а затем появился их владелец…

Дети обмерли. Алпукасу хотелось закричать от радости, толкнуть товарища локтем, но он не смел шевельнуться, а Ромас и вовсе замер от удивления. Такого зверя он еще не видывал.

Между тем олень, показавшись во всей своей красе, поднял голову, потянул ноздрями воздух — раз, другой — и застыл…

До чего же он был хорош в этот тихий предвечерний час среди лесной зелени! Подрагивающие ноздри, горящие нетерпением глаза, величественная крона рогов… Бархатисто переливалась гладкая сероватая шерсть со светлыми подпалинами на брюхе.

— Что, не говорил?! Это из тех, что дедушка привез, — зашевелил губами Алпукас.

Олень негромко промычал. Хрустнули ветки, и на поляну вышла самка с двумя детенышами, совсем еще маленькими оленятами, которые смешно взбрыкивали тонкими, неловкими ногами. Они неторопливо приблизились к источнику и приникли к воде.

Под большой сосной раздался шорох. Дрожь пробежала по телу оленя; самка оторвалась от ключа и подтолкнула мордой оленят. Все трое затрусили к краю поляны.

Олень вслушивался, наставив уши, раздувая ноздри. На макушке разлапистой ели застрекотала сорока, где-то на Чертовом болоте откликнулась выпь: бу-бу-бу, заскрипел дергач.

Олень снова затрепетал. И в тот миг, когда он подобрался, готовясь к молниеносному прыжку, из-под сосны грянули выстрелы — один и тут же другой.

Над головами мальчиков треснул и бессильно повис сук. Олень взвился, словно подброшенный пружиной, и тяжело рухнул на колени, уронив рогатую голову…

Крик ужаса вырвался у ребят. Какое-то мгновение было тихо, только по дальним прогалинам и перелескам катилось эхо выстрелов. Потом Алпукас и Ромас с воплем бросились через поляну.

Если бы не куст, мальчики, пожалуй, нос к носу столкнулись с браконьером, вылезавшим из-под дерева с дымящимся ружьем в руках. Услышав голоса, он согнулся в три погибели и нырнул в чащу.

Ромас и Алпукас увидели, как за пушистыми сосенками мелькнули желтые сапоги.