Семен прочитал приказ этим же днем и разозлился. По тем же причинам, которые заставляли его сомневаться в приобретении новой должности. «Политическая проституция» проговорил он.
Он сидел в своем кабинете, держа в руках лист с приказом генерала Якушева. Солнце падало, освещая из последних сил все вокруг розоватым светом. Солнце старалось, бросая вслед яркие лучи. Но солнце все равно падало.
На дубовом столе стояла кружка сладкого чая. Семен посмотрел на чай, потому что ему физически необходимо было посмотреть куда-то, кроме листа с этим приказом. Все бумаги, над которыми он сегодня работал, он уже убрал со стола, поэтому единственный оставшийся перед глазами предмет — кружка с чаем.
Ему вдруг вспомнилось время, не столь далекое (пять дней назад), когда он, будучи следователем, был не просто далек от мыслей о политике, но и презирал подобное. Ему было неприятно от того, что в какой-то своей части он соглашался теперь с этим приказом, потому что видел в нем смысл.
Семен понимал сегодня (хоть и не понимал этого же пять дней назад), что подобный приказ нужен. Нужно было обезопасить себя и все управление. Нельзя было допустить, чтобы неосторожные выводы или слова кого-то, кто «в курсе» дел смогли бы привлечь ненужное внимание.
Семен злился. Вполне вероятно, что злился он на себя. Сейчас, воздействуя на лист белой бумаги для офисной техники, силой в несколько джоулей, он сминал лист и материл себя же за то, что взялся «за все это». Под «всем этим», он, несомненно, имел ввиду и дело, и должность, и дубовый стол.
— Алло, это Семен, — голос у полицейского был строгий, — мы тебя не сможем больше к делу подключить, — послушав ответ, Семен добавил, — потому что приказ поступил. Да. Спасибо тебе за помощь. Давай.
В тот вечер, когда Семен получил приказ не допускать к работе «посторонних» и не называть происходящее вокруг жертв — сектой, Семен разговаривал со мной. Именно в тот вечер, когда он сидел за столом со смятым в комок приказом, освещенный таящим за окном солнцем, Мы говорили по телефону последний раз.