Я уйду с рассветом

II

Магазинчик с красным навесом на рю Паве долго искать не пришлось. Однако окна его были заколочены, а на двери желтой краской намалевана звезда Давида. На мой стук никто не ответил.

— Что будем делать? — Шарлотта всполошилась, когда я приналег всем телом и, надавив, открыл дверь. Брови моей спутницы взлетели вверх, и она принялась озираться, но немногие прохожие предпочитали смотреть в противоположную от нас сторону.

Я воспротивился, когда она попыталась войти в дом раньше меня:

— Осторожнее, мы не знаем, что там.

Шарлотта отодвинулась, дав мне войти первым.

Внутри ощущался запах затхлости: видно, помещение довольно долго простояло заколоченным. Однако вони от испортившихся продуктов не ощущалось. Полки и стеллажи пустовали. В магазине было чисто, хотя и пыльно, все осколки от разбитых окон сметены в кучу около стены.

— Кто-то побывал здесь после того, как магазин закрыли, — вполголоса заметила Шарлотта.

Я кивнул и притворил входную дверь, почти перекрыв доступ свету. Мы оба замерли, пока глаза привыкали к темноте.

Я заглянул в кладовку: там тоже было пусто.

— Рис…

Тревожный шепот Шарлотты заставил меня вернуться в зал. Она указывала на потолок.

Я посмотрел наверх, напрягая слух, и через секунду услышал тихий скрип шагов. Но как туда попасть? В зале была только одна дверь — та, через которую мы вошли. Я вернулся в кладовку, Шарлотта не отставала от меня ни на шаг. Там, в тени дальнего угла, мы наконец обнаружили узкую дверь.

Держась в стороне, я повернул ручку. Дверь открылась без звука. Подождав секунду, я заглянул в проем и увидел лесенку, ведущую на верхний этаж, откуда падал тусклый свет. Отсюда мне были видны только фрагменты окна и соседних крыш. Никаких признаков чьего-то присутствия.

— Ждите здесь, — прошептал я Шарлотте и начал осторожно подниматься по лестнице.

Не считая смятой койки, в помещении наверху было пусто. Зато обнаружилась еще одна дверь, и я некоторое время понаблюдал за ней. Под дверью мелькали тени, и я продолжал ждать. В тишине мне показалось, что я слышу чье-то хриплое дыхание.

Юноша, который внезапно появился из-за двери, казалось, был не меньше меня удивлен присутствием чужого. Дрожащими руками он поднял ружье и взял меня на прицел:

— Haut les mains![16]

Я стоял молча и не двигался. Он осторожно приблизился ко мне:

— Haut les mains!

Ему никогда не приходилось вести ближний бой. Я понял это, потому что глаза его бегали, а встал он слишком близко ко мне, не учтя моего преимущества в росте. Паренек, не старше пятнадцати-шестнадцати лет, явно перепугался. Он ткнул в меня ружьем и повторил приказ.

— Он хочет, чтобы вы подняли руки.

Голос Шарлотты напугал мальчишку еще больше, и дуло переместилось с моей головы в ее сторону. Я подался вперед и, молниеносно вздернув ствол вверх, выкрутил ему руки. Он вскрикнул и выпустил оружие, которое грохнулось на пол.

Я отпустил его и ногой подтолкнул ружье к Шарлотте. Она уже стояла в дверях и целилась в парня.

— Думал, вы ждете внизу.

— Не люблю оставаться позади, — не отрывая от мальчика взгляда, спокойно произнесла Шарлотта.

Палец на курке не дрожал. Такая стойкость приобретается ценой долгой практики. Я вновь задался вопросом, отчего эта женщина вызвалась мне помогать.

— Вы не смеете врываться сюда! — воскликнул парень с сильным акцентом. — У вас нет на это права!

— Я кое-кого разыскиваю, и мне необходимо переговорить с человеком по имени Альфонс. Слышал, что могу его тут найти.

— С какой стати я буду разговаривать с вами, вы…

— C’est assez, Pierre,[17] — прозвучало от затененного дверного проема, и пистолет моей спутницы тут же нацелился на мужчину, который оттуда появился. Он поднял руки в мирном жесте: — Я безоружен.

— А я, как видите, нет. — Ни голос, ни рука Шарлотты не дрогнули и на этот раз.

Мужчина опустил голову и повернулся ко мне:

— Я — Альфонс, тот, которого вы ищете. — Он изучал меня проницательным взглядом. — Ну же. Я знаю, зачем вы пришли. Нам лучше сесть и поговорить. Ваше оружие, мадемуазель, здесь не понадобится.

Шарлотта посмотрела на меня, и я кивнул. Выразив свое недовольство вздернутой бровью, она опустила пистолет.

Альфонс провел нас сквозь дверь, которая, как оказалось, вела в кухню. Там была еще одна дверь. Он открыл ее и вошел в кладовку.

— Рис, — понизив голос, произнесла Шарлотта, — вряд ли стоит… — Она осеклась, когда Альфонс отодвинул панель и за ней показалась смежная тайная комната.

— Боюсь, что все эти уловки и предосторожности необходимы. — Он отступил назад, пропуская нас.

Я протиснулся через кладовку и оказался в тайной комнате. Длинное широкое помещение, вдоль одной стены выстроились койки, в конце комнаты, под немытым окном — стол и стулья. У стены напротив коек аккуратно расставлены занавешенные картины, скульптуры и ящики.

Шарлотта прошла мимо меня и приблизилась к одной из картин. Она отогнула покрывало и всмотрелась в полотно в раме.

Мне эта картина была незнакома, но я услышал, как моя спутница втянула в себя воздух.

— Что это за место? — обернулся я к Альфонсу.

Он и парень вошли вслед за нами. Мальчишка понуро забился в угол и сгорбился на койке. Альфонс задвинул за ним панель.

— Это, если угодно, убежище. И хранилище. Пожалуйста, проходите, садитесь. — Он повел нас к окну, изучая меня, пока мы усаживались друг напротив друга за стол. — Сходство безошибочное.

— Вы ведь знакомы с Оуэном.

— Да, я знаю его. Теперь мы с вами связаны.

— Каким образом?

— Оуэн приходится мне… Как это по-английски? Он женат на моей племяннице.

Я откинулся на спинку стула. Шарлотта взглянула на меня и, неохотно вернув на место покрывало, оторвалась от картины и села рядом.

— Моя племянница Северин замужем за вашим сыном, — улыбнулся Альфонс.

Я почесал лоб и сдавил переносицу. Челюсть задеревенела, кровь пульсировала в голове, а из желудка поднималась дурнота.

— Так он жив?

Альфонс поочередно смотрел то на меня, то на Шарлотту.

— Точно сказать нельзя, но несколько месяцев назад я видел его живым и здоровым. Потом пришли вести из Нормандии. Оуэн и Северин в спешке уехали. А вам что-то другое известно?

Я промолчал, и Шарлотта ответила за меня:

— Нам сказали, что он исчез после облавы на «Вель д’Ив».

— Да. Так было нужно. Оуэну пришлось оборвать все связи с теми, кто… со всеми людьми, не задействованными в его работе. После погрома стало слишком опасно.

— Мой сын не еврей.

— Нет, не еврей. Но то, чем он занимается, запрещено в нацистской Франции, — скривив губы, произнес Альфонс.

Я глянул на ящики и картины, выставленные у стены.

— Я обязан его найти.

Альфонс проследил за моим взглядом.

— Вы, должно быть, догадываетесь, что Оуэн занят очень опасным делом. Он готов отдать за это жизнь, но не захочет подвергаться сам и подвергать вас смертельной опасности, если вы начнете его искать.

— Вам следует знать, что произошло между мной и Оуэном.

Альфонс, похоже, заколебался, но тут парень подал голос из угла:

— Оуэн не захотел бы вас тут видеть. Он рассказал моему отцу, как вы выгнали его. А я подслушал.

— Пьер! — шикнул на него Альфонс.

Парень смотрел на меня с вызовом.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы какой-то сопляк, ничего не знающий о моей семье, напоминал мне о ссоре с сыном, — ровным тоном проговорил я.

Мальчишка покраснел и отвернулся.

— Пожалуйста, простите моего сына. Он молод и поэтому многого еще не понимает.

— Если вы в курсе того, что произошло между мной и Оуэном, то знаете, насколько важно для меня найти его. Вы поймете меня, как отец отца.

Альфонс потер усы и глянул на сына.

— Да, я вас понимаю. Но могу сказать вам лишь то, что знаю сам. Оуэн сообщил мне место только первой встречи. Он говорил, что лучше, если никому не будет известен весь маршрут. На случай провала. — Альфонс отсутствующим взглядом посмотрел на стену, где стояли ящики и картины. — Его груз… он слишком ценный. Вы слышали про лес Фонтенбло?

— Мне он знаком, — сказала Шарлотта.

— К югу от леса есть городок Ларшан, а около восточной границы Ларшана лежат болота. На окраине болот стоит заброшенная церковь…

— Посмотрите вон туда, — Шарлотта указала вверх по течению реки. — Это один из моих самых любимых видов Парижа.

На фоне затянутого облаками неба чернел шпиль собора, окруженный часовыми-колокольнями. Я облокотился на каменные перила моста.

— Я часто рисовала этот восточный фасад Нотр-Дама. Мне нравятся арочные контрфорсы. Вы в курсе, что они не дают упасть стенам? Нечто столь красивое и в то же время столь практичное.

В детстве Оуэн хотел стать художником. Он всегда носил с собой карандаш и бумагу и поджег свечой не одно одеяло, рисуя в постели по ночам. Я подумал: а не по этой ли причине он поехал в Париж?

Шарлотта заправила выбившуюся прядь за ухо.

— У меня есть машина скорой помощи и доступ к больничным резервам горючего.

Я потер затылок. Вчерашнее беспокойство перерастало в подозрение. Мы и суток не знакомы, а она предлагает свое участие. К тому же меня неотступно терзала мысль, что этой женщине было известно имя моего сына до того, как я его произнес. Я скрыл подозрения под маской любопытства:

— А как вы оказались в Париже?

— В тридцать шестом году приехала учиться в Сорбонну. — Шарлотта махнула рукой по направлению к северу. — Дионн живет рядом с университетом, и какое-то время я обитала у нее. Мы с ней двоюродные сестры. Когда пришла весть об оккупации Польши, я уже заканчивала учебу. Незаметно наступил май, а в июне начались бомбежки… Я рассчитывала, что парижане возьмутся за оружие… — На секунду ее вновь охватило пережитое разочарование, но она быстро справилась с эмоциями. В конце концов, Шарлотта была американкой, а, если не считать кельтов, я не знаю других народов, с большей готовностью сражавшихся за свою родину. — Ну, так получилось. Я хотела внести свой вклад, а американский госпиталь проводил набор в Службу полевых госпиталей.

— Вы такая смелая.

Она уклончиво хмыкнула, продолжая смотреть на собор.

— Знаете, к чему в основном сводилась моя работа в госпитале? — Шарлотта не стала дожидаться ответа: — Ни много ни мало в течение четырех лет я ухаживала за свиньями, которых разводили в переделанных под поросятники гаражах госпиталя. А еще я вырастила столько овощей, что и счет им потеряла.

Она протянула вперед руки и уставилась на них отсутствующим взором. Кисти у нее были миниатюрные, кость тонкая. Ладони покрыты мозолями, неуместными на таких изящных ручках, которым больше подошли бы белые кружевные перчатки. Этим рукам играть бы на пианино или держать фарфоровую чашечку. Шарлотта посмотрела на меня, и ее глаза вновь приняли оттенок грозового неба.

— Вы играете на пианино?

Мой вопрос насторожил ее, но потом лицо осветила улыбка.

— Да, разумеется. — Акцент Шарлотты усилился. — Умею играть на пианино, рисовать, вышивать и танцевать. Все это — по желанию матери. А отец настоял, чтобы я научилась стрелять, водить машину, могла разобрать и собрать автомобильный двигатель. Я вам пригожусь.

Улыбка и вкрадчивый голос приглушили мои тревоги. Это-то и делало ее опасной. Я не знал, каковы мотивы Шарлотты, но она располагала к доверию уже самим своим присутствием.

Соглашаться безрассудно, зато это ускорит мои поиски.

— Парень сказал правду. Я действительно выгнал сына. Заявил, что не желаю общаться с ним до тех пор, пока он не повзрослеет и не возьмет на себя ответственность, которую я хочу видеть в воспитанном мной мужчине.

Шарлотта оторвалась от перил и выпрямилась:

— Но ведь теперь вы хотите его найти?

— Вот они.

Я стоял на пороге комнаты Шарлотты в Американском госпитале и наблюдал, как она выползает из-под узкой койки с железками и проводами в руках. Последние тридцать лет средством передвижения для меня служил вздорный пони, запряженный в повозку, то и дело нуждающуюся в починке, но даже я был в состоянии догадаться:

— Вы обездвижили свою скорую?

— Разумеется. Это уже вошло в привычку. — Шарлотта встала на ноги и оглядела безликую комнату, вся обстановка которой ограничивалась кроватью, письменным столом и раковиной.

Рюкзак с моим добром был у меня за спиной, я держал саквояж, в который она упаковала теплое пальто, сапоги, два платья — одно зеленое, а другое синее, темнее того, что было на ней надето, и пару носков, штопаных-перештопаных больше, чем мои собственные. Не стесняясь, но и без всякой демонстративности, она закатала все свое нижнее белье в зеленое платье. Мне импонировала ее практичность, но, оглядывая вслед за ней комнатушку, я понимал, как это убогое жилище отличается от того, к чему она привыкла у себя в Америке. И тем не менее, когда она повернулась ко мне, улыбка у нее стала печальной.

— Вряд ли я вернусь сюда, но, должна признать, мне будет не хватать этой комнатенки. — Она глубоко вздохнула: — Ну ладно.

Глядя, как взымается ее грудь, я отметил, что при всей своей хрупкости женщина не лишена форм. Ее фигура напомнила мне скрипку, которую я оставил дома у камина. Дети вечно упрашивали меня сыграть им песенку на ночь.

— Ну что, пора в путь? — взглянула на меня Шарлотта.

— Пора.

Я последовал за ней по людным коридорам госпиталя. По дороге мы забрали со склада еще четыре сумки с провизией, и в конце концов она вывела меня к машинам скорой помощи, выстроившимся в длинный ряд. По виду они ничем друг от друга не отличались, но Шарлотта уверенно подвела меня к одной и похлопала ее по боку, словно это был боевой конь, а не бездушный автомобиль.

— Большинство называют их Кейти, но на мой взгляд, это совсем неоригинально.

— А почему? — Мне прозвище показалось весьма оригинальным.

— Это грузовик марки «Остин-Кей-Ти/Уай», произносится как Кейти.

— А вы как свою назвали?

— Я зову ее уважительно: Кэтрин. Она требует терпения и понимания, но никогда еще меня не подводила. — Шарлотта подняла боковую панель капота и наклонилась, устанавливая запчасть, которую сняла, чтобы обездвижить машину.

— Понятно. У меня тоже есть такой зверь. Ее кличут Брейч. Она черно-белая, обожает цветочки моей матери и не пропускает ни одной лужи.

— Брейч — это валлийское имя? — усмехнулась Шарлотта.

— Так и есть.

— Что оно означает?

— Черно-белая.

Шарлотта откинула голову назад и засмеялась — раскатисто и от души. Потом захлопнула капот и откинула назад волосы, от чего на бледной коже лба осталась полоска сажи.

— Ну, конечно. А вы ужас какой смешной, Рис Гравенор!

Мне такое никогда в голову не приходило, но я не удержался от ответной улыбки.

Молодая женщина обошла угловатый кузов машины, открыла висячий замок и, подняв шпингалеты, распахнула двойные дверцы и достала складные ступеньки. В просторном кузове скорой во всю длину бортов размещались две платформы для носилок. Верхние очень низко нависали над нижней платформой, и я увидел на концах ручки, чтобы поднимать их.

Внутри было душно и, хотя все было отдраено дочиста, чувствовался металлический запах.

— Поберегись!

Завывания летящих снарядов прозвучали в унисон с предупреждением, и я упал на парня, прикрывая его. Меня встряхнуло от взрыва. На несколько долгих минут я лишился слуха. Сверху посыпалась земля, долбя по открытым участкам тела. Комки земли ранили больно, словно осколками стекла раздирая обнаженную кожу.

Кто-то протиснулся мимо, остановившись, чтобы сорвать противогаз с ремня раненого бойца, которого я прикрывал.

— Стоять! — Я слышал себя как будто издалека.

Артур удержал меня за руку, потому что я порывался кинуться за тем солдатом.

— Он уже не жилец, Рис.

Всего несколько секунд назад парень умолял меня не оставлять его. Я понурил голову. Его незрячие глаза залепило грязью, и я принялся соскребать ее, чтобы закрыть их, но остановился. Мои руки были в его крови.

— Рис? — Мягкий голос Шарлотты вернул меня из прошлого, и я едва не отшатнулся, когда она дотронулась до моей руки. — С вами все в порядке? У вас было такое лицо, словно вы далеко отсюда.

Снова в окопах, но только мысленно.

— Всего лишь отвлекся на минутку.

Пристально посмотрев на меня, Шарлотта полезла в кузов по откидным ступенькам. Она сдвинула панели, расположенные над носилками, и указала на вентиляционные отверстия в крыше:

— Как только мы начнем движение, тут же все проветрится. Вентиляторы заработают. Летом запах усиливается.

Я передал ей припасы, которые нам удалось собрать. Такая малость по сравнению с тем, чем обеспечивала меня ферма дома. Шарлотта уложила саквояжи и скрученные в рулоны спальные принадлежности, а я пытался понять: это она так наблюдательна или я настолько предсказуем?

— Я держу ящики с НЗ полными, но нам может понадобиться дополнительное топливо.

— Ящики с НЗ?

Я протянул ей руку, помогая спуститься по ступенькам из кузова, она сложила их обратно и захлопнула дверцы.

— С топливом, моторным маслом и водой. — Шарлотта показала мне запертые на висячий замок ящики с канистрами, прикрепленные позади каждого из задних колес. — Ждите здесь, я схожу за накладной на топливо.

Брезентовые дверцы кабины были закатаны вверх и прикреплены к раме. Место имелось одно, водительское, за сиденьем втиснули запасное колесо. В кузов грузовика вела дверь, рядом с которой на крючках висели ломик, топор и шлем. Второе сиденье представляло собой железный ящик с подушкой.

Я забрался внутрь и уселся на ящик. Впереди было достаточно просторно, чтобы вытянуть ноги, и я смог откинуться на заднюю стенку кабины.

Женился. Я попытался переварить эту новость. У моего сына есть жена, та, кого он любит, кому поклялся в верности. Я потер большим пальцем левой руки основание безымянного и неожиданно пожалел, что там нет кольца. Я уже много лет как не носил его: во время работы надевать кольцо непрактично, к тому же я не пережил бы его потери. Кольцо лежало на моем письменном столе, рядом с фотографией Айлуид.

— Однажды мы с тобой поженимся. — Нам исполнилось по шесть, когда я это объявил. И я всегда был благодарен ей за то, что она согласилась с моими планами.

Я услышал приближение Шарлотты. Через секунду она залезла на водительское сиденье рядом со мной и торжествующе продемонстрировала документ:

— Накладная. Если вода в реке не поднялась, нам хватит бензина до самого Ларшана и даже дальше.

Двигатель ожил, и пока мы разгонялись, я боролся с желанием ухватиться за край дверцы. Я не первый раз ехал в автомобиле, однако чувствовал тревогу и легкую тошноту.

Шарлотта взглянула на меня.

— В Сорбонне я изучала искусство и литературу. — Она уверенными движениями плавно переключала рычаг коробки передач. — Перед войной почти каждый день проводила в Лувре. Как только пошли слухи, сотрудники музея сразу же начали вывозить экспонаты из города. К моменту прибытия нацистов Лувр практически опустел. — Женщина остановила машину и поставила ее на тормоз. — Я пойду отоваривать накладную на топливо, а вы останьтесь в машине, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Я кивнул, но в голове у меня пронесся вихрь мыслей. Шарлотта соскочила с грузовика и исчезла из виду. Потом послышалась речь на французском, и грузовик покачнулся оттого, что открыли задние дверцы.

Когда Шарлотта вернулась в кабину, я обратился к ней:

— Вы ведь узнали картину там, на чердаке на рю Паве.

Я сидел чуть позади нее, так что ей пришлось обернуться.

— Парижские евреи владеют… вернее, владели самыми бесценными коллекциями. Возможно, даже самыми ценными во всей Европе. Но когда их лишили гражданства, они потеряли право владения. Все, что они имели, оказалось бесхозным. Последовали массовые облавы. — Она постучала пальцами по рулю. — Я узнала картину, спрятанную в той тайной комнате. И это натолкнуло меня на предположение: ваш сын вывозил художественные коллекции евреев, чтобы они не достались нацистам.

Я с легкостью мог представить Оуэна участником подобной операции, но Шарлотта сделала выводы быстро и точно. Для этого требуется знать человека. И я не был уверен, куда же она приведет меня: к сыну или к его врагам.

— Вы тоже в этом участвовали?

Моя спутница снова посмотрела на меня. Она очень старалась придать лицу безучастное выражение, но ее выдавали брови. За то недолгое время, что я провел в обществе Шарлотты, я научился понимать их движения. Складка между бровями через пару секунд разгладилась; она по-прежнему не отрывала от меня взгляда.

— Да. Я не просто прохлаждалась в Лувре. Я там работала.

Больше она ничего не сказала, ни в ее голосе, ни во взгляде я не уловил фальши. И тогда я спросил:

— Вы знали моего сына?

Шарлотта отвела глаза. Потом завела мотор и сняла машину с ручника.

— Нет, не знала.

Я не понимал, почему она солгала, но знал, что она сказала неправду.