7 июня 1944 года
Дорогой отец!
Весть о том, что началось в Нормандии, достигла Парижа.
Готовится восстание.
Крики зазвучали по-другому: появился второй, более низкий голос, в котором слышалась неизбывная невыносимая мука. От него у меня волосы на затылке зашевелились.
— Хватит!!!
Я вздрогнул. Вопль был таким мощным, что наверняка прогремел на все здание. Крик уже стих, но эхо от него продолжало звучать у меня в ушах. Над головой послышались гулкие шаги, сверху донеслись невнятные голоса.
Я подкрался к лестнице, но пришлось отпрянуть в тень: кто-то спускался. Появилась молодая женщина. Она выглядела невредимой — точно такой же, как когда тот мужчина подошел к ней на улице. К груди она прижимала пакет. Она растерянно пометалась по магазину и выскочила наружу.
Я ждал, глядя на ступеньки, но никого не увидел, хотя разговор наверху продолжался. Я осторожно, все время глядя вверх, поднялся по ступенькам, стараясь не скрипнуть половицей.
Второй этаж был освещен лучше первого. В коридоре я насчитал пять дверей, через пороги пробивался слабый свет. Обломки внезапно прерванной жизни были разбросаны по коридору и в углах комнат. Я держался поближе к стене, заглядывая в каждое покинутое жилище и не отрывая глаз от самого дальнего входа.
Дверь была приоткрыта, и хотя разговор происходил на полутонах, я сумел различить два голоса. Оба мужские. Один — такой родной, что у меня перехватило дыхание.
Я ступал осторожно. Сердце стучало в ушах, а каждый вздох казался слишком громким.
Все квартиры, за исключением последней, пустовали. Я оставался в тени, стараясь рассмотреть происходившее в комнате через приоткрытую дверь. Удалось увидеть лишь часть забинтованного профиля. Молодой человек сидел, наклонившись набок, его заведенные назад руки и ноги были привязаны к стулу.
— Только искусство вечно.
Я насторожился, услышав, что другой ответил это по-английски. Я видел лишь его тень, когда он отошел от своего пленника. Он говорил без выраженного акцента, и тон у него был, как ни странно, вежливый. Внезапно он рассмеялся.
Я воспользовался моментом и приоткрыл дверь пошире. В комнате находились только они двое. Мужчина, которого я преследовал от больницы, стоял у окна. Голова его запрокинулась от хохота. Следующую фразу он, несомненно, произнес по-немецки.
Я выступил из тени и наставил на него люгер. И когда он, все еще усмехаясь, обернулся, выстрелил ему в грудь.