Я уйду с рассветом

IV

Пока мы выбирались из Парижа в южном направлении, нам попался всего один блокпост. Его охраняли трое молодых американских солдат. Их лица осунулись от войны, но все еще сохраняли непосредственность, присущую юности. Все трое засияли при виде Шарлотты.

В то время, как она смеялась и сыпала комплиментами, а солдаты проверяли наши документы, я отметил для себя, что ее улыбка действует не на меня одного.

Когда нас пропустили и мы продолжили путь, она повернулась ко мне и, улыбнувшись на этот раз не без лукавства, сказала:

— Я нахожу, что улыбка помогает мне получить то, чего я хочу.

Я ухмыльнулся и немного пожалел ее родителей.

— Мне ничего не стоит улыбаться и быть обаятельной, особенно когда нашим ребятам это так нужно.

— Женщина олицетворяет дом, — ответил я, не задумываясь. — Дом и нежность. Тепло. То место, куда ты можешь вернуться.

Она взглянула на меня, переключая скорость:

— Вы сражались в Первую мировую?

— Так точно. На Сомме. — Я побывал и в других схватках и сражениях, но именно Сомму до сих пор видел в ночных кошмарах. Я попытался отвлечься от мыслей о грязи, вшах и крови.

— Простите, — голос ее прозвучал тихо. — Мой дедушка участвовал в войне между штатами.

— В вашей Гражданской войне?

— Да. Но он никогда о ней не рассказывал.

— Порой прошлое лучше оставить в покое и не тащить в дом.

Шарлотта была не из тех, кто сотрясает воздух без причин, так что в машине воцарилась тишина, непринужденная и уютная. Чтобы не глазеть на свою спутницу, я уставился за окно. Пока я смотрел, как под колеса стремительно убегает земля, желудок мой не возмущался.

Постепенно городские улицы сменились деревнями, за которыми последовали равнины, некогда сельскохозяйственные угодья. Теперь, иссушенные солнцем, они превратились в пустоши, покрытые комками грязи. Дорога была изрыта глубокими колеями, из-под колес клубилась пыль. Машину, словно повозку, качало в убаюкивающем ритме. И, вопреки накопившейся за последние несколько недель усталости, я мысленно улыбнулся.

Зевнув, я дотронулся до распухшей челюсти. От изменения положения сустав щелкнул.

— Вам надо отдохнуть. Вы совсем выдохлись. — Голос Шарлотты заставил меня встрепенуться, когда я уже клевал носом. — Вы не спали всю ночь. Я проснулась, когда вы прикрывали меня одеялом, и наблюдала, как вы стоите у окна.

Я потер затылок.

— Что-то не спится.

Сидя чуть позади, я не мог видеть ее улыбки, но заметил характерное движение щеки.

— У вас акцент усиливается.

— Здесь не только я говорю с акцентом.

Шарлотта засмеялась и покачала головой:

— Поспите. До леса еще далеко.

— Если что…

— Я вас разбужу. Отдыхайте. Ваша помощь пока не требуется.

Я прикрыл глаза и задремал. Я спал своим обычным сном: когда ты в любую минуту готов проснуться, а сны так похожи на реальность. Мне снился дом.

Забор на северной стороне пастбища начинал осыпаться. Весна была сырая, и довольно много камней выпало из ограды после оползней.

Мальчишки помогли мне расчистить осыпавшуюся крошку и убрать камни. Дейви и Невилл, которые были слишком малы, чтобы помогать Стивену и Питеру поднимать камни, занялись смешиванием раствора, а я таскал валуны.

Круживший над холмами резкий ветер все еще нес с собой зимнюю стужу. Из-за свиста ветра я не услышал, как меня окликнули. Невилл тянул меня за рукав.

— Что случилось, cariad bach?[19]

Он ничего не ответил. Этот белобрысый мальчуган не произнес ни слова, с тех пор как четыре года назад его привезли на ферму вместе с десятью другими детьми. Он снова потянул меня за рукав, я повернулся и глянул туда, куда указывал его маленький пальчик.

Выше на склоне холма трудилась моя мать. Весь подол ее платья залепила грязь. Она отчаянно махала руками, зовя меня.

Я встревожился и, распрямившись, попытался удержать бросившихся к ней ребят:

— Ждите тут.

Поспешив к матери, я успел подхватить ее, когда она поскользнулась на мокрой земле.

— Рис! — охнула мать и ухватилась за мою руку.

Озадаченный, я слегка отстранился, чтобы разглядеть ее. Побледневшее лицо, покрасневшие глаза.

— Что случилось? Пришли новости о родителях ребят?

Она покачала головой и молча протянула мне зажатый в кулаке клочок бумаги.

Письмо. Испачканное, с рваными краями. Чернила, которыми были написаны мое имя и адрес фермы, выцвели, но я узнал почерк. Пальцы едва слушались, когда я разворачивал листок. Но едва я начал читать, письмо запылало и, опалив мне руки, обратилось в пепел. Падая сквозь пальцы на землю, пепел превращался в кровь.

Очнувшись от сна, я тут же проверил нагрудный карман и успокоился, только нащупав конверт. Письмо было там, куда я положил его в тот день, когда получил, — потрепанное, но целое и невредимое. Этот сон преследовал меня последние несколько месяцев. Я вытащил из кармана сигарету и сунул ее в рот.

Угасающее солнце опускалось за горизонт. Равнина еще не кончилась, но по обеим сторонам дороги теперь высились деревья.

— Да ничего, курите, — усмехнулась Шарлотта.

— Я не курю. — Я вернул сигарету в карман и подался вперед, уперев локти в колени, уловив легкое движение ее бровей. — Долго я спал?

— Всего-то какой-нибудь час. Я уже собиралась вас будить. Лучше остановиться до захода солнца. Ночью нас легко могут пристрелить.

— В здешних лесах есть немцы?

— Партизаны. Они имеют привычку сначала стрелять, а потом задавать вопросы.

Я коснулся своего забинтованного лба:

— Так и есть. А вода тут найдется?

— Вон там, на востоке, течет Сена.

— Давайте разобьем лагерь поблизости от нее.

Она свернула на дорогу, ведущую к реке, и вскоре мы въехали в лесную чащу. По мере того как мы приближались к воде, по бокам, словно часовые, вырастали валуны. Обогнув их скопление размером выше нашего грузовика, мы внезапно выехали из леса на поляну на берегу реки. Шарлотта направилась было туда, но я удержал ее руку, переключавшую скорости:

— Нет, место слишком открытое. Возвращайтесь назад, за валуны, там и устроимся на ночлег.

Она подала назад, уверенно маневрируя между каменными глыбами и зарослями, будто управляла легким джипом.

— Когда вы научились так хорошо водить?

Она поставила машину на тормоз, и двигатель постепенно перестал тарахтеть. Лесную тишину нарушали только птичьи пересуды да плеск воды. Напряжение, стискивавшее мою грудь последние недели, ослабло, и я глубоко вздохнул.

— У моего деда была табачная плантация. Теперь она перешла к отцу. И дедушка стал позволять мне водить его «Фордзон», как только мне исполнилось восемь. — Она улыбнулась. — Мама с бабушкой просто взбесились, когда узнали.

Мы вылезли из грузовика и направились к воде. Перед тем как выйти на открытую поляну, я махнул Шарлотте рукой, чтобы она оставалась среди деревьев. Птицы продолжали свистеть и щебетать. Все было тихо.

Река медленно и лениво несла свои воды по широкому руслу. Глубина начиналась в двух метрах от берега. На обоих берегах я не увидел ничего, кроме деревьев.

Я обернулся — Шарлотта с пистолетом в руке осматривала берег.

— Вроде все спокойно, — сказал я.

Я напился восхитительно прохладной воды. Плеснул на лицо, и струйки потекли за воротник. Шарлотта вздохнула, когда я развернулся к ней снова. Пистолет уже исчез. Волосы у нее были мокрыми, ресницы — влажными и слипшимися.

— Как думаете, можно тут искупаться? — По щеке моей спутницы скатилась капелька воды.

— Давайте сначала все осмотрим, а потом искупаемся по очереди.

Мы обошли местность по километровому периметру, но не обнаружили следов стоянок ни немцев, ни партизан. Я постарался слегка укоротить шаг, учитывая, что рядом идет женщина, и она не отставала и не жаловалась.

Шарлотта купалась первой. Она вручила мне свой кольт, и я сел спиной к воде, стараясь не обращать внимания на шуршание одежды и всплески. Она ахнула.

— Холодная?

— Ледяная! Но какое счастье!

Я вытащил из рюкзака чистую одежду и осторожно снял повязку с правого виска. На ощупь рана была еще открытой и мягкой, но, отведя руку, крови на пальцах я не увидел.

— Вы еще не плавали в Тауи.

— Это река в Уэльсе?

— Так и есть. Она начинается в Кембрийских горах и протекает по моей долине. Она настолько холодна, что перехватывает дыхание и сжимает… — Я запнулся, сообразив, с кем говорю. — В общем, она зверски холодная, да.

Шарлотта засмеялась, и ее смех перекликался с журчанием воды.

— Там, откуда я родом, — плавая, стала рассказывать она, — летняя жара и влажность окутывают словно мокрым одеялом. У нас за домом была заболоченная протока, но искупаться в ней можно было только с риском достаться на ужин аллигатору.

Ее рюкзак лежал у моих ног.

— Аллигатору?!

— Это такие существа из ночных кошмаров. Громадные доисторические чудища, способные проглотить лошадь.

Представить себе такое создание я был не состоянии.

— И вы плавали рядом с подобными тварями? — Я нагнулся, делая вид, что развязываю шнурки, а сам тем временем сунул руку в ее рюкзак.

— Ни в коем случае! Мы проползали под забором и брызгались в соседском коровьем пруду.

Я перебрал ее одежду, стараясь не нарушить аккуратный порядок.

— У вас есть братья и сестры?

— Младшая сестра. Этот коровий пруд теперь принадлежит ей. Она вышла за соседского сына. — Послышался еще всплеск и потом — вздох. — Думаю, я уже стала теткой. Но ведь почта не ходит, так что я не знаю.

Мне было известно о почтовых запретах.

— Когда все закончится, вы вернетесь домой?

Бог весть что я рассчитывал обнаружить, однако в сумке Шарлотты нашлись только те немногие вещи, которые она упаковала при мне.

Ответа не было так долго, что я уже решил, что спутница меня не услышала. А когда Шарлотта наконец откликнулась, ее голос, приглушенный одеждой, которую она натягивала, прозвучал совсем рядом:

— Наверное.

Я подавил острое желание резко выдернуть руки из ее сумки. Осторожно, чтобы не выдать себя, я высвободил их, оставаясь на корточках, и, быстро развязывая шнурки, убедился, что сумка выглядит нетронутой.

— По правде говоря, я еще об этом не думала, — продолжила Шарлотта. — Война идет так долго, что я привыкла жить одним днем. Вы считаете, все кончится?

Я выпрямился и отставил в сторону ботинки.

— Война? Учитывая продвижение американцев по Европе, отступление немцев — это вопрос времени.

— А когда вы найдете сына, вернетесь в Уэльс? — Она дотронулась до моего плеча.

Я подождал, когда Шарлотта зайдет за валун. Пистолет я оставил на камне и сложил свою чистую одежду на траве. Волосы у нее потемнели от воды и прилипли к голове и шее. Распущенные, они достигали ее плеч. Когда волосы не заслоняли лицо, глаза казались большими и синими. Она переоделась в зеленое платье, этот цвет ей очень шел, а мокрое голубое свернула и держала в руках.

— Хотите взять мое мыло? Вам не грозит заблагоухать розами.

Я усмехнулся и взял у нее мыло. Потом, дождавшись, когда она сядет и отвернется, разделся и зашел в реку. Вода была прохладной и освежающей, бодрящая температура успокоила боль у меня в голове, челюсти и пояснице. Я искупался, прополоскал брюки и рубашку, а потом поплыл на глубину.

— Ну, так вернетесь? — напомнила мне про свой вопрос Шарлотта.

Она причесывалась, и я с трудом избежал искушения полюбоваться изгибом ее тела и таким чувственным движением деревянного гребня по волосам.

— Конечно. Это же мой дом.

В молодости я мечтал уехать, гнушаясь тяжелого труда, которым занимались отец, дед и его отец до него. Но, сидя в окопе, согнувшись в три погибели, я поклялся себе, что если доберусь до дома, то не покину его никогда. Я всем существом был привязан к этому клочку земли. Дернете за соответствующую ниточку, и мой позвоночник завибрирует. И не имело никакого значения, насколько далеко я сейчас находился оттуда.

— Рис?!

Тревога, прозвучавшая в голосе Шарлотты, заставила меня поплыть обратно к берегу, рассекая воду мощными гребками. Когда я достиг отмели, она стояла, повернувшись лицом к лесу. Пистолета в ее руках, однако, не было.

— Я тут, — тихо произнес я, лишь на мгновение остановившись, чтобы надеть чистые штаны.

— Не шумите. Не хочу спугнуть его.

Я подкрался ближе и посмотрел на нее, оказавшись сбоку.

Шарлотта повела подбородком:

— Вон там.

Я проследил взглядом в указанном направлении и увидел темную тень на окраине леса. Тут же расслабившись, я свистнул:

— Ко мне, bach! Сюда.

Поджарый голенастый пес вышел из леса и с опаской уставился на нас. Густая черная курчавая шерсть была полна репьев. Он сдержанно повилял обрубком хвоста.

Я опустился на колени и спокойно заговорил с ним, поняв, что обращаюсь к нему на валлийском, только когда Шарлотта спросила:

— Что вы ему сказали?

— Что он симпатичный парень и здесь ему ничего не грозит. Мы не желаем ему зла.

Пока мы говорили, пес приблизился. Я протянул к нему руку, и это стало решающим фактором: он преодолел остававшееся между нами расстояние бегом. Пес прижался мордой к моей ладони, а потом, отодвинув руку, уткнулся головой мне в грудь.

— Бедняжка! — Шарлотта присела на корточки и нежно погладила его по спине. — Господи боже мой! У него тут пол-леса в шерсти запуталось. Интересно, откуда он взялся? Под всеми этими колючками и листиками он вроде бы пудель.

— Так и есть. — Я прощупал его спину от загривка до хвоста, осмотрел лапы. — Ран нет. Похоже, он в хорошей форме, если не считать того, что голоден и нуждается в уходе.

Я обхватил ладонями его морду и поднял голову, чтобы осмотреть зубы. Он покорно стоял, не демонстрируя ни малейшей агрессии или неловкости. Зубы у него были в отличном состоянии, и я прикинул, что ему лет пять-шесть. Прозрачно-карими глазами он смотрел на меня с непреходящими мудростью и терпением, присущими собакам. Я почесал ему за ушами, и он, прикрыв глаза, положил голову мне на руку.

— Ну что ж, если вы разведете огонь, я отправлюсь ловить ужин для нас троих.

Оба — и Шарлотта, и пес — заулыбались. Я извлек чистую рубашку, надел ее, застегнул и заправил в штаны. Молодая женщина собрала свою мокрую одежду, разложенную на камне, и, прихватив также мои вещи, лежавшие на траве, похлопала по ноге:

— Пойдем, псинка! Нам надо придумать для тебя имя.

Пес смотрел то на меня, то на мою спутницу, бил хвостом по земле и скулил.

— Иди, иди с ней, — сказал я. — Я не против.

Он пустился вслед за Шарлоттой.

Когда я вернулся к нашему лагерю с пятью сазанами, посреди расчищенной за грузовиком площадки пылал костер. Мокрые вещи свисали с боковых зеркал машины, а женщина и собака ждали меня у огня. Шарлотта взяла гребень, которым причесывалась, и выдирала им колтуны и репьи из шерсти пуделя. Он расслабленно лежал на боку, выставив вверх выпрямленную заднюю лапу. По ходу работы женщина напевала себе под нос, и я залюбовался этой парочкой.

Слушая, я занимался костром, потрошил и чистил рыбу, а потом вдруг вспомнил мелодию:

— Пуччини?

Шарлотта посмотрела на меня, и, глядя на ее лицо, обрамленное волосами, я невольно отметил, как она красива: шелковые пряди, темные глаза и лучезарная улыбка. Доверять я ей не мог, но устоять перед ее красотой был не в состоянии.

— Так вы — знаток оперы?

Пес положил лапу ей на бедро, требуя, чтобы она не прерывала своего занятия. Теперь, когда его избавили от самых страшных колтунов, он больше походил на избалованного домашнего любимца, чем на бездомное животное.

— Как-то раз на Nadolig, это Рождество по-нашему, отец подарил матери граммофон. Вот она любит оперу, а мне нравится далеко не все. Порой звучит так, как будто завывает cyhyraeth.

— Cyhyraeth?

— Это дух, который вопит и мечется над будущим покойником.

— Вроде банши?

— Так и есть. У ирландцев — банши, а у нас, валлийцев, — cyhyraeth. Некоторые оперы уж больно похожи на звуки, производимые духами.

Она засмеялась, откинув назад голову и обнажив изящную линию белой шеи.

Мне захотелось, чтобы она снова засмеялась, и я добавил:

— Летом, когда окна по вечерам были открыты, граммофон моей матери наводил ужас на соседей.

Усилия были вознаграждены. Пудель, недовольный новой заминкой, вздохнул, поднялся и пошел исследовать рыбу. Я почесал его за ухом:

— Ты свою долю тоже получишь, малыш.

Шарлотта вытерла глаза.

— Если говорить о завываниях cyhyraeth, то один из моих любимых композиторов — Вагнер, — говорила она уже без смеха. — Но, когда напеваешь его музыку, она звучит не так уж мирно. И мне очень трудно не осуждать его за то, что он немец.

Теперь настала моя очередь хохотать.

Ночь стремительно накрыла кроны деревьев над нами. Шарлотта наложила мне на висок свежую повязку. Я затушил огонь и забросил подальше рыбные кости, а она тем временем забралась в кузов грузовика и расстелила нам постели на носилках.

— А что вы думаете насчет Алджернона?

Мы с псом переглянулись, и я скривился. Уверен, если бы пудель смог, он бы сделал то же самое.

— Так и человека-то звать негоже, не то что невинное животное.

— Но все другие имена вы тоже отвергли.

— Нельзя называть бедного зверя Арчибальдом, Борегардом или Седриком.

— А Дигби? Или Юджин?

Я понял, что она подтрунивает надо мной, когда она продолжила:

— Фаунтлерой?

Последовала пауза, а за ней — едва слышный смешок.

— Именно это я пытался внушить своему сыну, — сказал я, обращаясь к псу, который, судя по наклону головы и навостренным ушам, был само внимание. — Женщины — достойные создания. Приятные и сильные. Но порой ведут себя странно, и лучше всегда иметь это в виду.

Шарлотта выглянула из кузова, улыбаясь во весь рот:

— Совет полезный. Однако хочу предупредить, что сами женщины предпочитают, когда их называют загадочными.

Загадочными. Скрытными. Я не понимал, почему она не призналась мне, что знала моего сына.

— Я это учту.

Мы смотрели друг на друга несколько кратких секунд, и в отблесках огня мне показалось, что она покраснела.

— Ну, все. — Голос ее звучал по-деловому, что мне в ней особенно нравилось. — Постели готовы.

— Укладывайтесь. Мы с псом еще разок пройдемся по периметру.

— Постарайтесь, пожалуйста, не напугать меня, когда вернетесь.

У меня не было ни малейшего желания встретиться с ее кольтом.

— Я свистну, когда мы будем приближаться.

И я продемонстрировал, как именно. Пес насторожился.

Луна была в растущей фазе, но сквозь кроны деревьев ее свет почти не проникал. В темноте жизнь в лесу продолжалась: издавали различные звуки ночные звери и птицы, воздух благоухал смесью запахов земли, воды и деревьев. Несмотря на темень, я почувствовал себя в своей тарелке — впервые с тех пор, как оказался на континенте.

Пудель замер и издал низкое рычание.

— В чем дело, малыш?

Полоска лунного света, просочившаяся сквозь густые ветви, отразилась в его глазах. Я положил руку на голову пса и почувствовал, как его тело пробрала дрожь. Я ожидал, что пудель сбежит, но он продолжал следовать за мной, черной тенью на бесшумно ступающих лапах. Я повернул обратно к лагерю.

Пока мы возвращались в темноте, нам служил маяком какой-то источник света, и я понял, что Шарлотта зажгла фонарь. Я свистнул, мы подошли к кузову грузовика, и пес запрыгнул внутрь. Моя спутница уже улеглась, и я решил, что она спит, пока она не засмеялась оттого, что пес запрыгнул к ней на носилки и начал тыкаться в нее носом.

Она приподнялась на локте:

— Хамфри, тут не хватит места для двоих. Как тебе такая кличка? Или, может, Лоренс?

Пес ничем не выказал, что одобряет эти предложения, зато, пристроившись в уголке согнутых в коленях ног Шарлотты, пояснил ей, что она ошиблась в другом. Он свернулся в клубок и вздохнул, положив голову ей на бедро. Она погладила длинную узкую морду.

— Может, стоит поискать его хозяина? Вдруг он потерялся?

— Пудели — очень умные собаки. Имей он куда вернуться, давно уже был бы там.

— Мой отец обожал своего кунхаунда, а тот не любил никого, кроме него. У меня никогда не было своей собаки. А у вас?

— А как же. Дома у меня две — Бесс и Бракен, — помогают пасти овец. Бесс готовилась ощениться, когда я уезжал. У нас всегда был дома целый зверинец. Оуэн вечно кого-нибудь спасал.

Закрыв одну из дверец кузова, я забрался внутрь. Другую дверцу оставил нараспашку, чтобы не пропустить незваных гостей. Затем снял ботинки и вытянулся на постели, которую приготовила для меня Шарлотта.

Она повернулась на бок и подложила ладони под щеку.

— У вас есть еще дети, кроме Оуэна?

Я потянулся и задул фонарь. Едкий дым закружил у меня над головой и поднялся через вентиляционное отверстие, исчезнув в ночи, словно птица-призрак. Я лег на спину и тоже подложил руку под голову.

— Нет. — Ответ вылетел, как воздух, из груди и пропал в темноте облаком дыма. Я прочистил горло. — Нет. Было еще двое. Близнецы. Погибли при родах вместе с моей женой.

— Зря я спросила…

— Откуда вы могли знать? Это случилось много лет назад, хотя я по-прежнему часто прихожу на их могилу. — Особенно в последние годы. — Я похоронил детей вместе с Айлуид. Она бы этого хотела. Священник был недоволен, но… Я переубедил его. — И за это провел несколько ночей в тюрьме. Мой левый кулак все еще помнил ту боль.

Шарлотта помолчала, и я решил, что она заснула. Вновь она заговорила почти шепотом:

— Мы обязательно найдем Оуэна.

— Так и есть. Найдем.

Других вариантов и не предполагалось.

Тогда-то я и узнаю, почему она так хочет его отыскать.

По привычке я проснулся до рассвета. Шарлотта спала, но пес увязался за мной и, лежа на берегу, наблюдал, как я вылавливаю сонную рыбу в темной прохладной воде.

На обратном пути он вдруг остановился, навострив уши. Я огляделся, но не заметил поблизости никого и ничего угрожающего. Пудель глянул на меня и углубился в лес, быстро слившись с утренними тенями. Я посвистел ему и подождал, но он не вернулся.

Рыба уже готовилась на горячих углях, когда Шарлотта выбралась из кузова. Янтарные лучи раннего солнца, озарив ее голову, позолотили волосы. Она приветствовала меня жестом и удалилась к реке. Вскоре моя спутница вернулась. Лицо обрамляли мокрые пряди, глаза сияли.

Шарлотта присела рядом со мной на поваленное бревно и наклонилась к костру, вдыхая аромат рыбы. В желудке у нее заурчало.

— А где Галахад?

Я улыбнулся выбору клички:

— А почему не Ланселот?

— Ланселот мне никогда не нравился, — скривилась она. — Я всегда считала, что у Гвиневры совсем не было мозгов.

Я ухмыльнулся и постарался посдержанней сообщить ей новость:

— Утром сбежал в лес. — Она расстроилась. — Я уверен, к завтраку он вернется. Вчера он слопал две рыбины.

Но пес не вернулся. Даже после того, как Шарлотта отправилась в заросли на его поиски.

Пока я гасил костер, она сворачивала постели. По ее опущенным плечам я видел, как она переживает.

— Полагаю, нам пора двигаться в путь, — объявила Шарлотта, проверив топливный бак и масло.

Не успел я предложить напоследок пройтись по лесу в поисках собаки, как мы услышали отдаленный лай.

— Это он! Сюда, мальчик! Ко мне!

Пес не последовал ее призывам — лай не смолкал, но не становился ближе.

— Пойдемте! — сказал я. — Мы отыщем его. Но будьте начеку. Мы не знаем, что он там нашел.

Шарлотта последовала за мной в чащу. Мы звали пса и шли на лай. Он вел нас вниз по течению реки и вглубь леса. Потом деревья поредели, и нам все чаще стали попадаться валуны.

— Вон там! — крикнула Шарлотта и устремилась вперед.

Завидев нас, пудель перестал лаять и завилял хвостом. Он стоял под нависавшей скалой.

— Вот ты где, глупое животное! — Пес подскочил и поставил передние лапы Шарлотте на талию, словно по-детски обняв ее. — Я уже было решила, что… — Она внезапно умолкла и насторожилась.

— Шарлотта?

Она не ответила и не обернулась на зов, неотрывно глядя в густую тень под скалой. Я ускорил шаг и, дойдя до нее, тоже остановился как вкопанный.

Под скальным выступом, образовавшим открытую пещеру, лежал солдат. Тяжело раненный, судя по обилию запекшейся крови на одежде и серому цвету лица.

Форма на нем была немецкая. Дрожащей рукой он направлял свой пистолет на Шарлотту.