Я уйду с рассветом

XX

Я успел подхватить Шарлотту. Ноги не держали ее. С женщиной на руках я спустился с небезопасного хребта на тропу, идущую вдоль берега озера. Встав на колено, я снял с Шарлотты рюкзак и запасную кобуру, отбросил и то и другое в сторону и, осторожно придерживая голову, уложил Шарлотту на землю. Голова у нее была теплой, а волосы струились между пальцев, словно прохладный шелк. Отто, скуля, кружил вокруг нас.

— Тихо, bach! Лежать! Место!

Он повиновался, свернувшись около головы Шарлотты и положив морду ей на плечо.

Трясущимися руками я расстегнул пальто и отогнул ворот.

— Esgob annwyl, святые угодники, Шарлотта. Cachu hwch, вот дерьмо.

— Что, все так плохо? — Голос у нее задрожал.

Пуля оставила дыру под левой грудью. По голубой ткани платья вниз до середины бедра расходилась кровавая полоса.

Я встал.

— Жди меня. Грузовик недалеко уехал, я…

Она ухватилась за край моей штанины.

— Это привлечет ненужное внимание к детям и тем женщинам. Недалеко отсюда, во Франции, есть больница. И… я не хочу расставаться с тобой.

Я встал рядом с ней на колени и провел рукой по лицу.

— Cachu. Ffyc.

— Это что, ругательства?

— Так и есть. — Руки у меня дрожали. — Дерьмо. Твою мать. Coc oen. Хрен бараний.

Она рассмеялась, но смех захлебнулся стоном.

— Впервые слышу, как ты ругаешься.

— А как ты думала? Я злюсь. Глупая женщина! Enaid, душа моя, почему ты мне ничего не сказала? — Она потянулась к ране, но я перехватил ее руку. — Не надо. — Не рассчитав движений, я прижал ее ладонь к щеке и коснулся губами пальцев.

Она сглотнула и заморгала.

— Не было особого смысла тебе об этом говорить. Я… я думаю, уже слишком поздно.

— Не говори ерунды. — Я выпустил ее руку и снял с себя рюкзак.

В аптечке первой помощи, похоже, ничего для данной ситуации предусмотрено не было. Мне захотелось швырнуть железной коробкой о скалу. Я расстегнул пять пуговиц от воротничка до пояса, потом ножом разрезал ткань до живота.

— Мог бы разорвать, — с трудом проговорила Шарлотта. — Не думаю, что это платье удастся восстановить.

— Молчи!

Я осторожно оторвал набухшую кровью ткань от раны. Темная маленькая дырка зловеще выделялась на коже. Тихо-тихо я перекатил Шарлотту на другой бок и проверил спину. Выходящего отверстия не было.

Кровь толчками вытекала из раны. Доставая из аптечки бинт, я чувствовал на себе взгляд Шарлотты, но не решался посмотреть на нее. Она казалась такой невыносимо хрупкой. Ее ребра походили на птичью клетку. Гладкая бледная кожа была заляпана кровью. У меня перехватило горло и защипало глаза. Развязав тесемки на поясе и бедре, я снял с молодой женщины кобуру и спрятал кольт в рюкзак.

Потом я прокашлялся и наложил на рану повязку. Руку Шарлотты я положил поверх повязки.

— Держи так, но не дави. — Концы я обмотал вокруг тонкого туловища. — Так сойдет.

Шарлотта постепенно убирала руку, а я продолжал обматывать ее бинтом, пока его не осталось лишь для того, чтобы завязать узел на боку. Я извлек из аптечки еще одну упаковку и повторил манипуляцию.

Закончив, я встретился с Шарлоттой взглядом — ровно в тот момент, когда слеза выкатилась из уголка ее глаза и потекла по виску. Отто ткнулся мордой ей в шею, а я успел поймать большим пальцем слезу, пока она не попала в волосы.

— Тебе больно?

Шарлотта покачала головой:

— Мне страшно.

Я сглотнул. Мне тоже было страшно.

— Не стоит бояться. Все будет хорошо.

— Я не смогу идти дальше, а ты не сможешь перенести меня через гору.

Я надел на себя рюкзак и снова завернул ее в пальто.

— Держись за шею! — Я поднял Шарлотту на руки и осторожно встал, стараясь не потерять равновесие на неровной тропе. Она положила голову мне на плечо, а я прижался губами к ее волосам. — Смогу и перенесу.

Дорога вокруг озера показалась вдвое длинней. Когда я достиг хребта, мое внимание привлекло некое движение у берега. Из высоких воздушных потоков спикировал орел. Отразившись в озере, он крыльями поднял рябь на воде, затем приземлился на выступе, за которым ранее прятались четверо немцев, спугнув стаю воронов. Вдоль берега кралась лисица.

Наконец я дошел до соснового леса, где мы ночевали несколько дней назад, и бережно опустил Шарлотту на землю.

Глаза у нее были закрыты, лицо напряжено от боли. Отто обнюхал женщину, а когда она не отреагировала, принялся тыкаться ей в лоб. Я похлопал ее по щеке, взял тонкую руку и, нащупав слабый пульс, с облегчением закрыл глаза.

— Шарлотта… — прошептал я, отводя пряди волос с ее лба.

Она открыла глаза:

— Только ты меня так называешь…

Отто лизнул ей ухо и щеку, и она слабо усмехнулась.

— Ну, хватит, bach! — сказал я псу, а потом обратился к ней: — Чарли — мужское имя. Оно не годится для красивой девушки.

— Мне нравится, когда ты называешь меня Шарлоттой, — улыбнулась она.

Я расстегнул ей пальто и отогнул полочку платья в сторону. Кровь из раны просочилась сквозь бинты.

— Ты теряешь слишком много крови.

Я расчистил на опушке место под костер. Хворост занялся быстро, пламя ярко разгорелось и не гасло. Я добавил толстых веток, огонь заполыхал, оранжево-красные языки выбрасывали в утренний воздух снопы искр.

Я весь взмок, но Шарлотту знобило, ее кожа покрылась мурашками от горной прохлады. Скинув тулуп, я прикрыл им молодую женщину. Потом достал со дна рюкзака толстое одеяло и укутал ей ноги.

Шарлотта следила за мной, ее глаза казались огромными и темными на изнуренном лице.

— Тебе тепло? — спросил я.

— Так и есть.

Я улыбнулся ее попытке подражать мне.

— Прости, что солгала про твоего сына.

— Уже простил. Я понимаю, почему ты мне сразу не сказала.

— Ты должен бросить меня.

Я отвернулся, уставившись на костер.

— Не брошу.

— Я тебя задерживаю. Ты не можешь…

— Хватит! — Мой голос прозвучал резче, чем я рассчитывал, и я попытался смягчить его. — Достаточно. Это не обсуждается. Даже слушать не хочу.

Я смазал йодом лезвие ножа, и, когда огонь выгорел, положил нож на угли. Пока металл нагревался, я отломил ветку длиной с ладонь.

— Ты собираешься вынуть пулю?

Я сглотнул.

— Нет. Я не знаю, где она сейчас, и не могу ковырять рану вслепую. Хочу остановить кровотечение. — Посмотрев Шарлотте в глаза, я протянул ей палочку: — Зажми ее зубами.

Дыхание клокотало у нее в груди, в потемневших глазах стояли страх и боль, но она повиновалась.

Я приподнял промокшие бинты и йодным тампоном обработал кожу вокруг раны. Кровь все еще вытекала. Шарлотта вздрогнула от моего прикосновения.

Нож, лежавший на углях, еще не раскалился докрасна. Я вытащил его из костра, вернулся к Шарлотте и приказал ей:

— Зажми покрепче.

Она стиснула зубами палочку и повернула лицо к пуделю. Я набрал в грудь побольше воздуха и мягко приложил горячее лезвие к ране.

Кожа зашипела и обуглилась. Шарлотта закричала, самодельный деревянный кляп заглушил душераздирающие звуки. Потом крик оборвался, тело обмякло, и я понял, что она потеряла сознание. Мне стало легче.

Отто вскочил и принялся, подвывая, бегать вокруг нее. Я поднял лезвие и продолжал прикладывать его вокруг раны короткими движениями, пока не запечатал дыру и кровь не остановилась.

Тогда я отбросил нож. Меня мутило, и я растирал себе лицо трясущимися руками. Мне не сразу удалось распаковать новый тампон с йодом, чтобы обработать рану. От ее страшного вида и запаха горелой кожи я испытал приступ тошноты. Пришлось сглотнуть несколько раз, прежде чем я смог последним бинтом обмотать Шарлотту, чтобы рана не терлась об одежду.

Я поправил платье, испачканное в крови, и застегнул пальто до самого подбородка Шарлотты. Потом собрал еду и припасы в один рюкзак, взяв с собой только один матрас, и укутал женщину в одеяла.

Инфекции было не избежать, я боялся этого больше, чем прижигания раны от пули, засевшей в теле. Сунув нож обратно в сапог, я затоптал костер, надел рюкзак и взял Шарлотту на руки. Ее голова болталась около моего плеча. Отто, поднявшись на задние лапы, уперся передней лапой ей в бедро и ткнулся мордой в локоть. Рука Шарлотты соскользнула вниз и повисла.

— С ней все будет хорошо, Отто-bach, — я старался говорить уверенно, пытаясь убедить скорее себя, чем его.

Путь был тяжелым, но я всю жизнь гонял овец по опасным дорогам, и хватка моя оставалась крепкой, даже когда я несколько раз поскальзывался, карабкаясь по осыпающимся склонам. Отто резво бежал впереди, выбирая дорогу.

Гору мы перешли, когда солнце стояло в зените над головой.

Шарлотта очнулась, стоило мне положить ее на землю. Мне надо было нацепить кошки.

— Рис?

Наклонившись, я взял в ладони ее лицо:

— Я тут.

Ее бесцветная кожа была прохладной и липкой на ощупь.

Она улыбнулась мне, но потом ее глаза закрылись.

Я похлопал молодую женщину по щеке:

— Не отключайся, fy nghariad aur.[79] Ты должна оставаться со мной.

— Я останусь, — еле слышно, так, что мне пришлось напрячь слух, пообещала она.

Я вступил на ледник. Пес последовал за мной, но заскользил по насту. Попятившись назад, он заскулил.

— Ко мне, Отто! Иди сюда!

Но он не подчинился и отчаянно залаял.

Шарлотта вздрогнула у меня на руках:

— Отто? Где он? Ко мне, мальчик!

— Он не может идти за нами по льду.

— Не бросай его. Прошу, не бросай его! — В ее голосе звучала тревога, она даже попыталась заглянуть мне за плечо.

— Тихо. Не брошу. — Я повернулся, стараясь не оступиться на опасном склоне, и двинулся обратно к пуделю, бешено замахавшему хвостом. — Глупое животное… — с нежностью произнес я. — Готов напасть на вооруженного солдата, а по льду пройти боишься.

И я пустился в переход по леднику с собакой на плечах и женщиной на руках. Когда лед кончился, я поставил Отто на землю и снял кошки, затем снова взял Шарлотту на руки и двинулся в долгий путь вниз по склону через тундру.

Дойдя до расселины, я вынужден был остановиться, чтобы передохнуть. Нести раненую по осыпающемуся склону, не имея даже возможности посмотреть себе под ноги, мне было не под силу. Я снял рюкзак, распихал по карманам наши документы и приторочил ее кобуру с кольтом себе на бедро. Затем связал руки Шарлотты и, накинув их себе на шею, как петлю, подвесил женщину на закорки и закрепил веревкой.

Спуск по расселине оказался трудным испытанием. Несколько раз Шарлотта приходила в сознание и пыталась уцепиться за меня, но в основном просто болталась у меня на спине, и только веревка, которой мы были надежно связаны, не позволяла ей соскользнуть.

Когда мы достигли выступа и русла ручья, солнце, окрашивая небо в бордово-красные тона, уходило за горизонт. Шарлотту начало трясти.

Я обрезал веревки и уложил ее на землю. Мы с Отто напились из маленького водопада. Я промочил пересохшие губы Шарлотты, не рискнув побеспокоить, чтобы напоить.

Она то приходила в себя, то бредила. Проверяя рану, я приподнял бинты, и Шарлотта застонала. Прижигание помогло, и дырка от пули не раскрылась.

Я снова завернул молодую женщину в пальто и одеяла. Она застонала, когда я приподнимал ее, и тогда я прижался губами к ее лбу. Кожа была теплой и влажной.

Километры быстро уходили из-под ног, Отто едва поспевал за мной. Мы достигли дороги, ведущей к деревне, когда синие сумерки перешли в черноту ночи. Луна была в последней четверти, на ущербе. Полумесяц поднялся над верхушками деревьев, и тропа, по которой мы шли, оказалась хорошо освещена. Тени были прохладными и густыми, и облака, проплывавшие по небу, сгущали их еще больше.

Редкие снежинки, видимые в зыбком лунном свете, таяли, не долетев до земли. От тепла, исходившего от Шарлотты, у меня на спине взмокла рубашка. Неровная тропа, вившаяся вдоль русла реки, перешла в дорогу, ведущую в Клюз. Когда мы достигли Сикст-Фер-а-Шеваль, деревня уже спала: ставни в домах были захлопнуты на ночь. Ни вывески доктора, ни больницы. Однако я понимал, что Шарлотте необходима помощь, которой простой сельский врач оказать не в состоянии, поэтому продолжал идти.

Плечи ныли, но я ускорил шаг и ухватил покрепче свою ношу. Шарлотта стонала и бормотала что-то неразборчивое. Я вцепился в нее и принялся рассказывать о доме: о каменном заборе, который пора чинить, о коттедже, который построил мой прапрапрадед; о том, как ветер поет на холмах. Я рассказал ей о детстве Оуэна, о том, как однажды он попытался подоить соседского быка; как построенный им плот начал тонуть посреди холодной реки, и мне пришлось прыгнуть в воду, чтобы вытащить сына.

Несколько часов спустя, когда мы миновали кладбище Клюза, где я похоронил младенца, Шарлотта уже горела от жара и бредила.

До больницы я добрался с первыми лучами озарившего восток солнца. Дверь оказалась запертой. Я начал барабанить ногой.

— Откройте! Мне нужен доктор! — кричал я до тех пор, пока изнутри не раздались шаги.

Дверь открылась, и показалась молодая девушка.

— Месье…

Я оттолкнул ее плечом и вошел в здание. Девушка устремилась за мной:

— Monsieur, vous ne pouvez pas…[80]

Я чуть не сбил с ног медсестру с суровым лицом, вышедшую из палаты в коридор. Чтобы удержаться на ногах, она ухватилась за одеяла, в которые была закутана Шарлотта. Увидев лицо раненой, медсестра накинулась на меня с расспросами.

— Прошу вас! Мне нужен доктор. Срочно! — не слушал ее я.

Сказав что-то шедшей за мной девушке, она кивнула:

— Проходите. Что с ней случилось?

— Она ранена, пуля вошла в левый бок. Вчера утром. — Я шел вслед за медсестрой по больничному коридору. Мы завернули направо, в другое крыло. — Я прижег рану. Иначе она истекла бы кровью.

Суровая женщина привела меня в операционную и указала на стол:

— Кладите ее сюда.

Я подчинился. Затем погладил Шарлотту по щеке. На лишенном красок лице резко выделялись брови и ресницы. Она не отозвалась, когда я прошептал ее имя.

Меня выпроводили в коридор, а в операционную поспешили врачи и персонал.

— Вам придется подождать в главном вестибюле, — объяснила мне суровая медсестра. И с мягкой улыбкой опустила взгляд. — Вашей собаке тоже.

Отто семенил вслед за мной, пока я выходил из хирургического крыла. Прислонившись к стене, я сел на корточки, он свернулся рядом и пристроил морду на моем колене. Я положил руку ему на голову, и мы вместе принялись ждать.

Она запустила пальцы в мои волосы, а я приложился щекой к ее округлившемуся животу.

— Мне кажется, я их слышу.

Айлуид засмеялась, покачав головой, и я откатился, чтобы увидеть ее лицо. Она с нежностью улыбнулась мне:

— Какой же ты глупый! И почему это ты так уверен, что это «они»?

Закрыв глаза, на этот раз я приложил к ее животу ухо. Ткань платья была мягкой и изношенной, кожа под ней — теплой и душистой. В животе происходило движение, словно бабочки трепетали крыльями в ночи или ветер шевелил занавеску. Нас обдувал ветерок, наполненный ароматами вереска и плодородной почвы.

— Да я просто чувствую это.

Она нежно провела пальцем по моим бровям, а я осторожно ее обнял. Мирная жизнь давалась мне с трудом, но присутствие жены делало мое существование не таким невыносимым. Земля под одеялом, на котором мы сидели, все еще была холодной после зимы. Солнце, прорываясь сквозь ветви, осыпало нас солнечными зайчиками.

— Dadi! Dadi!

Дрожащий голос звучал расстроенно. Я привстал. Короткие плотные ножки Оуэна несли его под гору на такой скорости, что он вот-вот мог упасть. Перед мальчиком с лаем металась Рианнон, пытаясь его остановить.

Я подхватил сына на руки, как только он подбежал. Лицо у него было испачкано грязью вперемежку со слезами.

— Что случилось, machgen i?

Он протянул мне руки, которые до этого прижимал к своей щуплой груди. В розовых ладошках лежало птичье яйцо, расколотое пополам.

— Я только хотел посмотреть, dadi. Я не хотел ничего портить. — Мальчик всхлипнул, содрогнувшись всем телом.

— Успокойся. — Я взял у него разбитое яйцо и отложил его в сторону. — С некоторыми вещами нужно обращаться с особой осторожностью, потому что они слишком хрупкие.

Он уткнулся мне в грудь и зарыдал. Я прилег на одеяло. Рианнон со вздохом устроилась у нас в ногах. Айлуид перекатилась на бок и поглаживала сына по спине, пока его рыдания не перешли во всхлипы, и он, потяжелев, не привалился ко мне.

— Рис, пообещай мне кое-что, — прошептала она, как только малыш заснул.

— Все, что хочешь.

— Обещай всегда присматривать за Оуэном.

Я повернулся и посмотрел ей в глаза:

— Ты же знаешь, что я всегда буду заботиться обо всех вас.

— Знаю, но Оуэн — особенный. — Разглаживая спутанные волосы сына, она не отрывала от него взгляда. — У него такое нежное сердце. Как одна из тех очень хрупких вещей.

Я положил руку сыну на спину, накрыв ее почти полностью. Своей грубой ладонью я ощутил, какой он теплый и крепкий и в то же время хрупкий. Его спина вздымалась и опускалась в мерном ритме сна. Айлуид положила свою руку поверх моей, и наши пальцы переплелись.

— Обещаю.

Я почувствовал, как кто-то прикоснулся к моему плечу, и понял, что заснул. Я поморгал, разглядывая присевшую передо мной женщину, и не сразу узнал ее без монашеского облачения и головного покрывала.

— Матушка Клеманс.

— Просто Берта. Думаю, та часть моей жизни уже позади.

Она сидела по другую сторону от Отто, так же, как и я, вытянув и скрестив ноги.

— Как девушка? Анжелика.

Когда она горько улыбнулась, морщины вокруг ее глаз и рта углубились.

— Не выжила.

— Мне жаль.

Без покрывала, с короткой стрижкой Берта казалась такой уязвимой и беззащитной.

— Я утешаю себя мыслью, что она больше не терзается, и боль ее утихла. Она так мучилась, с тех пор как… — Берта глубоко вздохнула. — Тут я не могла ее защитить, а Господь по какой-то причине не захотел. Если бы не моя вера, мною овладело бы отчаяние.

Много лет у меня не было никакой веры, но я постарался обрадовать бывшую аббатису, чем мог:

— Дети в безопасности.

Она подняла взгляд, и ее лицо смягчилось:

— Благодарю вас. Если бы не вы, они бы не выжили.

— Если бы не Оуэн.

Берта опустила голову:

— Конечно.

— Как вышло, что Оуэн начал в этом участвовать?

Она внимательно посмотрела на меня:

— Не начал участвовать, а сам создал по всей стране сеть из школ и аббатств, где прятали детей.

Я откинулся к стене.

— Так это была его сеть…

— Да. Сеть Гравенора. Так мы привыкли называть ее.

— А с чего все началось?

Берта погладила Отто.

— Оуэн никогда не рассказывал. Это было небезопасно. А он не из тех, кто любит болтать о себе.

— Так и есть.

— Но от его жены я слышала, что сначала он перевозил предметы искусства из Парижа. Работал с Ротшильдами, Вейл-Пикардами, Селигманами, человеком по имени Канн и сотрудниками Лувра. Однажды Оуэн обнаружил на чердаке детишек. Родители спрятали их накануне погрома «Вель д’Ив».

— С этого все и началось… — Я потер лоб и ущипнул себя за переносицу. — И сколько детей удалось спасти?

— Считая тех, что переправили вы? Пятьсот двадцать семь. Насколько я знаю.

Потрясенный, я закрыл глаза.

— Хорошо, что вы вернулись, — вновь заговорила она. — У меня есть новости.

Я напрягся и повернулся лицом к ней, но бывшая монахиня избегала моего взгляда.

— Северин нашлась. Она в больнице. В Лионе.

— А Оуэн?

Ответ я знал еще до того, как Берта посмотрела на меня и покачала головой.