Янтарное побережье

Боцман

Танкер уже давно оставил позади берега Европы, миновал Азорские острова и углубился, как говорится, в безмерные просторы океана. Атлантика в сентябре, а шел как раз именно этот месяц — тихого заката лета, обычно спокойна, и можно, если, конечно, повезет, перейти ее без лишних неприятностей. Не нужно крутиться на койке, чтобы как-то проспать ночь, за обедом жонглировать тарелкой, чтобы съесть суп, можно даже спокойно позагорать на палубе, когда океан едва рябит мелкой волной, а воздух еще теплый и небо ясное. Это если повезет. Если же нет, то сентябрь в Атлантическом океане — не самая лучшая пора для плавания. Любят по нему носиться тропические ураганы, которым фантазеры метеорологи присваивают девичьи имена. Ветры эти рождаются в каких-то своих гнездилищах у экватора, какое-то время кружат там, а потом набирают силу, двигаются на север, долетая нередко даже до побережья американской Новой Шотландии или Европы. Но чаще всего разгуливают где-нибудь в пустынных районах Центральной части океана и там заканчивают свое существование. Вот так они обычно себя ведут, но вообще-то постоянных, проторенных дорог у них нет, и странствуют они где вздумается. Бывает, притаятся в каком-нибудь месте, медлят или блуждают лениво, словно выжидая чего-то, и никто уже не обращает на них внимания, а они, учуяв лазейку в барьере высокого давления, внезапно выскакивают из своего укрытия и мчат, сметая все на своем пути, нападая на зазевавшиеся, слишком медлительные или не сумевшие увернуться от них корабли, которым в этот момент приходится довольно туго.

В столовой команды заканчивался ужин. Удобно развалившись в кресле, Зенон закуривал сигарету, когда кто-то принес известие, что появился ураган по имени «Антонина» и что он шел в их сторону. Зенон не спеша выпустил клуб дыма, на момент включился в разговор об этой «Антонине», который, впрочем, длился не более двух минут, ибо тема не вызвала особого интереса, и не обратил внимания на то, что боцман как-то слишком торопливо вышел из столовой. Не удивило его, когда он уже нес вахту и «маркони», как обычно, пришел с метеосводкой, и появление боцмана на мостике. Сменившись, Зенон от нечего делать заглянул в штурманскую, где «маркони» и «чиф» составляли синоптическую карту, а боцман, прислонившись к стене, наблюдал, как белый листок бумаги покрывается красными и синими линиями. Потом, когда карту повесили на доску, он еще долго ее разглядывал, а затем вышел, старательно, чтобы не хлопнула, прикрыв за собой дверь.

«Антонина» до них не дошла. Она резко повернула на запад, к Большим Антилам, наделала там переполоха и, наконец, разбилась об острова. Но с юга шел второй ураган, а у экватора собирался третий. Боцман регулярно поднимался на мостик, но Зенон не придавал этому значения. Он решил, что у пана Сильвестра, а друг друга они официально именовали «пан Зенон» и «пан Сильвестр», просто такая привычка, и ничего странного в этом не находил. Сам Зенон, как и большая часть команды, этими ураганами особо не интересовался. Боцман тоже о них специально не выпытывал. Иногда только, как бы мимоходом, заметит, что ветры все чаще топчутся на месте, и выйдет. А тем временем «Бетси» и «Клавдия» — такие имена получили новые ураганы — покинули свои гнездилища и, набирая скорость, двинулись на север. Зенон в столовой играл с мотористом в калапиту[68], в углу резалась в бридж «кексовая» команда, а остальные — свободные от вахты матросы — сидели у приемника и слушали музыку. В этот момент с новым номером корабельной газетки вошел «маркони» и, вложив ее в скоросшиватель, сообщил, что дома прекрасная погода и люди еще ходят на пляж, а здесь «Бетси» затопила норвежский трамп[69].

— Попал, бедняга, в самый центр этой дряни и через пятнадцать минут пошел ко дну. — «Маркони» положил скоросшиватель на столик у двери и добавил:

— Восемнадцать человек уже выловили, а остальных ищут.

Все посмотрели на радиста. Даже бриджисты в углу прервали игру — такое известие производит впечатление и на картежников. В столовой на мгновение стало тихо, и в этой тишине боцман спросил:

— Где это произошло? От нас далеко?

В этом вопросе тоже ничего особенного не было. Каждый мог так спросить, и Зенону было интересно, что ответит «маркони». Тот сообщил, что норвежец затонул почти в трехстах милях на юго-восток от них, и еще пояснил, что «Бетси» поворачивает на запад и, похоже, собирается пойти за «Антониной», в Карибское море.

— А третий ураган, — снова поинтересовался боцман, — эта «Клавдия»?

— Опять застряла, — ответил «маркони», — пока непонятно, куда пойдет.

Офицер ушел, бриджисты продолжили роббер, Зенон с мотористом вернулись к калапите, и только в группке, собравшейся у приемника, где сидел боцман, продолжали говорить о норвежцах, погибших при кораблекрушении, и о том, как это людям на Антилах не надоест жить в вечном страхе перед проклятыми ветрами. Зенон вполуха прислушивался к этому разговору, который вскоре перешел в спор. Спорили о том, кому приходится хуже — жителям стран, где происходят землетрясения, или обитателям островов, стоящих на пути ураганов и тайфунов. Из слов боцмана Зенон понял, что тот, если бы ему пришлось выбирать, предпочел бы, скорее, вулканическую местность.

— Там, по крайней мере, — говорил он, — проще спастись, а на эти острова вместе с ветром идет волна и все заливает. И куда бежать?

Не все сидящие у приемника разделяли мнение боцмана, но Зенон так и не дождался конца дискуссии — проиграв, он выложил на стол пачку сигарет и пошел спать. Однако после полуночи, вероятно часа в два, Зенон проснулся, верней, его разбудила сильная качка. Когда он засыпал, койка убаюкивающе покачивалась, а сейчас ее сильно болтало из стороны в сторону, и при одном из наиболее резких толчков его прижало к шкоту. Ударившись локтем, Зенон проснулся.

Каюта, вечером такая тихая и спокойная, теперь была наполнена самыми разными звуками: в тумбочке, у изголовья, звенели стаканы и бутылки, в ящике столика перекатывались карандаши, по полу с шумом ездил чемодан, а на рукомойнике лихо выплясывали баночка с кремом, помазок, зубная щетка и бритва. Все это среди глубокой ночи безумно грохотало и стучало, но моряцкие нервы Зенона выдерживали еще и не такое, поэтому он лишь поудобней улегся и доспал свои два часа до вахты. Только на мостике он понял, что вытворяет Атлантика.

На больших танкерах рубка расположена высоко, и волны редко достают до нее. Сейчас же по стеклам почти постоянно текла вода, а когда Зенон вышел на крыло мостика, чтобы посмотреть на приборе силу ветра, плотный и сильный поток воздуха чуть не оторвал ему голову. Океан, еще темный, гудел и бил по судну тяжелыми, медленно переваливающимися волнами. Все это было предвестием чего-то гораздо более серьезного, и Зенон не удивился, когда на рассвете увидел море все в белой пене. Яростно воющий ветер срывал ее с гребней волн, разносил по всей поверхности океана и белым этим покровом мял, давил водяные горы, которые все сильнее таранили борт их танкера.

В середине вахты на мостике появился «маркони», а спустя несколько минут пришел и боцман. Он был еще в пижаме и сразу отправился в штурманскую. Зенон видел, как, наклонившись над столом, боцман внимательно рассматривал синоптическую карту, на которую «маркони» наносил барическую ситуацию. Меж красных линий, обозначающих область высокого давления, к северу, словно жало, выдвигалось синее ядро низкого, и боцман, показывая на него пальцем, спросил:

— До нас дойдет?

Радист обозначил кружком положение корабля и утвердительно кивнул.

— Мчится, как экспресс. Часа через два-три он нам устроит хорошую трепку.

Они говорили о «Клавдии». Блуждающий где-то на юге, довольно далеко от них, ураган прорвался через заграждающий ему дорогу барьер высокого давления и стремительно ринулся на север, прямо на их танкер. Капитан, которого Зенону было приказано разбудить, сразу сменил курс и пытался, используя всю мощь судовых машин, уйти из опасного района, но «Клавдия» была быстрее. После полудня на анемометре уже не хватало делений, а на палубу танкера, тяжело переваливающегося с боку на бок, рушились высокие, как дом, и рычащие, как тысяча чертей, водяные горы. Корабль, весь облепленный пеной, с трудом взбирался на темно-синие хребты этих гор, сползал в зияющие глубоко внизу широкие расщелины и снова неустанно карабкался на следующую вершину. Боролся он мужественно, но не обошлось и без потерь. Ночью волны разбили одну из спасательных шлюпок, а на следующий день, когда то же самое стало грозить другой, команде, чтобы ее закрепить, пришлось выйти на палубу. И только тогда Зенон по-настоящему понял Сильвестра.

Он спустился за ним, потому что боцман обязан присутствовать при такой работе, и увидел Сильвестра, стоящего у койки. В этом, собственно, ничего необычного не было, но поза его сразу настораживала. Он вцепился пальцами в деревянный бортик койки и тупо глядел на лежащий на одеяле спасательный пояс. Понятно, существуют инструкции, согласно которым пробковый жилет должен находиться на видном месте или там, откуда его легко и быстро можно достать в случае тревоги, но известно также, как чаще всего выполняются подобные инструкции. Моряки обычно запихивают эти пояса в самые дальние углы и уж точно никогда не раскладывают на койке, чтобы глядеть на них словно баран на новые ворота. Именно так и смотрел Сильвестр на этот пояс; он даже не заметил, что Зенон вошел в каюту. Он мог не услышать стука двери, потому что в корабль била тысяча молотов, тысяча кулаков барабанила по его брюху, громыхая по железу так сильно, что звук открывшихся дверей полностью потонул в этом шуме. Поэтому боцман не изменил положения, не отошел от койки. Зенон молча поглядел на него и только через минуту, подойдя поближе, сказал:

— Пан боцман, вы нужны на шлюпочной палубе. «Чиф» вас ищет.

Сильвестр резко обернулся. Иногда о человеке говорят, что у него серое лицо или лицо его посерело. Зенон даже читал что-то похожее в книгах, но никогда ничего подобного не видел. Сейчас у боцмана именно такое лицо, он смотрел на Зенона широко открытыми, неподвижными глазами. Зенон в первую минуту подумал, что боцман не понял или не расслышал его слов. Поэтому повторил, что «чиф» приказал боцману выйти наверх, так как надо закрепить шлюпку. Теперь, кажется, до Сильвестра дошло, и лицо его как-то сморщилось, словно уменьшилось в размере, а глаза убежали куда-то в сторону.

— «Чиф»? — произнес он странным, сдавленным, а может, просто охрипшим голосом. — Скажите, сейчас буду.

Зенону больше нечего было делать в каюте боцмана, и хотя, возможно, у него возникли какие-то вопросы, он вышел, а Сильвестр действительно через три минуты появился на шлюпочной палубе и включился в общую работу. А работа была нелегкой. Сильно качало, и судно зачерпывало воду бортами. В такой ситуации каждый должен быть предельно внимательным и постоянно за что-то держаться: штормовая волна не шутит — смоет, слизнет человека — и привет, тут ему почти наверняка крышка, даже если он и в спасательном жилете. За несколько секунд его отнесет от корабля, и ищи ветра в-поле. На спасательном поясе, правда, есть свисток и даже лампочка, но кто услышит свист во время шторма, когда ревут волны и воет ветер; поэтому все были осторожны и Зенон, конечно, тоже. Однако он то и дело поглядывал на боцмана и раз поймал его застывший, остекленевший взгляд.

Они закончили и спускались с палубы, вернее, ретировались с нее, но Сильвестр не двигался с места. Он стоял, судорожно вцепившись в релинг, и словно загипнотизированный смотрел на океан. А там, переваливаясь, одна за другой шли ревущие горы, окружали корабль, хищно бросались на него, бились в борта. Сильвестр, продолжая изо всех сил держаться за поручень, не отрывал глаз от волн. И тогда Зенон вспомнил спасательный пояс на койке, тот разговор за обедом и все понял: боцман боялся…

Он стоял в глубине коридора, в теплом и тихом нутре, и, прислонившись к шкоту, курил. Несколько раз ему хотелось выйти на палубу и посмотреть, что делает боцман, но что-то удерживало его. Впрочем, Сильвестр вскоре появился и, не останавливаясь, спустился вниз. Да, из всего этого можно сочинить неплохую байку, чтобы потом рассказывать на других кораблях, но Зенону было не до шуток. Это очень мерзкая штука, когда подобное случается с человеком, а моряки знают — такое иногда бывает. Можно плавать годами — и ничего, все время ничего, как вдруг в один прекрасный момент приходит страх. И тогда все зависит от того, пройдет он или станет возвращаться. И если вернется, то плохо, хуже некуда. Надо изо всех сил держать себя в руках, потому что, если с этим не справишься, остается один путь: из порта — домой, под перину, к жене под юбку. На судно возвращаться незачем, потому что и сам не выдержишь и других можешь заразить. Это болезнь заразная. И если раньше Зенон этому не верил, то теперь убедился на собственной шкуре. Он заразился от боцмана, однако если Сильвестр боялся только ураганов, то у Зенона дела обстояли несколько хуже, хотя поначалу он об этом и не подозревал.

Да Зенон ничего не знал, ни о чем не догадывался. Так бывает, например, с больным туберкулезом. Мужик — кровь с молоком, думает, что он воплощение здоровья, а в легких уже пасется целое стадо этих, как их там, палочек. И однажды он чувствует первый укол, потом идет к врачу, решив, что, может, сердце начало немного пошаливать от водки, и только там ему раскрывают глаза.

Зенон вовсе не подозревал, что у него это уже начинается, и больше интересовался Сильвестром, чем собой. Но однажды, а произошло это уже в южной Атлантике, он сделал некое открытие. Все сидели после ужина в столовой и курили. Боцман был, конечно, тоже, и Зенон поглядывал на него, так как стало известно, что прогноз, который получил «маркони», очень плохой и ночью ожидается приличный шторм. Итак, Зенон смотрел на боцмана и раздумывал о том, что тот сейчас может чувствовать и о чем беспокоиться. И как-то так получилось, что, не желая смущать своим взглядом Сильвестра, он глянул вниз, якобы на свои ботинки. Хотел посмотреть на ботинки, а увидел кусочек пола между ними. В столовой пол был покрыт зеленым линолеумом очень приятного цвета, но когда Зенон задержал на нем взгляд, то внезапно осознал, что под линолеумом железо, под этим железом следующая палуба, дальше танки[70], льяла[71], затем дно корабля, а под этим дном…

Это было так, словно он почувствовал первый укол, словно в первый раз узнал о том, что́ находится под дном корабля и от чего его отделяют эти жалкие листы железа. Он смотрел на клочок пола между ногами, понимая все яснее, что под этим железом, там, более тысячи метров воды, что их корабль качается на этой страшной глубине, а сам он находится внутри, в закрытом тонкими бортами брюхе, и вдруг Зенон почувствовал, как на голове у него от страха зашевелились волосы.

В ту ночь он не мог заснуть. Его товарищ уже давно храпел на нижней койке, а он лежал с широко открытыми глазами и слушал первые звуки приближающегося шторма, первые мягкие удары поднимающейся волны и почти ощущал ее скользкое, холодное прикосновение. В каюте было абсолютно, почти до черноты темно, и в этой тьме взгляд притягивал еле различимый кружок иллюминатора. Время от времени на нем появлялись брызги. Зенон отворачивался, закрывал глаза, но через минуту открывал их снова и всматривался в круглое стекло. Так он боролся с собой больше часа, потом наконец осторожно спустил ноги вниз и слез с койки. Почти на цыпочках, чтобы не разбудить соседа, он подкрался к иллюминатору, занавесил его и опустил шторку. Немного полегчало. Зенон уже не видел, как вода ощупывает стекло, как пытается проникнуть внутрь корабля, но все равно продолжал думать об этом.

Вначале, если смотреть сверху, вода светло-зеленая. На самой поверхности она почти белая, дальше у нее появляется голубоватый оттенок. Глубже вода становится зеленовато-синей, потом все зеленее и, наконец, такой, будто в нее добавили чернил, а еще ниже — туши. Хорошей черной китайской туши. И там уже совершенно темно. Там темно и мрачно, как на суше никогда не бывает и быть не может. В воде, почти на поверхности, где еще светло, резвятся веселые дельфины, плавают большие и маленькие рыбы с такими мягкими губами, а в зеленеющей глубине, где густеет тьма, стоят, подрагивая плавниками, лупоглазые, с шипами на спине и с твердой, как железо, чешуей отвратительные чудовища, вьются скользкие осьминоги. Их длинные многометровые щупальца висят и лениво шевелятся в воде, однако в любую минуту они готовы напрячься, обвить чье-нибудь тело и жадно присосаться к нему. А еще ниже, на самом дне, растут ужасные леса бесцветных растений, неподвижно торчат волосатые лапы угрюмых деревьев, под которыми расстилаются бледные луга без цветов. Там уже не живет никто, там мертвая тишина и вечный покой. И в эту тишину, в эту тишину…

Когда Зенон представил себе эту картину, по спине забегали мурашки. В темной каюте ему почудилось морское дно, и при мысли, что он мог бы на нем оказаться, опуститься на ослизлый ил, в вонючую, липкую грязь, по которой на паучьих лапах ползают слепые крабы, жуткие пожиратели падали, его тело покрылось холодным потом. Перед его мысленным взором возникли их чудовищные тела, и Зенону вдруг ужасно захотелось услышать хоть какой-нибудь человеческий голос; он уже протянул руку, чтобы разбудить товарища, но вовремя овладел собой и не выдал своего состояния. Потом снова натянул одеяло до подбородка и тихо лежал, не пытаясь больше уснуть. Вслушиваясь в усиливающееся громыхание шторма, Зенон вдруг понял, что это красивое, быстрое и комфортабельное судно — ловушка, куда он попал без своего ведома и согласия, и нет никакой возможности выбраться отсюда.

Так прошла первая ночь после того, как Зенон почувствовал свою болезнь, и следующие были не лучше; страх не отпускал его и наваливался даже днем. Зенон все чаще посматривал на этот дурацкий линолеум в столовой, и иногда ему казалось, что это уже не пол, а морская вода и через минуту он погрузится в нее вместе со стулом и будет спускаться постепенно в темнеющую бездну до черного, страшного дна. Зенон начал проделывать со спасательным жилетом то же, что и Сильвестр. Он держал его всегда в ящике под койкой, а когда ложился спать, вынимал, чтобы в случае необходимости сразу надеть и, хотя бы так подстраховавшись, выскочить на палубу. Однако приходилось быть осторожным, чтобы никто этого не заметил, чтобы это не открылось — ведь тогда его жизнь на танкере станет невыносимой. Он не знал, как справился с этим боцман и догадывались ли о его болезни другие, но во всяком случае разговоров на эту тему не было. Не было, возможно, и потому, что Сильвестр плавал с этой командой уже долго и был своим. А Зенон все еще оставался новым, не прикипевшим к судну моряком, и если бы о нем такое узнали, то наверняка бы не простили: мало приятного иметь в команде человека, который вечно трясется от страха. Тем более что этот страх заразен, как тиф. Зенон помнил обо всем этом и постоянно следил за собой. Но однажды он все-таки не выдержал, сорвался и…

Это произошло на обратном пути. Они шли через Атлантику с полными танками бензина. Зенон прекрасно помнил по рассказам старых моряков, что в последнюю войну танкеры называли «зажигалками», или «кораблями вознесения». Если в судно попадала торпеда, оно сразу взрывалось, и вся команда прямо, без пересадок попадала в рай. Он знал об этом и, хотя теперь не нужно было всматриваться в море в поисках перископа, боялся, что кто-нибудь совершит оплошку, будет неосторожен и посудина вместе с командой взлетит в воздух. На танкере существуют специальные правила безопасности, глупостей здесь никто не делает, костер на палубе не разжигает, но люди сошли бы с ума, если бы постоянно думали о нефти или бензине, находящихся в танках. Однако Зенон думал об этом всегда, а мурашки бегали у него по спине, когда после обеда, завтрака или ужина все доставали сигареты и спички.

Сам он тоже был заядлым курильщиком, но теперь бросил и уговаривал других последовать его примеру, лицемерно приводя все аргументы против курения, какие только мог вспомнить. Он утверждал, что, после того как расстался с сигаретами, чувствует себя значительно лучше, бил себя в грудь, показывая, как ему прекрасно дышится теперь. С большим удовольствием он повыкидывал бы за борт все пачки «Честерфильда», «Уинстона» или «Морриса», а заодно и спички, но прямо ничего сказать не мог и лишь смотрел, как все вокруг дымят, поскольку в столовой курить разрешалось. Но однажды он все-таки не выдержал. На палубе какой-то матрос беззаботно попыхивал сигаретой; Зенон сначала оцепенел, а потом кинулся к нему, вырвал окурок, бросил за борт и заорал:

— Да я тебе, сволочь, все зубы… — и вдруг почувствовал на плече чью-то руку. Сзади стоял Сильвестр. Он пронзил Зенона бешеным взглядом и оттащил в сторону. Теперь боцман уже не называл Зенона «паном», а тряс его и кричал:

— Слушай, ты, сопляк, если ты сию же минуту не успокоишься, то я сам, понимаешь, сам расквашу тебе морду!

Боцман знал, что происходит с Зеноном. Все знал и сказал ему об этом. Они спустились в каюту к Сильвестру, и там он выложил всю правду. Зенон не стал отрицать, да и не было никакого смысла отрицать, но когда Сильвестр закончил, Зенон сказал, что плавал на многих кораблях, но никогда раньше ничего подобного у него не было и что заразился он как раз от боцмана. Зенон выпалил это ему прямо в лицо, но Сильвестр даже не пытался выкручиваться.

— Поэтому я с тобой и толкую, — сказал он, и на миг они стали как бы друзьями по несчастью. Так бывает, когда людей терзает одна и та же постыдная страсть, которая делает их чуждыми остальным и притягивает друг к другу, но отнюдь не обязательно рождает взаимную симпатию. Это было сближение, вызванное, скорее, необходимостью, и закончилось сразу же после разговора. Они не распили четвертинку, не расцеловались, просто боцман рассказал Зенону, как началась у него болезнь: однажды он тонул в Индийском океане и с тех пор боится штормов.

Сильвестр, глядя на шкот, мял в пальцах бумажный шарик. Зенон спросил его, почему же он не спишется с судна и не пойдет работать на берег. Это был бы самый простой выход.

— А ты уйдешь? — Боцман щелкнул пальцем, и шарик покатился на край стола. — Если у тебя получится, сообщи мне. С меня тогда бутылка.

В тот день Зенон был уверен, что спишется с корабля, но оказалось, что все не так просто. Он не смог решиться и снова пошел в море на этом же танкере, и снова начались фокусы со спасательным поясом. Время от времени он посматривал на боцмана, но Сильвестр вел себя так, словно ничего не знал о болезни Зенона, словно у того все в порядке. Возможно, боцман таким образом хотел дать понять, что разговор тот — дело прошлое, что его вообще не было и кто старое помянет… Он был с Зеноном сух, часто даже строг, разговаривал только по службе и ни в чем не делал поблажек.

Зенон предполагал, что боцману, наверное, стыдно за то признание, за ту минуту откровенности, и порой ему хотелось сказать что-нибудь дерзкое, оскорбительное, но Сильвестр держался на расстоянии и не допускал фамильярности и тем не менее не переставал интересоваться Зеноном, приглядывал за ним, потому что в критическую минуту оказался рядом, словно заранее знал, что будет нужен. Это случилось в Средиземном море. За Мальтой они попали в сильный шторм: Зенон лишь на мгновение потерял равновесие, поскользнулся на мокрой палубе, и в ту же секунду огромная волна обрушилась на корабль, подхватила его и понесла за борт. И тогда боцман прыгнул. Должно быть, ему было страшно, чертовски страшно, но он прыгнул в ревущее море. Зенон шел уже ко дну, когда боцман со спасательным кругом оказался рядом. Их вытащили сцепившихся мертвой хваткой. После этого рейса Зенон все-таки списался на берег. Какое-то время он не плавал, а когда вернулся на флот, больше уже не встретился с Сильвестром. Однако Зенон навсегда запомнил своего боцмана, ибо это был самый смелый человек, какого он знал в жизни.

Перевод В. Масальского.