За*бан, но не сломлен. Как побороть весь мир, но при этом остаться собой

Как стать француженкой

В первое лето после колледжа я была очень худой из-за нового культового взгляда на жизнь: все должны быть немного французами. Французскую жизнь я пыталась начать ещё шесть лет назад. Но теперь я вернулась. Я прочитала книгу «Француженки не толстеют» и обратилась в другую веру. Я стала франкофилкой. Я пила много вина. Питалась, как человек, который боится съесть целый банан. Пила много кофе, носила шарфы, ела много йогурта. Я думала, что у меня всё продумано. Но всё это было похоже на коварное расстройство пищевого поведения, только на французском языке.

Я играла в мюзикле «Воскресенье в парке с Жоржем» в Филадельфии, который рассказывает о художнике Жорже Сёра и о том, как он был плох в отношениях и хорош в живописи. Действие мюзикла происходит в Париже. (А ещё я собиралась во Францию в конце июля. Мы хотели совершить «велосипедный тур», в котором нам предстояло проехать по городам Прованса. Отельный фургончик должен был возить наши чемоданы от отеля к отелю. И я хочу сказать вам: больше никогда я на такое не подпишусь. Согласно сайту, это должен был быть один из «лёгких» велосипедных туров. Но на полпути в гору мы узнали, что это означает «лёгкий» для горных велосипедистов, а мы таковыми не являлись).

В августе я переехала обратно в Нью-Йорк, один из самых причудливо-дорогих городов в мире. Поэтому, как всегда, родители помогли мне оплатить квартиру на два года вперёд, чтобы облегчить начало карьеры. «Ты уже так близко к цели! У тебя уже есть агент! Мы гордимся тобой! И хотим помочь». Тот факт, что родители могли помочь и хотели, я не принимаю как должное. И… спойлер: я всё ещё не могла собраться с силами. Днём я работала няней в семье, где начала подрабатывать ещё предыдущей зимой. Несмотря на то, что у меня была родительская субсидия на аренду жилья, я должна была иметь возможность позволить себе остальное, например, йогурт и маленькие французские кроссовки.

Однокомнатная квартира находилась в Верхнем Вест-Сайде Манхэттена в старом доме. Она была очаровательной, но стены осыпались. Там не было кухни, только крошечная раковина, крошечная плита и три шкафа. Поэтому мама купила маленький холодильник, и мы поставили его в кладовку (почти наверняка не соответствующую нормам). В ванной комнате, вероятно, была чёрная плесень, которую я заметила только через год. Кроме того, здание было заражено тараканами, а окна – пчёлами-плотниками. Однако эти заражённые окна, большие эркеры, выходили на красивую улицу, засаженную деревьями.

За два дня до переезда в новую квартиру я сильно заболела. К тому же умерла моя двоюродная тётя Берни, и мне пришлось ехать на автобусе в Филадельфию, чтобы петь на похоронах (с высокой температурой, распухшими миндалинами и комками, торчащими из горла).

Я пошла к врачу, чтобы узнать, нет ли у меня стрептококка. Но… у меня нашли мононуклеоз. Согласно инкубационному периоду мононуклеоза, я заразилась… во Франции? Франция! Почему ты продолжаешь меня мучить?! Я даже ни с кем не целовалась! Всё, что мы делали, – это катались на велосипедах по горам и спали.

На следующий день после похорон я, по-прежнему больная, вернулась в свой лазарет в центре города. Я была недееспособна и глубоко истощена в течение нескольких месяцев. (Или лет? Семь лет спустя врач наконец диагностировал хроническую усталость как следствие вируса Эпштейна-Барра (мононуклеоз). Так что это подкосило меня не только в тот момент, когда я заканчивала колледж, но и влияло на меня ещё долгое время после.)

Через несколько недель после болезни я вернулась на работу няней, как только перестала быть заразной. Я любила семью, в которой работала, так что, по крайней мере, в моей запутанной, усталой жизни был хоть какой-то свет. А маленького трёхлетнего ребёнка, которого я нянчила, тоже звали Кэролайн. Но кроме работы няней, я только и лежала в постели. Я паниковала. Плакала. Жаловалась небу. Я беспокоилась, что у меня появлялись новые проблемы. Я беспокоилась за вес, потому что не занималась спортом. Я слушала грустные песни и снова плакала. Как только у меня появлялось немного энергии, я выходила на медленные прогулки по Центральному парку. У меня едва хватало сил сходить за продуктами, не говоря уже о том, чтобы стать звездой Бродвея.

И хотя я почти ничего не делала, я бы никогда не назвала это «отдыхом». Даже если я физически лежала в постели и остро болела в течение нескольких недель, в этом не было ничего мирного или спокойного. Мало того, мононуклеоз вызывает сильную усталость, которая может сохраняться на очень долгое время.

В течение первого месяца мононуклеоза, после того как горло перестало болеть, новые агенты устроили мне первое прослушивание на Бродвее на роль дублёрши Хоуп (инженю) в бродвейской постановке «Что бы ни случилось». Я получила письмо о прослушивании, лёжа в постели в 11 часов утра, и ответила: «Да, я приду!» И, как ни странно, на прослушивании я была настолько уставшей, что у меня даже не было сил нервничать. Так что – один из немногих случаев в моей жизни – я хорошо справилась, и мне перезвонили.

Мне перезвонили, а у меня был мононуклеоз. Теперь у меня наконец-то появилось время, чтобы осмыслить происходящее – и запаниковать. А достаточно ли я худая, чтобы стать дублёршей Лоры Оснес? У неё есть грудь? Я даже не влезу в её платья! (Это может показаться абсурдным, но, когда ты дублёр, от тебя ждут, что ты влезешь в костюм, а моя грудь вряд ли бы поместилась). Я пришла на повторное прослушивание и, как обычно, тряслась от страха. И провалилась.

Я всегда думала, что в конце концов проснусь и «вырвусь» из тревоги, потому что стану стройной, красивой или уверенной в себе. Но этого так и не произошло. Я оставалась собой, живя в очень дорогой квартире, заражённой плесенью, тараканами и пчёлами, теперь уже с другим хроническим заболеванием. И каждый день я просыпалась и паниковала.

Несмотря на то, что Франция подарила мне мононуклеоз, я по-прежнему стремилась стать француженкой. Я думала, что эта диета наконец-то меня излечит. Да и диетой я это не считала. Быть француженкой – это образ жизни. Моя французская жизнь была очень зависима от вина. Я говорила, что пью «часто и понемногу». Это было некое самолечение от недиагностированной тревоги, и я никогда не думала, что у меня есть проблема, потому что по сравнению со всеми остальными моими знакомыми, я действительно пила не так уж и много. Я физически не могла много пить, потому что алкоголь нарушал сон и вызывал ужасные головные боли. Мой организм не мог с этим справиться (как справлялись другие двадцатидвухлетние), а теперь, когда появился мононуклеоз, организму стало ещё тяжелее.

Когда я заболела мононуклеозом, я держалась подальше от вина в течение… месяца или двух. Но мой французский образ жизни звал меня, поэтому я снова начала пить вино, и, вероятно, слишком рано. Вино и мононуклеоз – не лучшее сочетание. Бедная печень.

Ещё одна вещь, которую я старалась сделать в тот период, – это прочувствовать эмоции, чтобы перестать «эмоционально питаться». Отчасти меня вдохновила Джин Рот, а отчасти – таблицы, которые рассказывали об энергетических причинах проблем со здоровьем. СПКЯ, очевидно, был вызван «подавленными эмоциями». Таким образом, прочувствовав эмоции, я намеревалась убить двух зайцев одним выстрелом. Исцелить здоровье и избавиться от проблем с питанием.

Я предполагала, что из-за пожизненной «пищевой зависимости» и неспособности придерживаться диеты я была эмоциональным едоком. Я также считала, что переедание – это эмоциональное переедание. Иначе зачем бы я это делала, если не из-за слабости и неспособности взять в руки неуправляемые эмоции? Я прочитала достаточно книг по самопомощи, в которых ясно говорилось, что люди едят, потому что не могут справиться с эмоциями. И вот тогда я решила, что научусь.

Я должна была прочувствовать каждую эмоцию, чтобы не использовать пищу для успокоения. И хотя я считаю, что чувствовать то, что мы боялись раньше почувствовать, – это хорошо, и я даже говорю об этом в связи с «Диетой «Пошло всё к черту»», я по-прежнему пыталась использовать данную идею как очередную диетическую стратегию. Я считала свой подход «разумным питанием». Вы едите изысканные продукты. Вы притворяетесь французом. Вы пьёте вино. Пьёте кофе. Носите шарфы. И вы прорабатываете эмоции, чтобы меньше есть. А во время еды вы пережёвываете медленно, оставляя на тарелке много еды, потому что вы внимательны, вы француженка и с каждым днём становитесь всё красивее.

Ничего здорового в этом не было. Навязчивость – вот подходящее слово. Хотя на тот момент я не замечала своей одержимости, потому что относительно других диет, на которых я сидела, мне не приходилось беспокоиться о том, чтобы избегать определённых продуктов. «Все продукты можно есть» – вот правило моей разумной французской диеты. Кроме сладких американские продуктов. (Глупые американцы.) Мне подходила любая еда! Любые изысканные продукты! Я думала, что наконец-то заставила интуитивное питание работать на меня, но на этот раз – по-французски.

Следующим летом, во время семейной поездки в Канадские Скалистые горы, я строго следовала французскому образу жизни. Я была худой, но ела так мало, что в конце концов разрыдалась в ресторане в ожидании ужина, потому что сахар в крови слишком понизился. А остальные члены семьи уставились друг на друга: «Ну! Вот опять! Она плачет, потому что голодна и одержима едой!»

О, нет. Это ужасно! Я не должна плакать из-за еды! Я должна курить сигарету и напевать «La Vie en Rose», пока все мои глупые американские члены семьи жалуются на то, что они слишком много съели. Потом я могу сидеть и потягивать эспрессо после ужина, пока они корят себя за то, что объелись тортом, заказанным на десерт. Кроме того, я должна была проработать эмоции, чтобы не разрыдаться от голода за обеденным столом в дорогом канадском ресторане!

Помогите. Почему ничего не получается?