Записки старшеклассницы

Целую неделю в колхозе была ангельская дисциплина, пока Сова не заметила однажды, что к вечеру на поле нет Гриши и Сидорова. Сидоров никого особенно не удивил, его основное занятие было отлынивать от работы, придумывая разные болезни; но Гриша был нашей основной рабочей силой, без него мальчишки выполняли норму с трудом.

В общем, Сова их искала, а мы молчали, только хихикали, слушая ее дуэт с Сорокой, который совершенно осип от попытки загорать назло природе.

— Норму же они выполнили… — сипел он, — может, устали, пошли отдохнуть…

— Почему тяпки брошены на поле?

— Наверное, живот схватило…

— Сразу у двоих?

— Бывает и у двадцати. После маришкинского борща мы все чуть на тот свет не отправились…

За ужином Гриши и Сидорова не оказалось. Сова села у мальчишек: она решила ждать их хоть всю ночь. И тогда в одиннадцать вечера Сенька, поняв, что добром она не уйдет, сознался, что ребята уехали в город…

На другой день, как только мы проснулись, к нам явился сияющий Сидоров и позвал в их класс «кутить».

— Мы колбасу привезли твердокопченую, Гришкина мать печенья напекла…

Тут поднялась Сова и спросила металлическим голосом командора:

— Почему вы сбежали в город?

За Сидоровым появился Гриша, он никогда не уклонялся от ответственности.

— Вы бы нас все равно не пустили…

— Сидоров, я с вами разговариваю…

— А в чем дело? — томно удивился Сидоров. — Норму мы выполнили, к началу работ не опоздали…

— Какие у вас оказались срочные дела в городе?

Сова смотрела сквозь мальчишек.

— Надоело! — вскинул голову Сидоров. — Борщ и суп с макаронами, суп да борщ, и ночью холодно…

— Мы привезли для всех теплые вещи… Я специально поехал, он бы не дотянул, ну и еды родители подкинули…

Сова встала перед Гришей, как памятник Медному всаднику.

— Вы вторично нарушили дисциплину. А теперь уезжайте, вы исключены из бригады за дезертирство.

После этого работа уже ни у кого не клеилась. Мы смотрели на «дезертиров», а они прогуливались рядом и на все высказывания Совы отвечали, что днем поезда нет, а раз они исключены, то могут гулять где угодно. Мальчишки бегали к ним, совещались, а потом подходили к Сове и канючили:

— Оставьте ребят, они исправятся…

— Ну что вам стоит…

— Всё принципы, принципы, а мы живые люди…

Во время обеда Сидоров и Гриша сели демонстративно напротив кухни, жевали благоухающую воблу и соблазняли:

— Не надоела еще бурда? Идите к нам…

А тут очередные поварихи, создавая очередной дежурный борщ, проявили излишнюю изобретательность: создали особое блюдо — первое и второе вместе. Борщ с гречневой кашей. Судя по художественной литературе, такое наши предки едали, но, видимо, в иной модификации, как выразился ученый Димка.

Обычно мы всё подчищали, на аппетит никто не жаловался, вернее, на его отсутствие. Но тут все так острили, особенно Сенька, что Татка, дежурная повариха, швырнула в него половником и разревелась.

— Хватит английских лордов разыгрывать, — вступился Сорока, — повозился бы в нашей кухне…

— А ты пробовал?

— А то нет? Кто вчера дежурил? Вот останься сегодня за повара, раз тебе больше всех надо…

— И останусь…

— И оставайся.

— И останусь, не заплачу… — Голос Сеньки дрогнул: он понял, что влип.

Сам Сорока ничего не ел, его знобило; у нас не было ни аптечки, ни термометра, потому что по дороге в колхоз Гриша сел на сумку со всеми медицинскими принадлежностями.

— Поезжай домой, — просила Сороку Анна Сергеевна. — В пять поедут Сидоров и Гриша, они проводят.

— Не поеду, — хрипел он.

— Не будь ослом, пожалуйста.

— Буду.

— Здесь ты еще больше простынешь.

— Не поеду.

Мне нравилось, что он не куксился, как некоторые мальчишки, которые из себя умирающих строят при первом чихе. Я дала ему свой шарф на шею, и он повязался кротко, хотя все хихикали. Шарф у меня розовый и разрисован детишками на горшках (мамин юмор). Но Сорока после нашей зимней ссоры не реагировал на подначки.

А Татка надулась: она усиленно ему совала свою косынку, но он отказывался с таким видом, точно она ему гадюку повязать хотела.

Потом появился «наш Петя». Наверное, кто-то из мальчишек ему позвонил, они надеялись, что уж ему Сова не откажет.

И «наш Петя», покашливая, стал говорить, что правовое воспитание заключается в профилактике преступления, что нельзя из-за одного проступка считать человека безнадежным, что он лично берет их на поруки. Но Сова была неумолима.

Спас мальчишек только председатель. Он пришел во время тихого часа, выслушал ее жалобы и покачал головой.

— Все-таки ваши олухи дети, хотя и вымахали с меня. Тяп-ляп не годится, с народом считаться надо…

Из мальчишеского класса донеслось воинственное сура».

— Лучше пусть идут силосные ямы копать. Выполнят норму — оставим, нет — сам выгоню, да еще коленом наподдаю…

И вот Сидоров и Гриша ушли на «штрафную» работу, а мы все ужасно за них переживали. Но хотя на поле не хватало трех мальчишек — Сорока так и не смог подняться после тихого часа, — норму мы все выполнили, прямо из кожи лезли, чтобы утереть нашей принципиальной Сове нос…

К вечеру небо почернело. Ветер пригнул зелень к земле. Исполняя на тяпках победный марш «Для поднятия носов», мы бодрым полубегом понеслись к школе, подхлестываемые первыми каплями.

Там уже сидели счастливые Гриша и Сидоров. Они исполнили все приказы председателя, завоевали права «гражданства» и готовы были ходить на голове. Только Сенька-повар чертыхался. Плита не разгоралась. Дым шел обратно в трубу и ему в нос. Молочная каша была под угрозой. Когда же он ее притащил в школу, она оказалась пополам с дождевой водой: он не догадался накрыть котел.

Кто-то завопил: «Вода — наша лучшая еда!»

Но все так продрогли и проголодались, что никто не смеялся.

Плита потухла, хворост намок, наступал голод.

Пришлось перейти на припасы Гриши и Сидорова. Сначала из принципа Сова отказывалась, но когда мы объявили голодовку, села с нами. И мы нечаянно абсолютно все съели, подчистую.