Записки старшеклассницы

Нет, это не внезапная идея, а просто я все пристальнее приглядываюсь к Фире Львовне, нашей биологичке. Я сначала думала, что она обычная учительница, а потом узнала, что раньше она была врачом, а во время эксперимента с барокамерой что-то произошло и она почти ослепла. Наш Александр Александрович взял ее в школу, хотя все предсказывали, что у полуслепого учителя ребята будут ходить на голове. Может быть, так и вышло бы, но Фира Львовна умеет необыкновенно вести урок.

Вот вкатывается, маленькая, круглая, как колобок, нащупывает стул, садится и просит каждый раз кого-нибудь быть ее «секретарем». Кто-нибудь из учеников выходит, садится рядом, отмечает в журнале отсутствующих, потом записывает тему урока, задание, ставит отметки. Да, сам ставит, потому что Фира Львовна всегда предлагает это ему, чтобы сравнить со своей отметкой.

Мы сначала не понимали, зачем она все это придумывает, а потом дошло: ведь ее «секретарь», чтобы поставить отметку, должен знать весь материал, а так как он каждый раз другой, всем приходится постоянно готовить биологию.

Если же оценка неверна, Фира Львовна начинает объяснять «секретарю», в чем его упущение, необидно, четко, — поневоле выучишь…

И еще поражает ее мужество. У нее всего пять сотых зрения, а она ходит одна, без палки; она веселая, научилась читать по Брайлю, потому что жить без книг не может, сама себя обслуживает и одета очень аккуратно, даже всегда с прической. И на ее уроках не бывает раздраженных учеников, она всех заражает своим оптимизмом.

У нее одна странность или слабость — Степка-балбес. Фира Львовна так и сияет, когда с ним говорит, хотя вид у него на редкость дурацкий. Из него получился бы хороший клоун, он веселит всех и видом, и мимикой, и речами.

Я обратила на него внимание еще первого сентября. На торжественной линейке я увидела у нового мальчика что-то шевелящееся на груди. Заметив мой взгляд, он улыбнулся улыбкой Щелкунчика — от ушей до ушей — и расстегнул пуговицу на куртке. Оттуда высунулся рыжий щенок.

— Зачем ты его притащил? — спросила я.

— А ему скучно дома… — Он простодушно улыбнулся, и я подумала, что таких чудаков в нашем классе еще не было.

Степке нравилось всех развлекать, а когда я однажды сказала, что ребята над ним издеваются, он усмехнулся равнодушно:

— Стоит ли на дураков внимание обращать?

— Но и в их глазах ты дурак!

Он тряхнул белобрысым чубчиком.

— Главное, чтобы я и ты знали, что я — не дурак…

Так вот, его умнейшая Фира Львовна считала чуть не гением. Она постоянно приносила ему книги по биологии и просила их характеризовать одним предложением, она называла это «тестированием».

Я сначала не обращала внимания, а потом мне стало завидно, я попыталась прислушиваться к их беседам и ничего не поняла. Степка-балбес по биологии ушел далеко вперед. Ну, тогда я попросила Фиру Львовну давать мне тоже книжки читать. Фира Львовна не отказала, только пояснила, что у меня не научный склад ума, а художественный. Поэтому мне она начала давать книги об ученых, которые над собой опыты ставили, она решила воздействовать на меня «эмоционально, а не логически».

Из-за нее приходится часто в словарь лазить, она многое говорит непонятно, но все равно интересно.

Да, а со Степкой-балбесом мы сблизились в последнее время главным образом из-за бабушкиного сундука, вернее, из-за одной вещи оттуда.

Мама утверждала, что сундуку не менее трехсот лет, а папа добавлял, что он попал к моей прапрапрабабке прямо от Колумба. Но он был очень удобен для хранения теплых вещей; кроме того, в нем лежали обломки бабушкиных страусовых перьев, тюлевые ее платья, расшитые стеклярусом, меховые папины жилеты времен войны, плащ-палатка…

Временами сундук с музыкальным напевом самопроизвольно захлопывался, и мама каждый раз рисковала остаться без головы. Поэтому я всегда стояла рядом и держала крышку, когда она доставала теплые вещи или прятала их на лето.

И вот осенью я вдруг заметила в сундуке запертый небольшой ящик. Он стоял на толстой подставке, и сквозь щель в нем что-то поблескивало, а ключа не было. Когда же я по нему стукнула, раздался звон, точно задребезжали двенадцать хрустальных рюмок, которые стояли у мамы в горке.

— Ой, мама, подари! — заныла я.

— Бабушкин хлам… — Мама раздумчиво подержала ящик в руках, потерла, крышка заблестела глубоким вишневым лаком. — Ладно, бери это сокровище Аладдина…

Вот из-за этого ящика и прилип ко мне Степка-балбес. Он увлекался часовым делом и вообще кумекал в механике, и я его позвала к нам, чтобы посоветоваться, как открыть ящик без ключа.

А он увидел его на подоконнике и завопил, как дикий индеец. Побледнел, приложил к уху, точно прослушивал морскую раковину, заболевшую бронхитом. Он четко рисовался на фоне окна и напоминал курносого дятла.

— Что это — сечешь?

Он покачал головой. И с тех пор стал ходить к нам ежедневно, как на службу; он даже перестал книжки Фиры Львовны читать.

И мама многозначительно говорила:

— Опять твой очарованный балбес явился…

И я многозначительно усмехалась: неудобно же объяснять, что он влюблен в бабушкин ящик…

Нет, конечно, я бы хотела, чтоб хоть Степка-балбес… Но меня не привлекает «любовь», как ее понимают некоторые девчонки: муж, квартира, высокая зарплата… Мне нужен друг, чтобы он меня понимал, чтоб я умнела рядом с ним. А мальчишки для этого не годятся. Они ведь глупее нас, даже этот гениальный Степка-балбес.

Мама сегодня сказала, что у меня «одни мальчишки на уме». Во-первых, это неправильно, разве что Сорока, а во-вторых, ну и что? Вот у Любы есть пес, огромный ньюфаундленд, он заигрывает, гуляя, со всеми собаками женского пола. И это естественно, никто вокруг этого пиф-пафа не разводит.

«Жизнь — это форма существования белковых тел», — говорит часто Фира Львовна. И она права, хотя в нашем возрасте трудно не мечтать о чудесах…

Да, вчера она сказала, что мне стоит заниматься психологией, что биология — не моя стихия. С чего бы это?