Сегодня в школе был вечер. Моня мальчишки ни разу не позвали танцевать. А Любу звали, хотя внешне я не хуже. Сенька, правда, позвал, когда она отказалась, но я фыркнула: очень надо «запасным игроком». И еще один мальчик подошел из десятого, но от него спиртом несло, я сказала, что с пьяным не танцую. Девочки тут же меня осудили: они считают, что нельзя обижать мальчиков, надо их постепенно перевоспитывать, проявлять чуткость, а не оскорблять. Но что там перевоспитывать, если человек дожил до семнадцати, а не знает, что в таком виде к девушкам не подходят.
Обидно, весь вечер просидела одна, а ведь я хорошо танцую.
Галку тоже не приглашали, но она пристроилась рядом с Иконой и вела интеллигентную беседу. Икона не скрывает, что Галка — ее любимица.
А дома я сказала, что так много танцевала, даже устала. Но только с девочками: мальчишки плохо танцуют.
Смешная ложь!
Но мне грустно: я не самая некрасивая в классе, на переменке мальчишки часто со мной говорят, даже из других классов. Я решилась и спросила Веру, в чем дело, а она сказала, что я из самолюбия наверняка сидела с таким высокомерным лицом, что меня боялись приглашать. Ведь мальчишки в этом возрасте трусы. А как надо было сидеть? Хихикать, вертеться, стрелять глазками?!
Нет, такой ценой мне не нужна личная жизнь.
Может быть, я потому еще в такой хандре, что днем, когда я пошла одеваться после уроков, дежурная по вестибюлю подала мне записку и сказала, что она выпала из манжета моего пальто. Я сделала неприступное выражение лица, а сама чуть не запрыгала от радости, мне так обидно, что все девчонки рассказывают о своих дружбах с мальчишками, а у меня — никого.
В записке было написано, что Он давно мечтает со мной поговорить, что думает обо мне два года, что боится подойти, что надеется все же на чуткость…
Я удивилась, стала ломать голову, кто это может быть, потом механически свернула записку и увидела, что на ней написано: «Людмиле К.»
Вот так-то, многоуважаемая Катерина! Получили наконец записку, да и то чужую, по ошибке!
Наверное, из-за этого я и сидела на вечере как пришибленная. А потом взахлеб врала маме. А маме приходится врать поневоле. Она часто рассказывает, каким успехом пользовалась в юности, за ней ухаживали с «серьезными намерениями» и в пятнадцать лет. И при этом на меня смотрит с жалостью, а папа добавляет: «И как у такой матери получился такой ежик?!»
Вот и вру им, но все же в моей жизни был Сорока, этого у меня никто не отнимет. Значит, я не совсем безнадежна как девушка… Но он не пишет, уже четыре месяца…