Записки старшеклассницы

Сегодня мне стукнуло шестнадцать. Весь день тоска. Для чего я жила? Что успела? Мне многое легко дается. Мама говорит:

— Ты неблагодарна. Ты живешь в большом городе, среди музеев, театров, книг, а представь, что ты попала в заснеженное село…

Судя по ее тону, там конец света!

Конечно, я не голодаю, как дети Индии, не хожу в лохмотьях, как дети Африки, ничем не больна, семья благополучная, но что из меня выйдет, как определить призвание?..

Прочла Кронина — мечтала стать врачом. После писем Рериха хотела пойти в Суриковское училище. А еще я начала и стихи писать. Кажется, плохие. А вдруг потом прорежутся лучше?

Говорят, шестнадцать лет — конец «золотого детства». Ну, и этот конец был отмечен с утра подарками: книга от папы, сумка и шелк на платье от Инны из Ленинграда, только от мамы ничего. Вернее, месяц назад она подарила мне синюю кофточку, раньше времени, чтобы я ее надела на вечер. Но сегодня — ничего…

Конечно, у нее денег маловато, она их тратит, по папиным словам, очень безрассудно. Отцовская зарплата большая, но он почти треть конфискует — у него подопечных прямо полк. А остальное мама как-то между пальцев пропускает. И вроде ни на что не тратит, и никогда в доме денег нет. А я так надеялась, что она хоть к моему дню рождения сделает свое знаменитое печенье с маком. Раньше она всегда его пекла, а тут заявила, что я не маленькая, что у нее доклад на семинаре, ей некогда…

Зато меня папа растрогал: он достал мне «Джейн Эйр». Прямо плакать захотелось! Я ведь только мельком сказала при нем, как о ней мечтала. А перед уходом на работу он меня вызвал в коридор и сунул десять рублей еще, «на развлечения». А я знаю, что себе он во всем отказывает; мама на карманные расходы ему мало оставляет, ее злит, что он уйму денег на чужих тратит. Он три года не может себе какую-то пешню купить для зимней рыбалки. Вот я и решила эти деньги сохранить, добавить от завтраков и к Новому году купить ему желаемое. У мальчишек узнаю, что такое пешня, и достану, тоже хочу совершить чудо…

А вечером пришли ко мне гости. Родители ушли в театр, чтобы не стеснять; мы заранее с мамой сделали бутерброды, открыли бутылку вина. Но я не знала, как себя вести. И хозяйка из меня не состоялась, хотя пригласила я всех своих: Димку, Веру, Любу и Сеньку.

Сенька принес «Фрески Ферапонтова монастыря» с надписью: «Лучшей гадалке школьного комсомольско-трудового лагеря». Это очень дорогая книга, но он сказал, что ее подарили отцу перед выходом на пенсию. Отец его чертыхался, он мечтал об увеличителе… Так что Сенька ее конфисковал, а месткомовскую надпись заклеил.

Дима притащил в косынке матери три яблока из Алма-Аты, огромные, как голова младенца, а девочки преподнесли мне цветы. Все наоборот сегодня получается!

Ну, собрались, сели, как идолы с острова Пасхи, а потом я смылась на кухню; я злилась, что мамы нет, она-то со всеми мгновенно находит общий язык.

И тут появился Олег, с горшком хризантем. Оказывается, его мама позвала, а мне не сказала. Он сын папиного друга, студент-медик и вечный для меня укор. А я Сороку вспомнила; он как-то спросил, какие я люблю цветы, а я ляпнула, что ценю только овощи. Мне смешно тогда было, что он вдруг решил из себя взрослого корчить. Сегодня все ждала, что он позвонит или телеграмму пришлет. А он и не вспомнил, оказывается!

Зато Олег выпендривался и за столом держался хозяином. Люба мне шепнула: «Какой красавец», а Вера мгновенно стала выискивать с ним общих знакомых, у нее есть поклонники с его курса.

А я Олега не перевариваю, мне его с детства в пример ставили: идеальный ученик, идеальный сын, идеальный мальчик. А я слышала однажды, как его мама моей жаловалась, что девочки ему житья не дают, часами звонят, и он подходит к телефону, меняет голос и говорит; «Олега нет дома». С тех пор я решила на всю жизнь — никогда не звонить ни одному мальчишке. И Сороке не позвонила, даже когда Сенька сказал о его отъезде…

Да, а Люба, кажется, очаровала вдруг Сеньку; он всегда говорил: «Женский интеллект меня наповал сражает». И я обрадовалась: ей, как и мне, хочется дружбы с мальчиком. Зато Вера напрасно пыталась кокетничать с Димкой, он лишь междометия издавал. Она даже спросила:

— Ты что — глухонемой вне школы?!

А Димка засмеялся и предложил, чтобы она его завоевывала.

— Модно, — говорит.

— И тебе такая девочка понравится? — спросила я.

Димка пошевелил ушами:

— Дело вкуса, но мы привыкли, чтобы нас завоевывали.

— Осталось девчонкам нас умыкать, ведь теперь повсюду матриархат — и в школе и даже в милиции одни тетки работают. — Сенька хихикал победительно.

На него в нашем классе, правда, молятся и девчонки и мальчишки. Хотя ничего особенного. Смуглый, как индус, кучерявый, как баран, а мускулов почти нет, куда ему до Гриши! Правда, он давно самбо занимается; в колхозе он в первый же вечер припугнул деревенских парней, и они к нам не лезли, приходили кротко гитару послушать.

— Значит, вам нравится, чтоб вас завоевывали? — спросила я.

— Конечно, — поддержал их Олег. — Любой юноша любит, когда с ним нянчатся.

— Кто же тогда сегодня слабый пол?

— Кто слабее, тот и слабый… — усмехнулся он и позвал меня танцевать.

Потом пришли родители. И Олег сказал, что «сдает дежурство при этом детском саде. ЧП не было, посуда цела». Оказалось, мама нас ему под надзор сдала.

День рождения называется!