Л. 1 Соломон (один). О, как темна жизнь! Ни- какая ночь во дни детства не ужасала меня так своим мраком, как мое не постигаемое бытие.
Боже мой, отцу Давиду ты дал лишь дар слагать в одно слова и звуки, петь и хвалить тебя на струнах, сладко плакать, исторгать слезы из чужих глаз и улыбаться красоте, но мне же зачем дал еще томящийся дух и не спящую, голодную мысль? Как насекомое, что родилось из праха, прячусь я во тьме и с отчаянием, со страхом, весь дрожа и холодея, вижу и слышу во всем непостижимую тайну. К чему это утро? К чему из-за храма выходит солнце и золотит пальму?
К чему красота жен? И куда торопится эта птица, какой смысл в ее полете, если она сама, ее птен- цы и то место, куда она спешит, подобно мне долж- ны стать прахом? О, лучше бы я не родился или был камнем, которому бог не дал ни глаз, ни мыслей. Ч-обы утомить к ночи тело, вчера весь день, как простой работник, таскал я к храму мрамор; но вот и ночь пришла, а я не сплю…
Пойду опять и лягу. Форзес говорил мне, что если вообразить бегущее стадо овец и неотступно думать о нем, то мысль смешается и уснет. Я это сделаю… (уходит). *' (…) как глупо, а главное - фальшиво, потому что когда один человек хочет съесть другого или сказать ему неприятное, то Грановский тут ре- шительно ни при чем.
Вышел я от Григория Ивановича, чувствуя себя побитым и глубоко оскорбленным. Я был раздражен против хороших слов и против тех, кто говорит их, и, возвращаясь домой, думал так: одни бранят свет, другие толпу, хвалят прошлое