Золото Кёльна

Глава 10

— Да, не сказать, чтобы Левин был рад нашему визиту, — заметила Алейдис, когда они спустя два часа, выйдя из дома еврея в начале Юденгассе, переходили через Обермарспфортенгассе.

— Вас это удивляет? — холодно откликнулся ван Клеве. — Ему придется продать дом и все, чем он владеет, и не позднее октября перебраться в Дойц. Ваш муж, как никто другой, повлиял на решение Городского совета навсегда изгнать евреев из Кельна. И после этого вы ожидали, что он встретит вас с распростертыми объятьями?

— Нет, наверное, — согласно кивнула она. — Я и не подозревала, что Николаи обрек Левина и его отца на такие лишения. Когда они были у нас в гостях, они общались вполне доброжелательно.

— Охотно верю.

Услышав за спиной грохот, судья оглянулся через плечо и жестом приказал ей перейти на другую сторону улицы, чтобы уступить дорогу веренице телег, запряженных волами.

— Эти оба Левина, несомненно, тоже попортили вашему мужу немало крови. Это обычное дело, особенно среди влиятельных кредиторов, и его не стоит путать с враждебностью.

— Вы говорите, основываясь на собственном опыте?

— Разумеется. Мне тоже приходилось сталкиваться с Левинами. Например, старший Левин без зазрения совести переманивает чужих клиентов. Он ставит процент по займу значительно ниже, чем у конкурентов, а потом, когда деньги уже выданы, накручивает его до небес.

— Разве это не мошенничество?

— А вы бы стали поднимать шум, если бы по уши погрязли в долгах и уже израсходовали весь кредит, чтобы погасить займы в других местах?

— Нет, наверное, — немного поразмыслив, ответила Алейдис. — Но это же неправильно.

Она с любопытством скосила глаза на судью.

— А вы столь же безжалостны к своим клиентам?

— Думаете, я признаюсь вам в этом? — весело подмигнув, парировал ван Клеве. — Я не ростовщик, госпожа Алейдис. Как христианин я не могу нарушать определенные правила. Некоторые законники склонны запретить вообще всем крещеным мужчинам и женщинам иметь дело с деньгами.

— Но вам на это наплевать.

— И Николаи было тоже.

Ван Клеве остановился, чтобы пропустить стадо коз, которых гнал по улице мальчик-подросток. Kg И вам стоит быть менее щепетильной, если собираетесь впредь давать в долг деньги другим людям.

— Я бы никогда не смогла быть такой беспринципной… Ой!

Алейдис испуганно схватилась за плечо, в которое ударился какой-то твердый предмет.

— Госпожа, вы в порядке?

Зимон в два прыжка оказался подле нее и принялся настороженно оглядываться по сторонам.

— Кто-то запустил в меня камнем.

— Вот там! — Зимон указал на бородатого мужчину, плечи которого покрывал плащ с гербом цеха ткачей. — Это был он. Осторожно, госпожа!

Не успел Зимон произнести это, как в их сторону полетел еще один камень. На этот раз удар пришелся не по Алейдис, которая испуганно пригнула голову, а по судье, который успел встать на пути нападающего. Он сделал шаг вперед, но ткач, кипя от ярости, подбежал ближе и оттолкнул ван Клеве в сторону.

— Ты! — Он злобно схватил Алейдис за руку и дернул ее на себя. — Ты, грязная ломбардская шлюха! Из-за тебя я остался ни с чем. Ты заплатишь за это, слышишь?

Зимон попытался закрыть собой Алейдис, но в следующее мгновение ван Клеве схватил ткача за шкирку и оттащил того в сторону.

— Отпустите! Я убью всех ломбардцев одного за другим. И начну с этой шлюшки.

Вокруг них уже стали собираться любопытствующие зеваки.

— Прекрати, Лейневебер!

Полномочный судья так сильно тряхнул разбушевавшегося мужчину, что тот вскрикнул от боли. Алейдис, спрятавшись за спиной Зимона и затаив дыхание, наблюдала, как ван Клеве приводит ткача в чувство.

— Вы Хиннрих Лейневебер, верно? Как вы смеете нападать на эту почтенную вдову на улице посреди бела дня! Я прикажу посадить вас в колодки.

— Зачем вы защищаете эту сучку? Отпустите меня! — Лейневебер отчаянно сопротивлялся железной хватке ван Клеве, впрочем, без особого успеха. — Из-за этих чертовых Голатти я потерял дом и мастерскую! Пусть теперь она заплатит за это. Я хочу вернуть свое имущество!

Алейдис осторожно сделала шаг вперед, но тут же отступила, когда ткач попытался пнуть ее. За это он получил от ван Клеве удар такой силы, что едва устоял на ногах.

— Поднимете руку на нее еще раз, и этот удар покажется вам детской забавой.

Видя, что его грозный тон не возымел на ткача нужного воздействия, ван Клеве обратился к Зимону.

— Сбегай-ка в ратушу, скажи, я велел прислать сюда стражников. Пусть захватят с собой кандалы для рук и ног.

— Да, но э-э-э… — Зимон робко оглянулся на хозяйку. — Я не могу оставить вас одну.

— Иди, черт тебя побери! — рыкнул ван Клеве.

— Все в порядке, Зимон, можешь идти. Со мной все будет нормально.

Алейдис спокойствия ради сделала еще шаг назад, так, чтобы разбушевавшийся ткач не смог дотянуться до нее ни рукой, ни ногой, и непроизвольно потерла ушибленное плечо.

— Хорошо, госпожа, я мигом, одна нога здесь, другая там.

Зимон припустил так быстро, как только мог.

— Ты вернешь мне все, слышишь! — не успокаивался Хиннрих Лейневебер. — Все, что отнял у меня этот дьявол-ростовщик. Он угрожал переломать мне все кости, если я не отдам ему деньги. Теперь я переломаю кости тебе, клянусь Богом и всеми святыми!

Он выплюнул эти слова с такой злостью, что из уголка его рта потекла струйка слюны.

— Молчи, идиот, черт бы тебя побрал! — прохрипел ван Клеве, которому приходилось напрягать все силы, чтобы не дать ткачу вырваться и наброситься на Алейдис. Их крики привлекали все больше зевак. Среди них было несколько слуг из соседних контор и мастерских. Обступив их, они пытались помочь Лейневеберу. Алейдис была поражена, когда какая-то грузная служанка схватила ее за руку и выкрикнула в лицо оскорбление. Тут же подскочил слуга и попытался дотянуться до чепца. В страхе она отпрянула в сторону и чуть не попала ногой в сточную канаву. В тот же миг о бедро разбился склизкий ком грязи.

— Это она, маленькая ломбардская вдова! — заорала служанка, которая уже практически повисла на руке Алейдис.

— Ломбардская шлюха! — подхватили вокруг.

На Алейдис посыпался град комьев грязи, гнилых капустных кочерыжек, мелких камней и всего того, что можно было найти в сточной канаве. Она закрыла руками лицо, защищаясь.

— Врезать ей хорошенько, как она заслуживает!

— Содрать с нее это красивое платье! Пусть почувствует, каково это — остаться ни с чем!

— Все ломбардцы одним миром мазаны! Вытащить эту богатую суку голой на рыночную площадь и выпороть на лобном месте.

— Мы еще покажем тебе твое место, ломбардская шлюха!

Служанка яростно дернула Алейдис за юбку, а слуга все-таки добрался до чепца и резким движением сорвал его с головы. Алейдис кричала и сопротивлялась изо всех сил. Она ударила горничную в бок и носком туфли пнула в голень одного из слуг. Однако она не смогла освободиться, потому что на нее уже набросились двое других мужчин, огромных и сильных, как медведи.

— Сейчас ты узнаешь, чертова сука! Давайте-ка посмотрим, что так понравилось в тебе старому козлу!

Швы ее платья жалобно затрещали, когда один из парней дотянулся до декольте и сильно рванул на себя ткань.

— Оставьте меня, прекратите!

Она неистово заколотила ногами и руками.

Вокруг нее раздавался смех, но сквозь него она сумела разобрать спасительный крик.

— Ну все, вам конец, проклятый сброд!

Она отшатнулась в сторону, когда слуга, пытавшийся сорвать с нее сюрко, резко отпрянул и рухнул на землю. Это ван Клеве приложил его кулаком и тут же бросился на второго громилу. Когда тот тоже был вынужден отпустить Алейдис, она что было силы ударила локтем в бок злобную служанку. Женщина вскрикнула и попятилась назад. Разъяренная толпа хотела снова взять в тиски Алейдис и Винценца, но когда он решительно выхватил короткий меч, висевший у него на поясе, все замерли. Крики сменились приглушенным ропотом.

— Назад, грязные паразиты! — Ван Клеве внимательно обвел глазами толпу. — Только посмейте еще раз приблизиться к госпоже Алейдис, и это будет последнее, — что вы увидите в своей никчемной жизни.

Некоторые из зевак стали расходиться. Но другие остались стоять, видимо, не веря, что судья исполнит угрозу. Алейдис торопливо огляделась по сторонам в поисках пути к бегству, но не решилась покинуть поле боя. Ее взгляд упал на ткача, который корчился на земле, очевидно, после сильного удара. Сердце Алейдис бешено заколотилось, и на мгновение она испугалась, что он не дышит.

— Вдохните глубоко и снова выдохните, — обратилась она к лежащему.

Ван Клеве бросил на нее взгляд, в котором читались ярость и беспокойство, затем перевел его на нападавших, кольцо которых снова стало сжиматься. Один из них попытался схватить Алейдис, но тут же взвыл от боли. Меч отхватил кусок мяса из его плеча и в следующий момент оказался у сонной артерии нападавшего. Грузный мужлан замер, тяжело дыша и глядя на кровоточащую рану.

— Попытайся еще раз, и я отправлю тебя к Создателю, сукин ты сын, — рявкнул ван Клеве.

— Госпожа, госпожа, вы в порядке? Боже мой, я не должен был вас оставлять одну!

Совершенно запыхавшись, Зимон прорвался сквозь толпу и встал перед Алейдис, закрыв ее массивным телом. За ним следовали два стражника. Они несли кандалы и железные цепи. Когда они увидели, что происходит, один из них развернулся и побежал назад тем же путем, которым пришел. Видимо, за подкреплением.

— Надень кандалы на ткача, — приказал ван Клеве, не отводя взгляда от слуги, которого держал на острие короткого меча. Приказ был немедленно исполнен. После чего стражник встал рядом с ван Клеве и тоже достал меч. Несколько человек поспешно удалились. Их примеру последовали и остальные, когда отряд городской гвардии, свернув с Юденгассе, показался на Обермарспфортенгассе. Затаив дыхание, Алейдис наблюдала, как пятерых или шестерых зачинщиков схватили и, подгоняя пинками и тычками в спину, увели прочь. Короткий меч полномочного судьи с шорохом вернулся в ножны.

— Черт возьми! — Медленно повернувшись к ней, ван Клеве внимательно осмотрел ее с головы до ног. — Вы в порядке.

Это было скорее утверждением, чем вопросом, поэтому Алейдис не стала отвечать.

— Зимон, отведи госпожу домой кратчайшим путем.

— Да, господин, конечно.

Зимон энергично затряс головой. Его лицо выражало ужас и в то же время вину. Видимо, он все еще считал, что подвел Алейдис.

— Простите меня, госпожа. Я не должен был уходить.

В его тонком голоске слышалась дрожь.

— Все в порядке, Зимон, ничего страшного.

Она положила ладонь на мускулистую руку верного слуги. Успокоив Зимона, она сама, наконец, пришла в себя.

— Но все могло бы закончиться скверно, если бы господин полномочный судья не так мастерски владел мечом.

Зимон был впечатлен силой и выдержкой ван Клеве. И Алейдис могла его понять. Она и подумать не могла, что Винценц ван Клеве сможет в одиночку справиться с превосходящими силами нападавших. Впервые она порадовалась внушительной внешности этого человека и его зловещей харизме, которая становилась еще более пугающей, когда он был в гневе.

Она еще раз сжала руку Зимона.

— Ты все сделал правильно. Никто не мог знать, что здесь соберется толпа.

Она повернулась к ван Клеве, который наблюдал за тем, как солдаты уводят задержанных по Юденгассе.

— Кто это был, этот ткач? Что он имел в виду, говоря, что Николаи забрал у него все?

— Хиннрих Лейневебер, — ответил он, глядя исподлобья. — Николаи выдал ему заем, который он не смог вернуть. Поэтому ваш муж конфисковал у него ткацкие станки и другое движимое имущество. Когда этого оказалось недостаточно для погашения долга, он, вероятно, забрал также дом и выставил семью на улицу. Семья уехала в Бонн, а сам Хиннрих уже больше недели торчит здесь, в Кельне.

Алейдис снова потерла ушиб на плече.

— Мог ли он убить Николаи?

— Мочь-то мог, — скривил рот судья. — Разозлился он не на шутку.

— Но вы не думаете, что это его рук дело?

— Я как раз собираюсь это выяснить.

— Каким образом?

Алейдис озабоченно посмотрела туда, куда несколько минут назад промаршировала городская стража, уводя арестованных.

— Ступайте домой, госпожа Алейдис.

Судья неожиданно поднял руку и коснулся ее левой скулы. Когда он отнял ладонь, на пальцах остались уже почти засохшие комочки грязи. Она от неожиданности отпрянула и сама схватилась за скулу. В кожу точно вонзились сотни маленьких иголочек, а сердце снова забилось быстрей, но то, что она чувствовала на этот раз, не имело ничего общего с паникой, которая охватила ее ранее. Впрочем, это чувство было не менее пугающим. Ван Клеве еще раз осмотрел ее с головы до ног.

— Мы поговорим об этом завтра. Займитесь своими делами. Кроме того, к вам сегодня придут шеффены, чтобы допросить всех домашних.

Она вымученно кивнула.

— Я могу вернуть ему деньги. Ткачу, я имею ввиду.

— Нет, — отрезал ван Клеве, сердито покачав головой, — вы этого не сделаете.

— Но...

— Ступайте, госпожа Алейдис.

Он решительно провел рукой по волосам.

— Я сопровожу вас до дома. Идемте.

Он махнул рукой Зимону, чтобы тот шел вперед. Алейдис судорожно вздохнула.

— Вам не нужно этого делать, господин ван Клеве. Зимон меня защитит.

Полномочный судья ничего не ответил, а просто зашагал рядом с ней.

Когда они дошли до дома на Глокенгассе, он подождал, пока она отопрет дверь, затем молча повернулся и исчез.

— Госпожа Алейдис? Госпожа? Вы здесь?

Громко топая башмаками, Ирмель поднялась по лестнице на верхний этаж.

— Представляете, лиса утащила курицу. Средь бела дня! Что мы будем делать?

Алейдис затянула шнуровку серого платья и завязала ее, затем взяла испачканное сюрко и сунула его в руки горничной> чья голова как раз кстати возникла из-за полуоткрытой двери.

— Отнеси это вниз вместе с другими вещами, которые мы в пятницу отправим прачке.

— Да, госпожа.

Ирмель недоуменно посмотрела на сюрко.

— А как же курица? Лиса украла ее и, вероятно, уже съела, а я заметила это слишком поздно, потому что Руфуса здесь больше нет. Он бы прогнал лису, госпожа. Нам нужен новый Руфус. Новая сторожевая собака, я имею в виду.

Вздохнув, Алейдис последовала за служанкой на первый этаж.

— Я поспрашиваю, нет ли у кого щенков на раздачу.

— Но курица! Она была одной из лучших. Каждый день несла по яйцу!

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, Ирмель. Тебе просто придется чуть чаще выходить во двор и приглядывать за всеми.

— Эльз говорит, что нас преследуют несчастья, потому что Марлейн считала сорок. Сначала господин Николаи, — Ирмель спешно перекрестилась, — потом Руфус, а теперь еще и наша лучшая курица. И там было четыре сороки, так что нас ждет еще одна смерть, и я даже не хочу знать, кто это будет, потому что…

— Я тоже ничего не хочу об этом знать! — раздраженно воскликнула Алейдис. — Какая чушь, Ирмель! Пара сорок довели нашего дворового пса до смерти от старости и науськали лису украсть у нас курицу.

Ирмель побледнела.

— Но Эльз сказала, что господин Николаи…

— Сороки тут тоже ни при чем. Поэтому хватит разносить всякие небылицы, и лучше собери яйца, которые снесли сегодня те четырнадцать кур, которые у нас еще остались. Или ты хочешь, чтобы их украла куница?

— Нет, конечно, нет. Уже бегу.

Служанка резко повернулась и вышла.

Алейдис со вздохом закатила глаза. Через несколько мгновений Ирмель вернулась и скрылась на кухне.

— Забыла корзинку для яиц, — объяснила она, пробежав мимо Алейдис.

Дверь черного хода захлопнулась за ней.

— Госпожа, два шеффена пришли в меняльную контору и хотят поговорить с вами, — сообщила Герлин, возникнув в дверях парадных покоев. Она закатала рукава платья выше локтей, на ее коричневой юбке темнели пятна воды.

— Спасибо, Герлин, — сказала Алейдис и направилась к двери. — А что это ты вся какая-то мокрая?

Герлин взглянула на забрызганный подол.

— Ах, это! Мы с девочками моем окна, как вы приказали.

Удивившись, Алейдис остановилась.

— Когда я это приказала?

— Так как же, на прошлой неделе. Разве вы не помните? Вы сказали мне, что как выдастся свободный час, помыть окна. Но потом были похороны и все такое, времени не было. Но сейчас…

— Понятно.

Алейдис не помнила, чтобы давала служанке такие распоряжения.

— Ладно, иди домывай.

— Мы немного поплескались.

— Да я вижу.

— Вы сердитесь из-за этого?

Алейдис пожала плечами.

— Не переусердствуйте там.

В конторе она застала шеффенов Рихвина ван Кнейярта и Иоганна Хюсселя. Оба стояли и увлеченно болтали с подмастерьями. Увидев их вчетвером, Алейдис резко остановилась. Только сейчас она задумалась о том, что эти двое — отцы ее учеников. Впервые в ее голове возникло неприятное подозрение: не связано ли как-то то, что Николаи взял сыновей шеффенов себе в подмастерья, с его незаконными делишками? До сих пор она всегда думала, что Хюссель и ван Кнейярт были просто добрыми друзьями ее мужа. Но что, если она ошиблась? Что, если и здесь скрывается какое-то обстоятельство, к которому она непричастна, но которое могут поставить ей в вину?

Однако оба шеффена были богатыми купцами, и ни одного из них Николаи не лишал состояния. Уж об этом бы она знала.

— Добрый день, госпожа Алейдис.

Иоганн Хюссель — он был старшим из двоих — тут же обернулся к ней с доброжелательной, хотя и обеспокоенной улыбкой.

— Надеюсь, у вас все хорошо? Мы слышали о подлом нападении на вас сегодня в поддень. Какая удача, что с вами оказался господин полномочный судья. Слава богу, Винценц ван Клеве способен поставить на место зарвавшееся отребье. Нападение на почтенную вдову прямо на улице посреди бела дня — ни Совет, ни шеффены этого просто так не оставят, уж будьте уверены.

— Спасибо, господин Хюссель, — поблагодарила его Алейдис с самой любезной улыбкой, на какую только была способна, а про себя с облегчением подумала, что, судя по всему, ни он, ни ван Кнейярт не питают к ней неприязни. — У меня все хорошо.

— Господин полномочный судья сказал, что в вас попали камнем. — Лицо ван Кнейярта выражало глубокую обеспокоенность. — Надеюсь, вас не сильно задело.

— Могло быть и хуже.

— Да уж, могло, но, к счастью, ван Клеве смог предотвратить это. И ваш добрый Зимон также храбро защищал свою госпожу.

Алейдис удивленно вскинула голову.

— Это господин ван Клеве вам так сказал?

— Он подробно описал все, что произошло, и подал иск. Поскольку он сам является заинтересованным лицом, судьей будет выступать Георг Хардефуст. Полагаю, вы также хотите выдвинуть обвинения, госпожа Алейдис?

Она подумала и кивнула.

— Думаю, что мне стоит это сделать.

— Справедливо, что вы требуете возмещения ущерба и, конечно же, наказания виновных. — Хюссель ободряюще ей улыбнулся. — Если хотите, можете рассказать нам о том, что произошло, прямо сейчас. Тогда вам не придется лишний раз ходить в ратушу. А потом мы допросим ваших слуг и домашних.

Алейдис согласилась и пригласила шеффенов в гостиную. Эльз принесла кувшины с вином и элем и тарелку с маленькими сладкими медовыми булочками из мелко просеянной белой муки.

Изложить свою версию произошедшего оказалось для Алейдис проще, чем она думала. Первоначальный шок прошел, и осталось лишь желание узнать больше о том, что толкнуло Хиннриха Лейневебера на такой поступок. И хотя после того, что поведал ей ван Клеве, она могла понять этого беднягу и даже где-то посочувствовать ему, она согласилась с шеффенами, что за нападение на нее он должен быть наказан плетьми или розгами. И те, кто напал на нее потом, тоже должны понести наказание, причем куда более суровое, ведь они действовали исподтишка и без всяких явных на то причин.

Шеффены провели в доме остаток дня и откланялись, лишь когда колокола возвестили окончание вечерни. Они подробно расспросили каждого проживавшего в доме Алейдис о событиях последних двух недель. Алейдис присутствовала при допросе, лишь изредка отлучаясь в меняльную контору. Когда все, наконец, завершилось, она вздохнула с облегчением. Шеффены почти не упоминали о незаконных делах Николаи, а если и упоминали, то говорили об этом обиняками. Алейдис убедилась, что лишь Вардо и Зимон были в курсе всего. Ирмель была слишком тупа, а Герлин — слишком молода, чтобы задумываться, как именно их покойный господин сколотил состояние. Из Лютца не удалось выжать ни единого слова. Но он так давно служил семейству Голатти, что либо предпочитал держать язык за зубами из уважения к другим домашним, либо просто закрывал на все глаза. А Эльз так много разглагольствовала о несправедливости мира, в котором больше нет такого доброго и честного человека, как Николаи, что и здесь могло сложиться впечатление, что она не имеет ни малейшего представления о том, чем он занимался на самом деле.

С неохотой Алейдис пришлось признать, что ее муж очень умело поддерживал реноме респектабельного хозяина меняльной конторы. Если даже большинство слуг ничего не заподозрили или были настолько преданны, что не нарушили молчания даже перед лицом его насильственной смерти, то не свидетельствует ли это в пользу доброй стороны его натуры? Она предпочитала не задумываться о худшем варианте, а именно о том, что и на слуг с горничными у него что-то было. Ей не хотелось полностью расставаться с тем образом Николаи Голатти, который сложился у нее за время брака. Муж всегда был добр и щедр к ней, а также справедливо и доброжелательно относился к слугам. Он не был чудовищем! Затем Алейдис снова вспомнила гневные обвинения ткача. Как гнусно поступил Николаи, когда отнял у него мастерскую и дом и даже угрожал переломать ноги. Почему он так поступил? Что побудило его, презрев милосердие, бросить целую семью на произвол судьбы? Эти неприятные мысли потянули за собой другие. Лежа на новом, пахнущем свежей соломой матрасе, положив голову на подушку, набитую свежим пухом, она думала о том, сколько еще на свете людей, с которыми Николаи обошелся так же плохо. Кто нападет на нее следующим? Кто может появиться на ее пороге посреди ночи и потребовать возмездия?

Дождь принес прохладу, и Алейдис дрожала, несмотря на теплое одеяло, которое она натянула до кончика носа. Она чувствовала себя беспомощной и одинокой. Ужасно одинокой. Хуже того, в голову ей лезли воспоминания о том, как смутил ее Винценц ван Клеве, коснувшись на миг ее скулы. Как только она представляла себе эту картину, ее охватывало жгучее чувство стыда. Николаи не было в живых всего неделю, а она будто уже предала его. Но она вовсе не хотела этого делать. Когда он был жив, она и подумать не могла о том, что другой мужчина может вызвать в ней нечто большее, чем мимолетную мысль. И уж точно ее бы не заинтересовал такой мужчина, как полномочный судья, который явно был не слишком высокого мнения о ней и тем более дал понять, что намеренно пользуется своим превосходством. И ради чего? Чтобы защитить ее? Или чтобы обуздать?

Разумеется, она понимала, насколько наивным кажется ему ее план занять место Николаи в мире менял. А его фривольные намеки вгоняли ее в краску. Неужели он действительно думал, что она пытается подыграть ему, специально дразнит или даже соблазняет его? Разве он еще не понял, что она на это совсем не способна? Во-первых, у нее нет ни изящества, ни умений, которых требуют игры подобного рода. Во-вторых, Винценц ван Клеве был бы последним мужчиной во всем мире, с кем она решилась бы заигрывать. Он был одним из тех мужчин, которых женщины обходят стороной, так как они не вызывают ничего, кроме раздражения, слез и горести. Как ван Клеве совершенно справедливо заметил, он пугал ее.

Так почему он просто не прекратит это? Почему он настаивает, что это она его спровоцировала. Ведь все же как раз наоборот! Его вызывающая манера поведения, его двусмысленные речи, которыми он умело обволакивал и сбивал с толку, казалось, запускали в ней какой-то внутренний механизм, толкавший ее к необдуманным словам и поступкам. Ее ответные выпады были настолько спонтанными, что она не могла с ними совладать. Это было опасно, ибо кто знает, что творится в голове у этого человека и что он способен предпринять, когда почувствует, что ему брошен вызов.

Ей следует научиться вести себя с ним осмотрительно и не поддаваться эмоциям. С ним и, разумеется, со всеми другими мужчинами, с которыми ей придется иметь дело в будущем. Ведь именно мужчины устанавливают правила в мире, в который она вступила, открыв двери меняльной конторы. И если она хочет удержать позиции, ей придется иметь дело с представителями противоположного пола, научиться оценивать их сильные и слабые стороны и — она также знала об этом — использовать их.

Но одно она знала совершенно точно: она никогда не возьмется за те дела, которые Николаи проворачивал в своем подпольном королевстве. Эту часть его жизни она должна похоронить вместе с ним. Для подобного ремесла она не обладала ни достаточной силой, ни беспринципностью и вообще не понимала, какая ей от всего этого польза. Хиннрих Лейневебер уже достаточно ясно дал ей понять, сколько зла и страданий способен был причинить Николаи посторонним людям. Она понимала, что, скорее всего, никогда неузнает, насколько далеко простирались его, влияние и власть, и могла лишь надеяться, что те, кто пострадал от рук ее мужа, не захотят свести счеты и с ней. Она поймала себя на мысли что по ее щекам текут слезы и подушка уже намокла от них. Слезы, которых, как ей казалось, у нее больше не осталось.

С тяжелым сердцем она повернулась на бок и посмотрела в закрытые ставни, в которые стучался нарастающий ветер, предвещавший усиление дождя. Издали доносились слабые раскаты грома. Как бы ей хотелось, чтобы ее любимый Николаи — тот Николаи, которого она хорошо знала, — был сейчас рядом. Но он ушел, ушел навсегда, и самое страшное, что, возможно, его никогда не существовало. В глубине душе она понимала, что их совместная жизнь не была соткана исключительно из лжи, но и правды в ней было немного. Ей так хотелось, чтобы кто-то взял ее за руку, направил, дал совет и сопровождал в пути. Но такого человека не было.

Даже отец не мог ей помочь. Он оказался так же беспомощен и беззащитен перед лицом правды о Николаи, как и она, и, кроме того, он никогда не был особенно энергичным человеком. По крайней мере, если дело не касалось торговли тканями. У нее не было ни братьев, ни других родственников мужского пола, а значит — никого, кому она могла бы доверять.

Вновь перед ней встало лицо судьи, угловатое, с четко очерченными скулами, острым подбородком и пронзительными глазами. Ей захотелось крикнуть ему, чтобы он исчез. Довериться ван Клеве было рискованным шагом. Она не смогла бы, да и он не был бы в восторге от свалившейся на его плечи ответственности. Он был вынужден поддержать ее и оказался достаточно благороден, чтобы не пренебречь этим долгом. С другой стороны, он не испытывал никакого сочувствия к ее переживаниям и страданиям. Не в силах отвлечься от мучительных мыслей, Алейдис некоторое время беззвучно плакала, пока наконец не погрузилась в беспокойный сон. Она то и дело просыпалась в ночи, потому что ей казалось, что в нее угодил камень.