Золото Кёльна

Глава 20

Ван Клеве проводил Алейдис до дома, но расстались они холодно. И сейчас Винценц раздумывал, а не отправиться ли ему и в самом деле в публичный дом на Берлихе сбросить напряжение, которое накопилось в нем за этот вечер. И лишь поздний час и скверное настроение заставили его отказаться от этой идеи.

Ночь выдалась бессонной. Он метался в постели, терзаемый воспоминаниями о неудачном браке и осознанием того, что его общение с Алейдис Голатти вовсе не способствует душевному спокойствию, которое он старательно восстанавливал после смерти Аннелин. Он не любил свою жену, но уважал ее. И пусть он был не самым терпеливым и внимательным мужем, это не оправдывает той боли и унижения, которые он испытал из-за Аннелин. Он имел полное право не оплакивать ее и полагать, что в своей смерти по большому счету виновата она сама. Но Алейдис была права в одном: если дело касается денег или власти, люди без труда идут на любые гнусные ухищрения, и это было самое отвратительное. Еще и поэтому он считал себя вправе никогда не позволять женщине обрести власть над его жизнью, натурой или сердцем. Последнее он держал под замком еще с младых ногтей. Но даже если ему удавалось успешно противиться любви, его сердце все же не было куском горной породы. Аннелин нанесла ему серьезный урон, а позор и скандал, которые повлекла за собой ее смерть, полностью легли на его плечи.

И чем дольше он бодрствовал этой ночью, тем больше понимал, что в какой-то степени поступает несправедливо по отношению к Алейдис, постоянно твердя ей о преимуществах замужества. Она мало походила на тех ушлых женщин, которых привлекают мужчины вроде Николаи Голатти. Он уже почти поверил, что она действительно испытывала к покойному нечто похожее на любовь и ничего не знала о его манипуляциях. И он мог бы позавидовать мужчине, который когда-нибудь захочет взять ее в жены, если бы не понимал, что большинство мужчин решатся на этот шаг не потому, что ценят ее ум или красоту, а по куда более низменным причинам. Для них она лишь возможность преумножить свое богатство и влияние. Однако если это произойдет, она окажется в том же положении, в каком некогда оказался он по отношению к Аннелин. Даже если Алейдис, возможно, не до конца понимала это, ей хватало ума и интуиции осознать свое затруднительное положение и справедливо выступать против повторного брака. И у него не было никакого права подталкивать ее к этому.

Мысль о том, что Алейдис все же может выйти замуж за первого попавшегося кандидата, который умело прольет елей на ее отзывчивое сердце, была ему неприятна. Последнее он объяснял исключительно тем, что, помимо того что его собственный брак потерпел крах, ему пришлось стать свидетелем несчастья сестры. В этих вопросах он позволял себе некоторую мягкосердечность, которая раздражала, но не умаляла его общего мнения о самом себе. А видел он себя хищником, который брал то, что ему нужно, и в то время, когда этого хотел. Он привык командовать и принимать решения и не терпел, когда кто-то пытался делать это за него. Пока у него было преимущество, он мог контролировать и свой вспыльчивый характер. Но с Алейдис ему это давалось все труднее и труднее. Именно поэтому он неоднократно предупреждал ее держаться от него подальше.

Если бы она была более опытной и, главное, более расчетливой, такая предосторожность была бы излишней, и ему самому пришлось бы меньше беспокоиться о том, чтобы не задеть ее чувства. Но чем дольше он был с ней знаком и чем внимательнее за ней наблюдал, тем больше приходил к выводу, что для вдовы она как-то уж чересчур неиспорченна. Винценц даже представить себе не мог, что там происходило на супружеском ложе Алейдис и Николаи.

Она решительно стояла на своем: ее муж, вопреки тому, что болтали злые языки, не утратил мужской силы. Но, судя по ее реакции в тот вечер — и неоднократно до того, — она не имела ни малейшего представления о том, что может произойти между мужчиной и женщиной, когда жаркое пламя страсти овладевает разумом. Почти панический страх, мелькнувший в ее взгляде, когда он подошел к ней слишком близко, ранил его больше, чем ужас от собственного жгучего желания обладать ей. Он смог усмирить в себе хищника, но — только потому, что недоумение, с которым она отреагировала на него, подействовало на него, как ушат холодной воды. Вполне возможно, что Николаи не опозорил себя перед: молодой невестой. Но то, что она, тем не менее; вела себя как нетронутая дева, сказало Винценцу об интимной жизни этой пары больше, чем ему хотелось бы знать. Безусловно, у него не было никакого намерения знакомить ее с этой стороной жизни. Но мысль о том, что любой другой мужчина может проявить гораздо меньше щепетильности в этом отношении и без колебаний сорвать, использовать и растоптать нежный цветок, каковым она казалась Винценцу, доводила его до исступления.

Злясь на себя за то, что эти мысли лишили его сна, он встал в воскресенье с первыми петухами, оделся и отправился на поиски Кленца и Биргеля. Шагая по улице, он думал, что отсутствие страсти и взаимопонимания в отношениях с женами могло побудить Николаи добиваться власти на другом поприще. И это касалось не только его брака с Алейдис. Его подпольное королевство существовало с тех времен, когда он был женат на Гризельде Хюрт. Видимо, рассуждал Винценц, ему стоит поподробней расспросить об этом отца. Впрочем, Гризельда и сама была из семьи ростовщиков и купцов, которые использовали методы, схожие с теми, что применял Николаи. Так может, действительно, это Гризельда, как они и предполагали вначале, толкнула его на этот путь? И те дела с преступным миром, которые вел Николаи, в действительности были частью ее приданого? Насколько можно было судить по описаниям Алейдис, в жизни Николаи был достаточно мягким человеком. Сам Винценц знал ломбардца лишь как заимодавца, озабоченного исключительно умножением своего состояния, но он не замечал за Николаи особой жестокости. В конце концов, будь он жестоким деспотом, Алейдис разглядела бы его истинную личину гораздо раньше. Ей хватило бы для этого проницательности, позволяющей видеть людей насквозь, до некоторой степени даже его, Винценца ван Клеве.

Пока он шел сквозь зябкий утренний туман, эта новая идея обретала конкретные очертания. Если Николаи создал подпольное королевство не из-за чрезмерной жажды власти и его брак с Гризельдой был всего лишь способом достичь более высокого положения в обществе, то вполне возможно, что именно она или ее семья были движущей силой его последующих махинаций. Алейдис утверждала, что жестокость противоречила натуре Николаи. И тем не менее много лет он умножал свои богатство и влияние с помощью жестокости и обрек бесчисленное множество людей на несчастье, Он был в определенной степени холоден душой, но, возможно, эта черта развиласьу него лишь с годами, ибо того требовали от него супруга и ее семья. Возможно, он черпал силу и уверенность в себе, которых ему не хватало в браке, из власти, которую постепенно накапливал. После рождения Катрейн Гризельда больше не смогла подарить ему детей: все, кого она родила, умерли в младенчестве. И хотя молва обычно перекладывала вину за это на женщину, Николаи, видимо, тоже страдал, считая себя неспособным оплодотворить жену. Вряд ли они обсуждали это с Гризельдой, это было ниже их достоинства.

Тем временем Винценц дошел до грузового крана, на котором работали Биргель и Кленц. В воскресный день они, конечно же, отдыхали, но должны были околачиваться где-то неподалеку. Высматривая их, Винценц продолжал размышлять. Семья Йорга де Брюнкера была одной из немногих в кельнских деловых кругах, которые никогда не соприкасались с подпольным королевством Николаи. Случайно ли это? Возможно, Николаи нашел в Йорге и его дочери людей, в общении с которыми мог проявить ту часть своей натуры, которую был вынужден подавлять в собственном доме. В таком случае не вызывает большого удивления, что он пылинки сдувал с Алейдис и сделал ее единственной наследницей.

В таверне «У черного карпа» две служанки выметали мусор в переулок и грузили его на тачку. Чуть поодаль звонили к первой мессе колокола. Винценц внимательно огляделся по сторонам и, заприметив знакомого скупщика краденого у причала для барж, решительным шагом направился к нему.

Этим воскресным утром Алейдис, как обычно, металась по лестнице между кухней, гостиной и комнатой девочек, следя за тем, чтобы все домашние оделись к мессе. Она то и дело сталкивалась с Эльз, которая готовила завтрак и накрывала на стол. Герлин, собрав плащи Алейдис, детей и подмастерьев, выколачивала их во дворе.

— Госпожа Алейдис, я не могу найти свои выходные башмачки.

Урзель спускалась по лестнице в деревянных сабо, в которых она обычно помогала по саду. Они совсем не шли к ее красивому желтому платью. Алейдис, которая в этот момент как раз осматривала плащ, повернулась к девочке.

— Где ты снимала их в последний раз?

— Не помню, — смущенно ответила девочка, приподнимая подол.

— Их всегда нужно относить в спальню.

— Просите. Я не могу вспомнить, куда их поставила.

— Я знаю, где они, — сообщила Марлейн, облокотившись на перила лестницы. — В конюшне, у стога сена. Ты что, забыла, мы играли там с Ленцем, — она покосилась на Алейдис. — То есть я хотела сказать, мы помогали ему складывать сено.

— И ты сняла башмачки и оставила их там, — заключила Алейдис, смерив многозначительным взглядом сначала Марлейн, затем Урзель.

— Наверное, — пролепетала Урзель, пригнув голову.

— В конюшне.

— Ага.

— Там, где грязно и животные могут их испортить.

— Нет, я так не думаю. Теперь я вспомнила. Я поставила их на балку рядом с загоном Финчена. Ослы ведь не едят обувь, да?

— Хотелось бы надеяться. Тогда иди и принеси башмаки. Если они запачкались., тебе придется быстро их помыть. Завтрак через минуту, а потом нам пора выходить, если мы хотим занять хорошие места в церкви:

— Да, я мигом! — крикнула Урзель и, сверкнув пятками, умчалась, через черный вход. Почти в тот же миг раздался громкий стук во входную Дверь. Лютц, который тащил корзину с дровами на кухню, быстро поставил свою ношу и побежал встречать раннего гостя. Алейдис проводила его взглядом и была крайне удивлена, когда в прихожую, чуть не сбив Лютца с ног, ворвался ее деверь Андреа.

— Алейдис, вот ты где! Черт возьми, кто-нибудь может объяснить, почему уже несколько дней я не получаю от тебя никаких вестей? От тебя или от этого чертового судьи — неважно. Сдается мне, что воз и ныне там. Николаи как-никак был моим братом, посему я рассчитывал, что вы, по крайней мере, окажете мне любезность, если будете время от времени извещать, как продвигаются поиски убийцы.

Алейдис не успела ответить, как он снова затараторил:

— Но вместо этого совершенно незнакомые люди на улице поносят меня последними словами, якобы из-за того, что их обидел Николаи. Так что мне приходится помалкивать, что я Голатти, а мою жену на рынке оскорбляют служанки. Этот город — какой-то сумасшедший дом! И мало того, в последнее время ко мне постоянно обращаются богатые купцы, которые хотят, чтобы я замолвил словечко за них или их сыновей. Скажи мне, ты снова собралась замуж? Так быстро? Я думал, что ты приличия ради подождешь хотя бы полгода или даже больше. Или ты таким образом рассчитываешь отмыться от фамилии Голатти? Вот женщины! Вам только волю дай! Мигом сыщете себе нового мужа, поменяете имя — и хоп, все скандалы позади!

— Андреа, ради бога, успокойся! — воскликнула Алейдис, оторопело глядя на разъяренного деверя. — Что ты такое говоришь? У меня нет ни малейшего желания снова выходить замуж. И уж точно не для того, чтобы избавиться от фамилии Голатти. Как тебе такое в голову могло прийти?

— Разве я тебе только что не объяснил? — Андреа шагнул юней. Он все-еще кипел, как котел на огне, но хотя бы немного понизил тон. — Претенденты на твою руку не дают мне прохода, все на улицах твердят лишь о том, что в твоей ситуации нет ничего более разумного, чем как можно скорее пойти под венец. В принципе, я бы мог с ними согласиться, но в данном случае у меня есть право голоса.

— У тебя? — скептически подняла бровь Алейдис. — Если у кого и есть право голоса, то только у моего отца.

— Но ему лучше сначала посоветоваться со мной. Ты не можешь просто так подпустить постороннего человека к управлению наследством.

Этого не случится, Андреа. Как я уже сказала, в ближайшем будущем я не планирую вступать в брак. А о чем болтают люди, не должно тебя заботить. Можешь смело давать от ворот поворот всем, кто расспрашивает тебя обо мне.

— Правда? А то ходят слухи, что семейство ван Клеве запустило в тебя когти.

— Нет! — воздела глаза к потолку Алейдис. — И даже если бы они решились, последнее слово за мной. Так что тебя так расстроило?

— Для меня невыносима сама мысль, что женщина, которая была замужем за моим братом и, мало того, унаследовала все его имущество, тут же собралась вручить его другому. Наследником по праву должен был стать я! Вместо этого я должен смотреть, что все утекает в руки постороннего мужчины. Если бы Николаи уже не был мертв, я бы сам свернул ему за это шею. И при этом у вас еще хватает наглости даже не ставить меня в известность о том, как идут поиски его убийцы.

— Мне жаль, Андреа, — ласково заговорила Алейдис, пытаясь достучаться до сознания деверя. — Я вовсе не хотела тебя обидеть. Просто, за последние несколько дней произошло так много всего, что у меня не было возможности навестить тебя или отправить весточку. Скажи, не хочешь ли ты разделить с нами завтрак? Эльз готовит нам яичницу и поджаренные ломтики хлеба, а добрый сидр изнаших летних яблок наверняка придется по вкусу и тебе.

— Я уже позавтракал, пробурчал в бороду Андреа. — Впрочем, для яичницы место в животе всегда найдется.

— Проходи и посиди с нами в гостиной. Девочки вот-вот… Ради всего святого! — вдруг оборвала себя она, услышав снаружи детские крики. — Что там происходит?

Она выбежала на улицу, оставив Андреа одного. Крики доносились со двора, и первые зеваки уже остановились у ворот. Одни неодобрительно качали головой, другие смеялись. Заподозрив недоброе, Алейдис протиснулась сквозь растушую толпу и в следующее мгновение с подавленным проклятием бросилась во двор. Урзель и Ленц катались по земле, тянули и рвали друг друга за одежду и волосы, визжали и плевались.

— Немедленно прекратите это! Урзель, вставай. Ленц, отпусти Урзель!

Алейдис приблизилась к дерущимся детям. Никто из них даже не обратил на нее внимания. Тогда она схватила Ленца за соломенно-светлую шевелюру, а Урзель за запястье и что было силы развела руки, да так, что Урзель упала на спину. Ленц, напротив, удержался на ногах, лишь негромко вскрикнув.

— Что на вас двоих нашло? Урзель, иди сюда и объяснись!

Девочка вскочила на ноги и принялась смущенно отряхиваться. Ее платье было безнадежно испачкано пылью и грязью. Подбородок слегка дрожал, но она мужественно подавила слезы.

— Это Ленц во всем виноват. Он набил ослиный навоз в мои башмачки, и я не смогла его вытащить.

А он посмеялся надо мной.

— И что, это повод, чтобы кувыркаться с ним в грязи? — покачала головой Алейдис.

— Он заслужил взбучку.

— Я всего лишь пошутил, тупая ты коза, — прошипел Ленц, вытирая тыльной стороной ладони нос, из которого текла струйка крови.

Алейдис огляделась и заметила среди зевак Ирмель, которая, забыв о делах, стояла, держа в руках корзину с яйцами.

— Ирмель, принеси ведро воды и чистую тряпку. Мы должны осмотреть лицо Ленца. А ты, неряха Урзель, ступай переоденься. Святые угодники, ты только посмотри на себя. Это ведь твое лучшее платье. В наказание ты выстираешь его сама, поняла?

— Но ведь я не умею.

— Значит, когда в следующий раз придет прачка, поможешь ей и заодно научишься.

Алейдис бросила на девочку самый суровый взгляд, на какой только была способна.

— А ты, Ленц, вычистишь эти башмаки внутри и снаружи. И не дай бог от них будет хоть немного пахнуть ослиным навозом.

— Но это и правда была шутка. Сухой навоз не воняет.

Надувшись, как мышь на крупу, мальчик подобрал оба башмака, которые разлетелись по двору во время драки.

— Посмотри на меня, — Алейдис еще не закончила. — Разве я смеюсь? В таких глупостях нет ничего смешного. Почему бы тебе просто не оставить Урзель в покое? Ты прекрасно знаешь, чем всегда закачиваются ваши ссоры. Негоже приличной девочке валяться в грязи и уж тем более драться. А тебе не помешало бы быть чуть более разумным.

Когда мальчик только демонстративно выпятил нижнюю губу, она подошла к нему, взяла за подбородок и посмотрела в лицо.

— А теперь сядь на край колодца и дай мне осмотреть свой разбитый нос.

Тем временем Ирмель принесла воду и чистую холстину. Отправив служанку на кухню, Алейдис принялась смывать кровь с лица Ленца и осматривать полученные им ссадины. На этот раз, вынуждена она была признать про себя, Урзель одержала верх.

— Разве ты не собираешься наказать их построже?

Алейдис оглянулась. В нескольких шагах за ее спиной стоял, сложив руки, деверь и с явным неодобрением взирал на то, как Алейдис пытается привести лицо мальчика в божеский вид.

— Они заслуживают хорошей порки. Не говоря уже о том, что этому маленькому шалопаю вообще не стоит здесь ошиваться. Выгони его и запрети впредь здесь появляться, тогда эти безобразия прекратятся сам собой.

Алейдис повернулась к Ленцу и приглушенно вздохнула.

— Ты прав, Андреа. — Она в последний раз провела по лицу мальчика мокрой тряпкой. — Ленц заслуживает наказания. Чистки башмаков недостаточно. Целую неделю он не будет получать остатков со стола и лакомиться медом из сот за работу в конюшне. Этим он покроет расходы на прачку.

— Но ночевать-то я здесь могу? — голос мальчика задрожал.

— Только если пообещаешь больше не хулиганить. И держись подальше от Урзель. То, что ты ее постоянно дразнишь, ничем хорошим не заканчивается, как видишь.

— Урзель — тупая коза и сама виновата, если так расстраивается из-за всего.

Теперь в голосе Ленца зазвучало некое подобие вызова, но Алейдис на это лишь усмехнулась. Очевидно, Ленц влюблен в Урзель и дразнит ее намеренно, чтобы привлечь ее внимание. Но наверняка он в этом не признается, поэтому и настаивать не стоит. Она снова обернулась к Андреа.

— Эти два чудовища уже достаточно пострадали. Не вижу смысла причинять им еще больше боли. Я, конечно же, серьезно поговорю с Урзель, потому что девочка не должна себя вести так неприлично, — она перевела дух. — Николаи наверняка согласился бы со мной, будь он жив.

— Мой брат всегда позволял своим женщинам вить из себя веревки.

Алейдис не видела смысла подливать масла в огонь гнева своего деверя, поэтому просто сказала:

— Пойдем завтракать.

Вернувшись в. дом, она убедилась, что все домашние и слуги умылись и оделись как следует; Урзель все еще была в своей опочивальне, и Алейдис велела Марлейн передать младшей сестре, чтобы та не спускалась, пока все не отправятся на мессу. В гостиной она лично взяла с полки чашку, тарелку и столовые, приборы для Андреа и предложила ему место рядом с ней.

— Так все-таки, что выяснил наш прыткий полномочный судья? — как бы между прочим поинтересовался он, когда собравшиеся за столом прочли молитву и принялись за яичницу. — Что-то мне подсказывает, что все эти его расследования — просто пустая трата времени и денег.

— Мы проверили несколько версий, — ответила Алейдис, наливая ему сидра. — К сожалению, ни одна из них нас пока никуда не привела. У многих людей был мотив навредить Николаи. Слишком многих… Не исключая тебя, — добавила она, помолчав.

— Что ты такое говоришь? — вспыхнул Андреа, покрываясь багровыми пятнами.

Вокруг раздались негромкие покашливания, но никто не осмелился вмешаться в разговор.

— Я обязана была это сказать, Андреа, потому что лишь ты сам можешь отвести от себя подозрения. Все, что мы выяснили за это время, — это то, что убийца, вероятнее всего, был членом нашей семьи или, по крайней мере, очень тесно с ней связан.

Алейдис вкратце поведала ему, как они пришли к такому умозаключению. Она колебалась, не рассказать ли ему и о кольце, но, немного подумав, решила пока повременить. Винценц сказал, что лучше, если пока об этом будут знать как можно меньше людей, — значит, так тому и быть. Однако она подробно рассказала о Бальтазаре и кинжале, при этом внимательно следя за реакцией и мимикой Андреа. Он выглядел удивленным и раздосадованным, но ничто не указывало на то, что он имеет какое-то отношение к этому головорезу.

— Стало быть, господин полномочный судья полагает, что кто-то из нас или не столь близкой родни нанял эту свинью, чтобы убить Николаи, а потом сам прикончил убийцу, чтобы тот его не выдал?

— Из-за этого или потому, что Бальтазар представлял для него опасность иного рода. То, что он использовал кинжал Николаи, говорит о том, что он либо отнял его у Бальтазара, либо тот с самого начала отдал оружие ему, потому что таково было условие сделки.

— И все же бросать тень подозрения на наших родичей — неслыханная наглость, — нахмурился Андреа. — Как знать, может, ван Клеве просто пытается отвести подозрения от себя. В конце концов, он уже наживается на смерти Николаи. Я слышал, что его отец отбивает у тебя заемщиков.

Да, он уже переманил к себе некоторых — подтвердила Алейдис, немного помолчав. — Причем действует он довольно агрессивно.

— Вот видишь. А разве он когда-то не желал заполучить тебя в невестки? Одного этого хватает, чтобы додумать все остальное. Я считаю, это большая ошибка, что Совет назначил Винценца ван Клеве расследовать это убийство. Ему это только на руку. Теперь они могут спрятать концы в воду и найти козла отпущения, на которого и свалят всю вину за смерть Николаи.

— Я так не думаю, — решительно покачала головой Алейдис, отгоняя сомнения, которые пробудили в ней слова Андреа. — Винценц ван Клеве не посмел бы злоупотреблять служебным положением.

— Ты уверена? Кто сможет его обвинить? Убийца настолько хорошо замел следы, что выйти на него невозможно. Судье остается только потянуть время или, чтобы задобрить Совет, подсунуть ему другого виноватого. Что может быть очевиднее, чем выбрать кого-то из семьи жертвы? Но только со мной такое не пройдет, Алейдис, говорю тебе. Я не собираюсь мириться с подобными вещами! — Андреа яростно запихнул кусок яичницы в рот. Все остальные за столом ели молча, притворяясь невидимыми. Нехорошо было затевать этот спор на глазах у девочек и слуг, но сейчас уже ничего не поделать.

Выждав момент, Алейдис сказала:

— И все же я не считаю, что ван Клеве как-то к этому причастны. У Николаи было не счесть врагов, Андреа. Столько, что это даже трудно представить. Мы еще ждем известий из Бонна. Туда направились два шеффена, чтобы допросить семью Пьяченца. Возможно, кто-то из них решил поквитаться за смерть Якоба.

— Николаи не имел к ней никакого отношения.

— Откуда тебе знать? Катрейн утверждает, что за смертью Якоба стоял ее отец.

— Катрейн ошибается. И кто, скажи на милость, будет ждать пять или шесть лет, чтобы отомстить? Это полная ерунда, — заявил Андреа, махнув рукой. — Я чувствую, мне придется заняться этим вопросом самому и серьезно поговорить с ван Клеве. И если ему есть что скрывать, я вытащу из него все, поверь мне.

Он взял ломоть хлеба и откусил большой кусок. Тщательно прожевав его, сделал глоток сидра и сменил тему:

— А с тобой, Алейдис, мы еще не закончили. Если ты и правда не собираешься приманивать на свое наследство нового мужа, я хотел бы знать, что ты намерена предпринять, чтобы защититься от конкурентов. Долго это длиться не может. Грегор ван Клеве, вероятно, не единственный, кто положил глаз на твою клиентуру. Если все они набросятся, как саранча, на твоих заемщиков, ты окажешься в большой беде.

Алейдис была вынуждена признать правоту Андреа.

— Мне не так просто привыкнуть к работе с займами. Я никогда прежде не имела с ними дела. С обменом денег проблем нет, но я не ожидала, что наши должники бросятся выкупать векселя: Мне нужно время, чтобы во все вникнуть.

— Ты должна начислять штрафные проценты.

— Да, Катрейн уже посоветовала мне это делать.

— Если хочешь, я могу взять на себя часть дел.

В голове Алейдис зазвонил тревожный колокольчик.

— Не думаю, что это то, чего желал Николаи, Андреа, иначе он завещал бы дело тебе.

— Но вряд ли он хотел, чтобы его неопытная жена растратила все его состояние из-за того, что недостаточно осведомлена, как обращаться с должниками. Думаю, он был совершенно не в себе, раз даже не оставил тебе знающего помощника. Разве оба твоих подмастерья не покидают твой дом в ближайшее время?

Тоннес и Зигберт уедут через неделю или две. Сейчас они просто навещают свои семьи, чтобы утрясти все дела перед сменой мастера.

— Вот видишь, значит, скоро у тебя не останется помощников в меняльной конторе, — торжествующе улыбнулся Андреа. — Я пришлю Маттео, пусть он тебе поможет хотя бы с обменом. Хоть его обучали ремеслу купца, у него живой ум, и он быстро вникнет в суть дела. Что касается твоих заемщиков, Алейдис, я приду сюда завтра утром и первым делом просмотрю пропущенные платежи по договорам.

Алейдис подняла руки, точно защищаясь.

— Спасибо, Андреа, но не стоит. Я не пойду против воли мужа.

Резким движением Андреа отодвинул от себя тарелку и встал так быстро, что чуть не опрокинул стул.

— Мне ты перечить тоже не будешь, Алейдис, ибо я забочусь исключительно о твоих интересах.

Алейдис тоже поднялась, подчеркнуто медленно. В такие моменты она прекрасно понимала, почему Николаи не ладил с братом.

— О моих интересах или своих собственных?

— Ах вот как ты запела! Я не потерплю такой наглости. Немедленно извинись за это оскорбление!

— И не подумаю, Андреа. Это ты должен просить у меня прощения. С чего ты решил, что я нарушу последнюю волю моего супруга? Она совершенно законна, и это подтвердит любой суд. Мы семья, Андреа, и тебе как гостю всегда рады в этом доме. Но я недам тебе доступа к деньгам Николаи или его делам, как бы тебе этого ни хотелось.

— Так вот оно что! — яростно зашипел Андреа и бросился к двери. — Ну вот увидишь, что из этого получится, когда твоя клиентура рассеется, как дым, а состояние превратится в прах. Ты приползешь ко мне на коленях, умоляя о помощи. Но не думай, что к тому времени я забуду о твоем высокомерии.

Дверь за ним захлопнулась с такой силок; что звук разлетелся по всему дому. Алейдис бессильно опустилась на Место: Только что она была спокойна и держала себя в руках, но теперь ее сердце вдруг учащенно забилось. Она несколько раз вздохнула, борясь с подступающей тошнотой, и осторожно потерла горящие щеки.

Над столом повисло неловкое молчание.

— Госпожа Алейдис, с вами все в порядке? — малышка Марлейн осторожно коснулась ее.

— Принести вам кубок вина? — спросила Герлин и, не дожидаясь ответа, выбежала из гостиной.

— Дерьмо собачье, ничтожество! — ворчал себе в бороду Вардо.

— Вы справитесь с этим, госпожа, — уверенно заявил Зимон. — Мы вам поможем.

Вошла Герлин с кубком вина со специями и поставила его перед Алейдис.

— Вот, госпожа, выпейте. Эльз подогрела вино и еще добавила в него успокаивающие травы.

— Спасибо.

Алейдис отпила горячего напитка и поджала губы: вино оказалось резковато на вкус.

— Дедушка Андреа злится на тебя, — задумчиво заметила Марлейн, поигрывая ложкой.

Алейдис вздохнула.

— В основном он злится на вашего дедушку за то, что тот лишил его наследства. И самое ужасное, что мы никогда уже не узнаем, почему он это сделал.

Герлин быстро убрала со стола посуду, которой пользовался Андреа, и отнесла ее на кухню. После еще нескольких глотков вина со специями сердцебиение у Алейдис выровнялось, и она, наконец, смогла перевести дух.

— Ну что, все закончили завтрак? Тогда поторопитесь, нам пора выходить. Скоро начнется месса.