Золото Кёльна

Глава 19

Поскольку дом Йорга де Брюнкера стоял на улице Перленграбен за площадью Вейдмаркт, они сначала дошли до перекрестка с Ханненштрассе, стараясь избегать темных переулков. Отсюда рукой было подать до Шильдергассе, где им нужно было свернуть на восток. Не в силах унять переполнявший его гнев, Винценц напряженно молчал. Как он мог позволить себе так увлечься? То, что архитектор усомнился в его здравомыслии или, что еще хуже, упрекнул в скрытых мотивах, было неудивительно, учитывая, как бестактен и несдержан на язык он был сегодня за ужином. Такое поведение не красило его ни как гостя, ни тем более как полномочного судью. Обнаружив в тесном семейном кругу де Брюнкера мастера Клайвса, он испытал странную неприязнь, которая и сейчас подпитывала его недовольство. Алейдис молча шагала рядом, и он надеялся, что она не будет продолжать эту тему. Однако тишина продлилась недолго. Когда они достигли перекрестка с Ханненштрассе и свернули, Алейдис резко остановилась и сердито нахмурилась.

— Прекратите.

Не совсем понимая, что именно в нем вызвало у нее возмущение, ван Клеве тоже остановился.

— Что вы имеете в виду?

— Оставьте мастера Клайвса в покое. Что вы к нему прицепились? Он добрый друг нашей семьи и заслуживает, чтобы с ним обращались со всем уважением. Особенно это касается гостей, которые являются без приглашения на ужин к моему отцу.

Он смерил ее ледяным взглядом.

— Я советую вам сменить тон и впредь тщательней выбирать слова. Я не напрашивался на ужин, а всего-навсего хотел оказать вам услугу, о которой вы сами меня попросили, и поведать о ходе расследования. Если бы я этого не сделал, самое позднее завтра вы обвинили бы меня в пренебрежении вашими желаниями или даже вашей персоной.

— Хороша услуга. Вы приходите в чужой дом, бросаетесь на других мужчин, как сорвавшийся с цепи пес, так что даже моя мачеха начинает подозревать, что вы просто ревнуете меня к мастеру Клайвсу. Я вполне могу обойтись без таких услуг.

Винценц остановился.

— Ваши отношения с мастером Клайвсом, какова бы ни была их природа, мне абсолютно безразличны, госпожа Алейдис.

— Так ли это?

— Раз я говорю, значит, так.

— Значит, неоднократные упоминания о вашей излюбленной панацее никак не были связаны с его присутствием?

— Упоминания о чем, если позволите?

— О панацее от всех бед, которые могут постигнуть женщину.

— Брак — это ни в коем случае не панацея.

— Ага, значит, вы прекрасно понимаете, о чем я, — торжествующе улыбнулась она. — Существует ли мужское подобие Цирцеи?

— Ничего не понимаю.

— Правда? Значит, мне придется задуматься, стоит ли называть вас так в будущем. Хотя мне не нравится, как вы демонстрируете свое мужское превосходство, его оказалось достаточно, чтобы вызвать интерес у моих родителей. И теперь мне интересно, чувствуете ли вы себя вынужденным, возможно, из-за желания вашего отца, использовать склонность, пусть даже притворную, для достижения мира, который вы недавно провозгласили между нашими семьями.

Ему потребовалось мгновение, чтобы уловить, к чему она клонит.

— Да вы, верно, спятили! — негодующе фыркнул судья. — Неужели вы полагаете, что я соблазнюсь на такое непотребство?

— Если дело касается денег или власти, люди без труда идут на любые гнусные ухищрения.

— Как и прежде, вы приписываете мне только самые низменные побуждения.

Она медленно тронулась с места.

— Вероятно, я начинаю перенимать вашу способность видеть мир и людей в нем исключительно в черном цвете.

— А вы хотели бы, чтобы я был добреньким и говорил лишь то, что вам приятно?

— Ради всего святого, не пытайтесь притворяться, что вас заботит, чего бы я хотела, господин ван Клеве. А то напугаете меня еще больше.

— Вы говорите мне о страхе? — он схватил ее за руку.

— Отпустите меня!

Ван Клеве пропустил ее требование мимо ушей.

— Так вы все еще боитесь меня.

— Я этого не говорила!

Алейдис бросила быстрый взгляд на Зимона, который следовал за ними на почтительном расстоянии, но тот не спешил вмешаться.

Она попыталась высвободиться, но Винценц сжимал ее руку как клещами.

— Я просто приняла близко сердцу ваше недавнее предупреждение и стараюсь держаться подальше от огня, с которым, по вашим словам, не могу совладать. Я не знаю, почему вы все время пытаетесь разжечь его подле меня. Возможно, хотите досадить мне, возможно, вами движет скрытая корысть, о которой я упоминала ранее. Но не упрекайте меня в том, что я делаю именно то, что вы сами мне посоветовали.

Уловив волнение в ее глазах, которые изо всех сил стремились уклониться его взгляда, он испытал приступ ярости.

— Вы правильно делаете, что избегаете меня, Алейдис, — сказал он и мысленно чертыхнулся, поскольку его голос прозвучал слишком мягко, чем чуть не перечеркнул весь нравоучительный пафос. — Однако не потому, что в ваших опасениях есть хоть доля правды. Отец не приказывал мне ухлестывать за вами, и сам я к этому не стремлюсь. Уж поверьте, если бы я того желал, я нашел бы способ сломить ваше упрямство — здесь я нисколько не кривлю душой. Но вы точно что-то испытываете ко мне. Привязанность это, или отвращение, или чувство, что лежит в промежутке между этими двумя, мне неведомо. И прямо сейчас вы пытаетесь гладить меня против шерсти. И это вторая причина, почему вам стоит обходить меня стороной.

— Итак, мы подошли к тому единственному, что у нас есть общего. Ведь вы тоже пытаетесь гладить меня против шерсти, господин ван Клеве.

Она перестала сопротивляться его хватке, но по выражению ее лица и голосу было ясно, что она предпочла бы, чтобы их разделяло по меньше мере несколько саженей. Одно то, как поднималась и опускалась ее грудь, выдавало ее внутреннее напряжение, которое передавалось и ему.

— Если это вторая причина, то какова же первая?

Винценц наморщил лоб. Он знал: одно неверное движение — и Зимон тут же бросится на защиту своей госпожи. Но невзирая на грозящую ему опасность, он привлек Алейдис еще ближе, пока их тела не соприкоснулись. Все его тело словно пронзило ударом молнии. Как и ожидалось, слуга шагнул по направлению к ним, но внешне оставался спокоен. Алейдис остолбенела. Ее взгляд бегал то вправо, то влево, лишь бы не встретиться с ним глазами. Он заметил, как на ее шее пульсирует жилка, почувствовал, как колотится ее сердце. Возможно, их сердца бились в унисон. Он знал, что совершает ошибку, но все же осторожно приподнял ее за подбородок, чтобы она наконец посмотрела ему в глаза. Ее голубые глаза потемнели, зрачки расширились.

— Вот почему…

Пытаясь не утратить над собой контроль, он ослабил хватку на ее руке. Но Алейдис не отстранилась от него, а продолжила стоять, не шелохнувшись. Близость ее тела сбивала Винценца с толку и навевала опасные мысли. В то же время он заметил, что она почти перестала дышать и в глазах у нее заплясали панические огоньки. И чтобы не совершить еще одну ошибку, он решительно отпрянул.

— Вот почему вам следует держаться от меня подальше, госпожа Алейдис.

Он услышал ее облегченный вздох, когда, сделав еще один шаг в сторону, пошел по направлению к Шильдергассе так, словно ничего и не произошло. Она поравнялась с ним, стараясь держаться на расстоянии вытянутой руки, и опасливо оглянулась назад, не наблюдал ли кто за этой неловкой сценой. Но, кроме них и Зимона, в этот час на улице никого не было.

Бросив взгляд через плечо, Винценц понял, что ему едва удалось избежать вмешательства слуги, которое могло стать для него весьма плачевным. По мрачному лицу Зимона можно было безошибочно понять, чем заняты сейчас его мысли. Случись что, он будет защищать госпожу даже ценой собственной жизни. Винценц кивнул слуге, чтобы показать, что он осознает опасность, после чего тот немного расслабился. Однако едва заметная улыбка, появившаяся на круглом детском лице евнуха, вызвала у Винценца большее беспокойство, чем прежнее настороженное, мрачное выражение.

Огромным усилием воли Алейдис подавила в себе желание убежать от мужчины, который сейчас шел рядом с ней. Она не могла унять сердцебиение. Как ван Клеве посмел прикоснуться к ней? И почему, во имя Богоматери, она не остановила его? Он, конечно, застал ее врасплох, но она могла бы в любой момент… Алейдис вздохнула. Ей следовало закричать.

Разве он не предупредил ее лишь только вчера? Она не совсем понимала, о чем он говорит, или не хотела понимать? Может, это и правдаигра с огнем? Ужасное, болезненное чувство вины нахлынуло на нее. Николаи не стало всего две недели назад. Как могло случиться, что какой-то мужчина, которого она к тому же боялась как огня, вызвал в н-ей столь сильное влечение? Очевидно, что и Винценца влекло к ней, и это тоже злило. И он вовсе не стремился разжечь в ней это чувство, а, наоборот, пытался совладать со своим. Ведь он желал её не больше, чем она его. И все же… Алейдис чувствовала, что могла раствориться в его черных глазах, если бы он вовремя не отвел взгляд. Чувства взяли над ней верх, и даже ее собственное тело оказалось ей неподвластно. Что может быть ужаснее? Разбитая и подавленная, она молча брела, глядя перед собой. На кельнских улицах сгущались сумерки. На город медленно опускалась ночь, размывая очертания домов, улиц, кустов и фонтанов. Из-за тумана, стоявшего над Рейном, казалось, будто на мир с небес опустилась тонкая призрачная пелена.

— Я бы хотел показать вам не только кинжал, — нарушил молчание Винценц.

Алейдис вздрогнула, но не повернула головы, чтобы не встретиться с ним глазами.

— Почему вы не сказали об этом в доме отца? — Чем меньше людей знают, тем лучше.

Он бросил взгляд на Зимона, который послушно притворился глухим.

Когда палач осматривал тело Бальтазара, он нашел ещё кое-что кроме орудия убийства. — Судья выдержал короткую паузу. — Украшение.

— Ворованное?

— Возможно, — кивнул он. — Это кольцо. Бальтазар, вероятно, проглотил его.

— Проглотил? — недоуменно воззрилась на его Алейдис. — Так оно было в его желудке? А вы его?.. О боже!

— Вскрывали ли мы тело? Нет. Вряд ли архиепископ дал бы на это согласие. Особенно если речь идет о всякой уличной швали вроде Бальтазара. Возможно, ваш муж и был влиятельным, но курфюрст[15] все равно не станет вмешиваться в раскрытие убийства.

— Он задолжал Николаи.

— Значит, тем более не будет. Он будет надеяться, что вдова либо не знает об этих долгах, либо не будет настаивать на их погашении. Это был тайный заем или официальный?

— Боюсь, что оба, — ответила Алейдис и с облечением вздохнула, чувствуя, что сердце постепенно замедляет свой галоп.

— Ну тогда пусть это подождет до лучших времен, пока все не прояснится.

— Если вообще прояснится.

— Да, если, — кивнул Винценц. — Кольцо обнаружили в его брэ[16].

— Вы хотите сказать…

— В момент насильственной смерти кишечник часто опорожняется. Часть испражнений смыла вода Рейна, но палачу все равно пришлось вымыть тело. Так кольцо и попало ему в руки. Я хочу, чтобы вы на него взглянули.

Тем временем они уже дошли до Хоэштрассе и свернули на Обермарспфортенгассе. Винценц толкнул перед Алейдис створку дверей в ратушу и указал налево.

— Туда.

Повозившись с ключами, он отпер кабинет. Алейдис с любопытством оглядела маленькую прямоугольную комнатку.

Вдоль стен были расставлены шкафы, в которых стояли вперемешку книги в кожаных переплетах, толстые тетради и коробки, полные документов. Дополняли обстановку простой письменный стол, кресло и два табурета. Винценц принес из коридора сосновую лучину и зажег фитиль масляной лампы. Затем вставил лучину в поставец рядом с дверью, а лампу водрузил в центр стола. Из запертого сундука, стоявшего под единственным окном, он достал небольшую шкатулку, которую поставил рядом с лампой. Откуда-то донеслись голоса видимо, закончилось заседание Совета. Его участники спускались по лестнице и, оживленно беседуя, направлялись к выходу.

— Закрой дверь, — приказала Алейдис Зимону. К ее удивлению, слуга не только исполнил приказ, но и сам встал за дверью, так что она оказалась наедине с ван Клеве. Она бросила встревоженный взгляд на единственный выход из крошечной каморки. Однако Винценц, похоже, не собирался снова приближаться к ней. Вместо этого он быстро откинул крышку шкатулки и указал ей на содержимое.

— Это кинжал Николаи, — сдавленным голосом подтвердила она. Она протянула руку к оружию, но тут же отдернула ее.

— Вы уверены?

Судья взял кинжал в руку и поднес к лампе. На клинке не было никаких следов крови. Очевидно, его вычистили, после того как вынули из трупа. Со смешанным чувством скорби и ужаса она смотрела на украшенную драгоценными камнями рукоятку и тонкое прямое лезвие.

— Ошибки быть не может. Я видела этот кинжал на поясе Николаи почти каждый день.

— Я позабочусь о том, чтобы вы получили его обратно, когда он перестанет быть нужным в качестве улики.

— Я даже не знаю. Я что, должна оставить его себе? После того, как им убили человека?

— Это вам решать.

Он положил кинжал обратно в шкатулку и достал из нее маленький бархатный мешочек.

— А это вам знакомо?

Она взяла у него, мешочек и, развязав тесемку, осторожно перевернула его. На стол выпало удивительно большое кольцо. Она тщательно осмотрела его со всех сторон.

— Это перстень Николаи. Вот его личный Знак — звезда с семью разновеликими лучами.

Она достала кольцо с печаткой, которое носила на цепочке, спрятанной под платьем, и положила его на ладонь вместе с находкой. Найденный перстень был немного больше, звезда на нем была более рельефной и остроконечной. Винценц подошел поближе и взглянул на оба украшения.

— Вряд ли это кольцо с печатью. Звезда слишком рельефная, сургуч с нее либо растечется, либо весь останется в выемках. — Ван Клеве взял находку с ладони Алейдис, и она ощутила легкий укол от его прикосновения. — Скорее всего, это какое-то особенное украшение. Возможно, внутри звезды что-то было.

— Вы полагаете, драгоценный камень? — Алейдис задумчиво посмотрела на перстень, который судья поднес к свету.

— Судя по форме, если это был камень, то достаточно мягкий, который легко поддается обработке. Возможно, янтарь. Я также встречал агаты, которым удавалось придать необычную форму

— Вы полагаете, Бальтазар вытащил камень?

Винценц пожал плечами.

— Как бы там ни было, его нигде не нашли. Возможно, он лежит на дне Рейна или Бальтазар продал его.

— Но почему он продал камень, а кольцо оставил себе? — Алейдис перевела вопрошающий взгляд на кинжал в шкатулке, потом снова на украшение. — Ведь кольцо с камнем можно было бы продать гораздо дороже.

— Безусловно.

Винценц положил кольцо обратно в мешочек и завязал его.

— Возможно, камня в нем не было изначально. Ведь мы только предполагаем, что он там был. Я не вижу ни царапин, ни других следов, которые указывали бы на то, что Бальтазар или кто-то другой повредил кольцо.

— А с чего он вдруг решил его проглотить? Ведь он же мог подавиться!

Винценц положил мешочек обратно в шкатулку и спрятал ее в сундук.

— Хороший вопрос. Воры иногда делают так, чтобы спрятать драгоценности. Поскольку кольцо наверняка принадлежало Николаи, вероятность того, что его убил именно Бальтазар, возрастает. Возможно, потому он и украл у него кольцо.

Алейдис задумчиво кивнула, затем рывком подняла голову.

— Может ли быть так, что наниматель убил Бальтазара именно из-за кольца?

— Вы хотите сказать, из-за того, что Бальтазар не захотел его отдать?

— А вдруг он затем и нанял Бальтазара, чтобы похитить кольцо?

— Это чистые домыслы, — возразил Винценц. — Однако этого нельзя исключать. Вероятно, что-то такое было в этом кольце, иначе зачем Бальтазару глотать его. Пусть это украшение из чистого серебра, оно не настолько ценно, чтобы ради него подставлять себя под кинжал убийцы. Тем более без драгоценного камня, который предположительно в нем был.

— А если камень остался в желудке Бальтазара?

— Мы этого никогда не узнаем. Тело завтра должны предать земле, и мы не успеем получить разрешение на вскрытие.

Алейдис вздрогнула.

— Неприятно даже думать о таком. Вскрывать тело, чтобы посмотреть, что там внутри!

— В иных случаях это бывает полезно. Но опасность понести суровое наказание либо в этой жизни, либо в загробной отодвигает соображения пользы на второй план. На самом деле я могу пересчитать по пальцам случаи, когда архиепископ давал согласие на вскрытие. Все они произошли много лет назад, да и интерес в каждом из случаев был куда серьезнее, чем в нашем.

— Так что вы собираетесь делать?

Не дожидаясь приглашения, Алейдис села на табурет и взглянула в окно. За ним город полностью поглотила ночь.

Винценц опустился в кресло, стоявшее рядом.

— Я постараюсь навести справки. Может быть, кто-нибудь из моих осведомителей что-то слышал о кольце или даже о кинжале. Если Бальтазар хотел продать кому-то либо кольцо, либо кинжал, либо камень в форме семиконечной звезды, об этом должны знать.

— Как вам удается связываться с людьми из преступного мира, которые снабжают вас этим сведениями?

Он улыбнулся.

— Ну, во-первых, далеко не все из этих людей мужчины.

Увидев, что она подняла бровь, он улыбнулся еще шире.

— Один из самых надежных источников — это публичные дома. Особенно тот, что держит Эльзбет на Швальбенгассе.

— Так вы действительно наведываетесь туда? — Алейдис вдруг покоробило от самой этой мысли, но она быстро одернула себя. В конце концов, какое ей дело?

— Я слышу в вашем голосе какое-то возмущение или даже осуждение.

— Я уже говорила вам. — Алейдис непроизвольно выпрямилась. — Не мне судить, как вы проводите свободное время. И если находите компанию продажных женщин приятной, господин ван Клеве, меня это нисколько не заботит.

— Ну, общество красотки действительно может быть приятным. В любом случае необременительно. Ты что-то берешь, а что-то отдаешь. Даже в браке отношения между людьми не могут быть яснее и проще.

Внутри нее вдруг пробудились ярость и отвращение.

— А вы подобным образом и перед покойной супругой оправдывали свои визиты в бордель?

Его улыбка померкла, а лицо потемнело так, что она чуть не ахнула. На лбу Винценца снова появилась резкая морщина, свидетельствующая о гневе.

— Может быть, вы объясните мне, с чего вдруг решили обвинить меня в супружеской неверности?

Его голос был обманчиво бесстрастным, но острым, как отточенное лезвие ножа.

— Не стоило мне этого говорить, — смешалась Алейдис. — Но в ваших словах звучало такое самодовольство, что я предположила, что вы вели себя так всегда, даже когда были в браке. И это объясняло бы те зловещие слухи, которые, как паутина, опутывают вашу персону.

— Ага, значит, и до вас дошли эти слухи, — гнев в его голосе нарастал. — Я полагаю, они касаются того, как погибла Аннелин. Так расскажите, госпожа Алейдис, что же вы слышали?

Его ледяной взгляд заставил ее запаниковать. Она понимала, что вряд ли ей удастся избежать назревающей бури, которую она неосмотрительно спровоцировала.

— Все, что я знаю, это то, что ваша супруга была найдена мертвой в Мельничном пруду, — Алейдис судорожно вдохнула. — И злые языки утверждают, что она утопилась в нем, потому что…

— Так отчего же? — холод в его голосе уступил место зловещим раскатам грома.

— Потому что она больше не могла вас выносить.

— И какая же сторона моей натуры была настолько невыносимой, что лишь самоубийство могло подарить вожделенное освобождение, пусть и ценой вечного проклятия ее души? Вам не составит труда ответить на этот вопрос. Ведь мы уже определили меня как мрачного, неприятного и пугающего типа.

— Временами вы именно такой, господин ван Клеве. Я даже смею подозревать, что вы намеренно ведете себя подобным образом, чтобы придать себе больше веса. Но именно поэтому люди и сторонятся вас. — Алейдис помолчала немного и продолжила. — Говорят, ваша супруга была очень молода, когда вышла за вас. Точнее будет сказать, она была еще совсем дитя. И она, вероятно, не смогла совладать с вашей сложной натурой.

— Ей было пятнадцать. Не такое уж и дитя, если учесть, что мне было двадцать три.

Озадаченная и слегка раздраженная этим заявлением, Алейдис сузила глаза, но он лишь махнул рукой.

— Брак был согласован и заключен по решению наших родителей. Есть множество причин, приведших к столь трагическому концу, но ни одна из них не имеет ничего общего с моим недостойным или даже жестоким обращением с женой, не говоря уже о нарушении супружеского обета.

Горечь, с которой он произнес эти слова, навела Алейдис на еще одно подозрение. Однако она не осмелилась высказать его, потому что это было так же неприятно, как и мысль о том, что Винценц изменял молодой жене с проститутками. Но было еще кое-что, что взволновало ее гораздо больше.

— Значит, это правда: она покончила с собой?

В глазах ван Клеве вспыхнуло что-то помимо гнева, который она по неосторожности вызвала.

— Она не утопилась.

Алейдис внимательно вгляделась в его лицо, которое в этот момент напоминало каменную маску.

— Полагаю, что слухи о причинах ее смерти известны вам гораздо лучше, чем мне. Если это был несчастный случай, как гласит, официальная версия, то, судя по выражению вашего лица, часть вины за то, что случилось с вашей супругой, лежит и на вас.

— Допустим, это так. Что дальше?

Она призадумалась.

— Тогда ради сохранения своего доброго имени вы вряд ли станете распространяться об истинных обстоятельствах ее гибели.

— Радуетесь, что вам удалось меня уличить?

— Нет.

Она поднялась в мерцающем свете масляной лампы, подошла к одному из шкафов и окинула взглядом ряды книг и бумаг.

— Смерть молодой женщины едва ли может быть поводом для радости, независимо оттого, при каких обстоятельствах она произошла или чем была вызвана. — Алейдис помедлила. — Вы скорбите по ней?

— Нет.

Он ответил так быстро, и голос его прозвучал так резко, что она чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности. Обернувшись, она увидела, что он тоже поднимается и собирается уходить.

— Это оттого, что вы настолько жестоки или просто были к ней равнодушны?

— По той самой причине, по какой я с тех пор предпочитаю общество шлюх.

С непроницаемым лицом он сделал несколько шагов по направлению к ней.

— Это проще. — Его брови слегка дернулись вверх. И честнее. — Он жестом указал на дверь. — Однако нам пора.

— Вы правы.

Когда судья открыл дверь и пропустил ее вперед, Алейдис, облегченно вздохнув, поспешила покинуть его каморку. Винценц погасил масляную лампу и запер дверь на ключ. Перед ратушей горело много факелов Зимон взял один из них, подпалил от него сосновую лучину, и они молча направились на Глокенгассе.