Золото Кёльна

Глава 2

Они вышли на Брайтештрассе, но затем свернули по направлению к монастырю Святых Апостолов, так как дальше улица была перекрыта телегами. Затем снова свернули, вышли на Ханненштрассе и по ней дошли до городских ворот. Отсюда было всего десять минут ходьбы до небольшого леска — одного из многих в округе, — где произошло несчастье. Сторожка, о которой упоминал ван Кнейярт, представляла собой покосившуюся хижину, которая, вероятно, использовалась лесорубами в ненастную погоду, чтобы укрыться и спрятать от дождя пилы и топоры. Она располагалась всего в нескольких шагах от раскидистой липы, с одной из крепких нижних ветвей все еще свисала, раскачиваясь туда-сюда от теплого вечернего ветерка, пеньковая веревка. Завидев дерево, Алейдис резко остановилась, так что Мате Кройхер, шедший прямо за ней, чуть не влетел ей в спину. Рихвин ван Кнейярт протянул руку, вероятно, чтобы поддержать, если потребуется. Но Алейдис не нуждалась в помощи. Гнев на тех, кто возвел на ее мужа эту чудовищную напраслину, кто посмел утверждать, что он мог покончить с собой, сжигал ее изнутри. Но этот гнев придавал ей сил.

Обернувшись на мгновение, она с удивлением обнаружила, что за ней следует целая орава зевак. Среди них были уличные бродяги, ремесленники, служанки и нищие. Около тридцати человек собрались полукругом, и вполне возможно, что их будет еще больше, как только страшная весть разлетится по городу. В толпе она заметила Вардо и Зимона, двух верных слуг Николаи. Вардо смотрел на нее по-привычному хмуро. На его лице угадывался лишь слабый намек на то, что он взволнован. По щекам Зимона текли слезы.

Прежде чем она успела что-то сказать или отвернуться, слуга шагнул к ней.

— Не надо, госпожа, не делайте этого одна.

Его голос был резким, почти пронзительным, как у маленького мальчика, но звучал совсем не по-мальчишески. Алейдис долго не могла привыкнуть к этому голосу. Он совершенно не подходил массивному телу, под складками жира скрывавшего, как уже было известно Алейдис, огромные мышцы. Из-за них Зимон, который и так не жаловался на рост, казался почти колоссом. В детстве его оскопил жестокий помещик. Позже Николаи выкупил его у этого варвара, как он его называл, и взял к себе в дом. С тех пор Зимон был предан ему душой, телом и, прежде всего, своим огромным сердцем. Алейдис возблагодарила судьбу, что рядом с ней оказался этот силач. Ей нравился Зимон, и она знала, что он единственный из присутствующих страдает так же сильно, как она. Вместе они направились к сторожке. Шеффен забежал вперед и толкнул ногой дверь. Внутри не было ничего, кроме стола и двух скамеек. Потолок был настолько низким, что Алейдис могла бы дотянуться до него рукой; если fei захотела. Зимону пришлось при-гнуться, чтобы не удариться головой о балку. Тело Николаи положили на одну из деревянных скамеек, вероятно, потому, что она единственная подходила ему по длине. Сердце Алейдис сжалось от боли, когда она увидела неподвижное, восковое лицо мужа. Спокойный и умиротворенный, он лежал с закрытыми глазами и сложенными на груди руками — такое одолжение сделал ему, суда по всему, помощник палача, вынувший его из петли. К горлу Алейдис подкатил ком, но она усилием воли сдержала рыдания. За ее спиной кашлянул Зимон. Она сделала шаг в сторону, уступая ему дорогу, потому что в тесной сторожке двоим было не развернуться.

— Боже святый, Боже всеблагой, сущий на небесах, — перекрестился слуга. По его щекам все еще текли слезы.

— Николаи, — одними губами выговорила она имя мужа и подошла вплотную к скамейке.

Рихвин ван Кнейярт быстро протянул к ней руку, пытаясь удержать, но тут же отдернул ее, поймав предупреждающий взгляд слуги и увидев разлитую в глазах Алейдис муку. Она молча встала на колени рядом со скамьей и легонько коснулась щеки мужа. Как ей хотелось, чтобы он открыл глаза и улыбнулся ей так же безмятежно, как в то утро. Если бы только она могла проснуться и осознать, что это был всего лишь дурной сон! Но чуда не произошло, Николаи не восстал из мертвых, и кожа под ее пальцами была холодной, как лед. В нем не осталось ни крупицы жизненной силы, его душа оставила тело. Он покинул этот мир. Осознание этого было настолько болезненным, что на мгновение у нее потемнело в глазах.

— Госпожа Алейдис, прошу вас, вы должны сейчас;;:

— Нет.

Она резко сбросила руку, которую шеффен положил ей на плечо.

— Оставьте меня.

Она нежно погладила Николаи по щеке, затем по плечу. В глаза бросились уродливые красновато-коричневые следы, указывающие на то, где веревка врезалась в плоть и задушила его — или даже сломала ему шею. При ближайшем рассмотрении Алейдис заметила, что шея ее мужа кажется странно искривленной. Снова тошнота подкатила к горлу, и ее чуть не вырвало. Задыхаясь, она вскочила и выбежала из сторожки. Зимон и шеффен поспешили за ней.

— Госпожа, с вами все в порядке?

— Госпожа Алейдис, простите меня.

Ван Кнейярт беспомощно развел руками.

Не стоило вам сюда приходить. Это ничем не поможет…

— Все в порядке.

Пытаясь побороть тошноту, Алейдис прислонилась к стволу дерева и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Затем она снова медленно выпрямилась и окинула взглядом толпу, которая наблюдала за ними с почтительного расстояния. Народу в толпе заметно прибавилось. До нее доносились перешептывания и ропот. Вскоре раздались и первые крики: «Сжечь грешника! Четвертуйте его, нечестивца! Позор всем самоубийцам!»

Полная решимости, Алейдис обернулась к ван Кнейярту и стражам, которые стояли в ожидании рядом с ней.

— Приведите городского медика. Я хочу, чтобы он осмотрел моего мужа.

— Госпожа Алейдис, подождите. По правилам, вопрос о том, самоубийство это или нет, может разрешить палач. Но тут все очевидно.

— Тогда, ради всех святых, зовите палача! — Она глянула в лицо шеффена гневно, но в то же время с невыразимым облегчением. — Пусть он подтвердит мои подозрения.

— Ваши подозрения? О чем это вы? — удивленно наморщил лоб ван Кнейярт.

Алейдис расправила плечи.

— Мой муж был убит. Я хочу выдвинуть обвинение.

Все домашние были подавлены горестным известием. Алейдис всю ночь не сомкнула глаз и наутро чувствовала себя так, словно ей на голову обрушили обух топора. Тем не менее она поднялась засветло, отправив уставшую и испуганную Герлин к прачке за свежевыстиранными простынями. Потом приказала Ирмель натаскать воды, а Эльз отправила разжечь огонь, чтобы нагреть ее. Еще никто и не задумался о завтраке, как прибыли два стража с телегой, на которой лежало тело Николаи. Алейдис велела положить его в гостиной и зажгла множество дорогих свечей из настоящего пчелиного воска, которые взяла из запасов, хранившихся в конторе Николаи. Затем она принялась сама обмывать тело мужа и готовить его к поминкам. Она не хотела, чтобы ей помогали, даже Катрейн, которая прибежала сразу же, когда узнала о смерти Николаи. Кристе, жене отца, она тоже отказала. Та отнеслась к этому с пониманием и взяла на себя заботу о двух девочках, горько оплакивавших смерть любимого дедушки.

Отойдя от оцепенения, которое вызвало у нее известие о том, что ее муж якобы покончил с собой, Алейдис полностью сосредоточилась на организации достойных похорон, чтобы почтить его память. Обмыв тело, она спросила у госпожи Йонаты, не знает ли та хороших плакальщиц. Затем она переговорила с отцом Экариусом, попросила монастырь Апостолов и бенедиктинцев из Большого Святого Мартина прислать монахов-псаломщиков и даже лично сходила к каменщику, чтобы заказать надгробие. После этого она отправилась в цех «Железный рынок»[8], в котором состоял Николаи, чтобы уладить формальности и передать приглашение на поминки.

Все это она делала главным образом ради того, чтобы отвлечься от скорбных мыслей. Она не давала волю чувствам, потому что боялась, что они помешают ей исполнить свой долг. Кроме того, ей предстояло найти убийцу мужа. После двух бессонных ночей, поутру в среду, она, захватив с собой Зимона, отправилась в ратушу на Юденгассе, чтобы узнать, кто именно из трех полномочных судей будет разбирать ее иск. Кристам Резе, единственный из этой троицы, которого она застала на месте, выразил ей соболезнования и направил ее к Винценцу ван Клеве, который, как и Николаи, состоял в цехе «Железный рынок», будучи менялой. Узнав, что ее дело поручено именно ему, а не кому-либо другому, Алейдис готова была взвыть от бессильной ярости. Она не была знакома с этим человеком лично, но знала, что он, а точнее, его отец был вовлечен в многолетнюю тяжбу с Николаи. В Кельне было много меняльных контор. Помимо евреев их держали в основном выходцы из Ломбардии, самым известным и влиятельным из которых был Николаи. Ван Клеве были одним из немногих кельнских семейств, которые выдавали ссуды под процент. Они были главным конкурентом Николаи Голатти.

— Госпожа, вы точно хотите пойти на Новый рынок?

Тонкий голосок Зимона вырвал ее из раздумий. Они стояли посреди оживленной Юденгассе. Вокруг царила обычная суета. Мастеровые покрывали побелкой фасад ратуши, а в доме по диагонали, на противоположной стороне улицы, устанавливали оконные рамы и ставни. Из другого здания на огромную телегу грузили столы, скамьи и кровати. Хозяйки и горничные с корзинами для покупок спешили на Старый рынок или Рыбный базар. Алейдис проводила рассеянным взглядом небольшую компанию мальчиков и девочек, которые с хохотом и визгом бежали за кожаным мячом, толкая его перед собой палками. Затем она подняла глаза на слугу.

— А что, у меня есть выбор?

Зимон неопределенно пожал плечами.

— Вы же знаете, что говорят о Винценце ван Клеве?

— Нет, Зимон. Что же о нем говорят? — раздался у них за спиной грубый низкий мужской голос.

Оба резко обернулись, и Зимон в испуге сделал шаг назад.

— Господин… господин ван Клеве! Я… Мы… вас совсем не заметили!

— Доброе утро, вдова Голатти, мои соболезнования по поводу вашей утраты.

Полномочный судья устремил» темно-карие глаза на Алейдис, не обращая больше внимания на слугу. Это был высокий широкоплечий мужчина с черными вьющимися волосами до плеч и аккуратно подстриженными усиками, которые переходили в уголках рта в такую же аккуратно подстриженную бородку. В Кельне Он снискал славу строгого, но справедливого служителя закона.

Конечно, Алейдис знала, что имел в виду Зимон: с виду и в общении Винценц ван Клеве был столь же грозен, сколь и приписывала ему молва. Он нисколько не заботился о том, чтобы сгладить ужасающее впечатление, которое он производил на окружающих. Ходили слухи, что одна девица, к которой он сватался, в последний момент сбежала, испугавшись его свирепого нрава, а несчастная женщина, на которой он впоследствии женился, утопилась в Мельничном пруду после нескольких лет брака. Официально ее смерть списали на несчастный случай.

Один взгляд в умные, почти черные глаза судьи заставил Алейдис согласиться с общим мнением, что с Винценцем ван Клеве стоит держаться настороже.

На подобные мысли наводила его мрачная физиономия, при взгляде на которую хотелось сбежать на край света. Но раз уж именно он был назначен разбирать ее дело, у нее не оставалось другого выхода, кроме как переступить через собственное нежелание и погасить в себе разгорающуюся искру панического страха. Если она хотела исполнить свой долг, ей во что бы то ни стало нужно привлечь этого сурового человека на свою сторону.

— Доброе утро, господин ван Клеве, и примите мою благодарность за сострадание.

Она вздохнула. Было ясно как божий день: никакого сострадания он к ней не испытывает.

— Господин Резе сказал мне, что вы…

— Рихвин ван Кнейярт уже передал мне известие о поданном вами иске вчера вечером, — перебил ее судья, повернулся и скомандовал: — Следуйте за мной.

— Куда мы идем?

Удивившись, Алейдис поспешила следом, то и дело поглядывая на Зимона, который, как всегда, следил за тем, чтобы нищие и карманные воришки не подходили к хозяйке слишком близко.

Полномочный судья бросил на нее быстрый взгляд через плечо.

— К вам домой, куда же еще? Если, конечно, вы позволите мне самому взглянуть на труп вашего мужа. Если потребуется, я также вызову городского медика Бурка, чтобы определить, насколько обоснованны ваши обвинения.

— Да-да, конечно-конечно.

Алейдис мчалась за ним, изо всех сил стараясь не отставать.

— Но палач уже подтвердил мои подозрения. И я уверена, что вы согласитесь со мной, когда увидите следы на шее мужа;

— Соглашусь с вами? — он внимательно посмотрел ей в глаза, и на этот раз в его взгляде отчетливо читалась насмешка.

Алейдис нахмурилась.

— Простите, господин полномочный судья, но, в конце концов, это я первой заметила следы. А все остальные лишь ухватились за этот факт, свидетельствующий о том, что сам он… — Она прервалась и перекрестилась.

— Это чистое совпадение.

— Что, простите?

— Что вы заметили это первой. Помощники палача, раз уж на то пошло, не отличаются особым умом или наблюдательностью. Им что этот труп, что любой другой. А вот мастер Бертрам, он совсем другое дело. Он определенно обратил бы внимание, если бы с трупом было что-то не так.

— Не так?

— Ему бы точно не потребовались подсказки куколки вроде вас.

— Что, простите?

Пунцовая от охватившего ее гнева, Алейдис одним прыжком обогнала его и преградила ему дорогу. Они остановились посреди моста.

— Ведь именно так Николаи назвал свою юную прекрасную невесту, да? У меня до их пор не было возможности разглядеть вас вблизи, но это прозвище вам подходит как нельзя лучше, госпожа Алейдис.

— Не смейте называть меня куколкой, господин ван Клеве! Да, Николаи называл меня так, но, в отличие от вас, не высказывал мне тем самым пренебрежения. Напротив, он говорил это с большим тактом и любовью. Возможно, вам не нравился мой муж, но это не дает вам права обращаться со мной так грубо. Если вы не прекратите, я пожалуюсь на вас в магистрат!

Сердце бешено колотилось в груди от переполнявшего ее праведного гнева. Ей хотелось ударить ван Клеве по липу, но она не посмела бы, пусть он этого и заслуживал.

— А у вас острый язычок, госпожа Алейдис, — на губах судьи заиграла мрачная улыбка. — Но чего еще ожидать от женщины, которая спелась с Николаи Голатти? Мне сказали, что вы, возможно, носите в чреве его наследника.

Не дожидаясь ответа, он продолжил путь, и Алейдис снова поспешила следом.

— Это не исключено, господин ван Клеве, но это не ваше дело, как и то, по каким причинам Николаи женился на мне или я вышла за него… Он был хорошим человеком и обладал многими выдающимися достоинствами.

— Ну да, конечно.

— Вы говорите это так, будто услышали что-то смешное.

— Нет, госпожа Алейдис, мне просто интересно, действительно ли вы так глупы, как пытаетесь казаться, или, напротив, так хитры, как и подобает супруге Николаи Голатти.

Она удивленно глянула на него сбоку.

— Не понимаю, о чем это вы, господин ван Клеве?

— Правда не понимаете?

К этому времени они уже дошли до дома, стоявшего в начале Глокенгассе. Он подождал, пока она отопрет дверь, а затем, не моргнув глазом, проследовал через пустое конторское помещение к жилым покоям в задней части дома. Ван Клеве прекрасно обходился без проводника, хотя Алейдис была уверена, что он не бывал в этом доме, по крайней мере за все то время, пока она здесь жила.

От некоторых свечей уже остались, совсем маленькие огарки, другие были заменены на новые. Следовало послать кого-то к свечных дел мастеру, иначе до начала похорон свечей могло не хватить. Отец Экариус, худощавый мужчина средних лет с седыми, почти белыми волосами и свежевыбритой тонзурой на макушке, стоял у одра вместе с монахом-бенедиктинцем из Святого Мартина и читал тихую молитву. Несколько членов цеха, разбредясь по комнате и склонив головы, также молились про себя. Монах, мужчина преклонных лет, совершенно лысый и тощий, казавшийся похожим на саму смерть, размахивал кадилом, в котором дымился едкий ладан. Алейдис почувствовала этот запах уже у входной двери, и ей пришлось побороть новый приступ тошноты. Когда вошел ван Клеве, священник замолчал, а монах перестал размахивать кадилом. Судья приветствовал священника поклоном.

— Приветствую вас, отец Экариус. Простите, что отвлекаю, но не могли бы вы на минутку прервать молитву и выйти из комнаты?

Удивлению Алейдис не было предела. Оказывается, этот человек при необходимости мог быть любезным. Заметив ее взгляд, он насмешливо поднял брови, и она поняла, что ей самой, по крайней мере до поры до времени, любезности от него ожидать не стоит. Что бы ни двигало им, к ее персоне он испытывал презрение, и это было видно невооруженным глазом. Не произнеся ни слова, священник вышел из комнаты. Монах и гости последовали за ним, не преминув по пути выразить Алейдис свои соболезнования. К тому времени, как они все оказались за дверью, ван Клеве уже стоял рядом с гробом и внимательно изучал труп. Он уже собирался отдернуть ткань рубашки, чтобы оголить шею мертвеца, когда Алейдис шагнула к нему и резко оттолкнула его руку.

— Позвольте мне самой.

Она осторожно сдвинула в сторону складки ткани, которые она специально расположила вокруг шеи Николаи таким образом, чтобы следы удушения не сильно бросались в глаза. Прикосновение к холодной коже супруга вызвало, у нее непроизвольную дрожь. То, что он лежал здесь, безжизненный, без единой кровинки на лице, все еще казалось чем-то нереальным. Ощутив болезненный укол в сердце, она не подала виду. Ей не хотелось казаться слабой в глазах полномочного судьи, который в этот момент выглядел так, будто его заставили выпить плошку уксуса. С шеи Николаи взгляд ван Клеве переместился на нее.

— Хм… А вы действительно скорбите.

Она даже не подозревала, что, несмотря на все усилия, ее чувства столь очевидны. Затем она заметила, что рука, которой она все еще сжимает ткань рубашки, дрожит. Она быстро отдернула руку и спрятала ее в широкий рукав ржаво-красного платья.

— Ну, что скажете?

Винценц ван Клеве, ничего не ответив, повернулся к трупу. Он бесцеремонно оттеснил Алейдис вбок и осмотрел следы удушения со всех сторон.

— Думаю, что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Было ли у вашего мужа с собой в день смерти больше денег, чем обычно? Векселя? Долговые расписки? Что-нибудь в этом роде?

— Я не знаю. — Она на мгновение замешкалась. — При нем не оказалось кинжала.

— Скорей всего, украли, — кивнул судья. — Возможно, это сделали убийцы. Наверняка кинжал имел большую ценность?

— Рукоять была инкрустирована драгоценными камнями. Этот кинжал сделал для Николаи мастер Фредебольд.

— С кем встречался ваш муж в тот день?

Она лишь пожала плечами.

— Точно не скажу.

Но снова поймав на себе его скептический взгляд, добавила:

— Утром он сказал, что ему нужно зайти в ратушу…

— Он туда заходил, несколько членов Совета могут это подтвердить.

— После этого он хотел встретиться с купцами, которым он ссудил денег. Мне нужно глянуть его переписку, чтобы понять, с кем именно… — Она замешкалась. — Выдумаете, это сделал кто-то из его деловых партнеров?

— Один из его должников, вы хотите сказать? А вам кажется, что эта версия лишена оснований?

Она отвернулась и уставилась на восковое лицо мужа, но долго это зрелище созерцать не могла, поэтому снова перевела взгляд на судью.

— Он никогда мне не говорил, что у него какие-то проблемы с кем-то из должников. Он неплохо ладил со всеми.

— Да неужели…

— И снова я вас не понимаю.

Полномочный судья натянул ткань на шею, скрыв следы удушения.

— Возможно, он представлял это себе именно так, как вам и рассказал.

Он сделал паузу и заинтересованно посмотрел на нее.

— Скажите, госпожа Алейдис, вы и правда не знаете, кем был ваш муж?

— Кем был мой муж? — недоуменно переспросила она, покачав головой.

— Он обеспечивал безопасность кельнским ремесленникам и купцам. За деньги, разумеется.

— Время от времени он давал им ссуды.

— Он угрожал им и вымогал у них деньги в обмен за защиту и покровительство.

— Это неправда! — вскричала Алейдис, взглянув на ван Клеве так, будто увидела черта из преисподней. — Какую еще защиту?

— От грабежей его приспешников, краж и тому подобного.

— Да вы, видно, спятили. Николаи никогда бы так не поступил. Он был хорошим, благородным человеком. Разумеется, он также менял и давал в долг деньги в своей конторе. Я вела его книги и точно знаю…

— Да что вы говорите? — В голосе судьи снова прозвучала насмешка, на этот раз граничащая с сарказмом. — Вы вели его книги?

— Я умею считать и писать. Что необычного в том, что я вела книги для Николаи? Многие жены купцов так делают.

— И при этом вы утверждаете, что понятия не имеете, чем на самом деле занимался Николаи Голатти? То есть вы достаточно хитры, чтобы прикинуться глупой и невежественной, или вы — не дай бог — такая и есть?

Алейдис почувствовала, как внутри нее снова поднимается гнев.

— Как вы смеете бросаться такими обвинениями, да еще здесь, перед лицом моего покойного супруга, господин ван Клеве? У вас не осталось ни капли стыда! Убирайтесь! Не хочу вас больше здесь видеть! Завтра же я пойду в Совет и подам жалобу на ваше возмутительное поведение.

Ван Клеве ее тирада совершенно не впечатлила. Сложив руки на груди, он невозмутимо ответил:

— Как вам будет угодно, госпожа Алейдис. Однако я советую вам перед этим подробно изучить махинации вашего покойного супруга. Вы вели его книги? Что ж, возможно, он доверял вам лишь те, которые создавали о нем впечатление честного человека.

— Он и был честным человеком.

В гневе Алейдис заходила взад-вперед перед дверью.

— Каждый достопочтенный житель Кельна вам это подтвердит. Он всегда был благородным, милосердным и богобоязненным. Его все любили. У него было много друзей в Совете. И то, что вы с вашим отцом не из их числа, не дает вам права клеветать на него.

— У него были друзья в Совете и среди шеффенов, это правда. Но вы никогда не задавались вопросом, как ломбардец смог приобрести такое влияние? Вы ведь знаете, что ломбардцы не пользуются у нас большой любовью. В этом они мало чем отличаются от евреев.

— Это неправда. Семейство Голатти пользовалось большим уважением на протяжении поколений, как и многие еврейские семьи. У нас есть друзья-евреи…

— Даже так? Тогда спросите себя, почему ваш супруг в таком случае так рьяно требовал, чтобы евреев изгнали из города.

— Изгнали? — изумилась Алейдис, вскинув голову.

— Именно за этим он наведывался позавчера в ратушу. Он присутствовал на заседании Совета, на котором было окончательно решено, что разрешение на временное проживание в Кельне евреев — а мы, да будет вам известно, продлеваем его каждые десять лет — на этот раз продлено не будет. Следовательно, все евреи, проживающие сейчас в Кельне, будут незамедлительно изгнаны из города. И это решение было принято не в последнюю очередь благодаря его рвению, госпожа Алейдис.

Мир поплыл у Алейдис перед глазами. Чтобы не упасть, она сделала шаг назад и оперлась спиной о шкаф, в котором хранилось столовое серебро.

— Вы лжете.

— Это правда, и большинство членов Совета подтвердит ее, если вам достанет смелости спросить у них об этом. Ваш супруг хотел устранить хлопотных конкурентов. Удалось ли ему это сделать, конечно, большой вопрос. Ведь когда евреев изгонят, они, вероятно, переберутся в Дойц[9], а до него отсюда рукой подать, хоть нас и разделяет река.

— Вы, должно быть, ошиблись, господин ван Клеве. Вы рассказываете о человеке, совсем не похожем на того, за кем я была замужем. Я хорошо знала его, поверьте. Я делила с ним стол и постель.

Полномочный судья помолчал, глядя на нее так, будто и в самом деле не может понять, притворяется она или говорит правду.

— Я думаю, вам придется смириться с тем фактом, что Николаи Голатти был совсем не тем человеком, каким хотел казаться в ваших глазах. И чем скорее вы смиритесь, тем будет лучше. Если не верите мне, госпожа Алейдис, расспросите отца. Он подтвердит мои слова. И потом спросите себя, действительно ли вы хотите разворошить это осиное гнездо в поисках убийцы вашего мужа. Помните, что нет ни одного свидетеля преступления. Я могу подтвердить, что смерть Николаи Голатти наступила не ппо его вине. Кстати, нужно отдать должное вашей наблюдательности. Она редко встречается у женщин в вашем возрасте. К слову, сколько вам? Шестнадцать? Семнадцать?

Она сердито уставилась на него.

— Мне двадцать лет, господин ван Клеве. Зимой исполнится двадцать один.

Теперь настал его черед удивляться. Она не могла поставить ему это в вину. Действительно, со своей стройной фигурой и гладкой, румяной кожей, волнистыми светлыми волосами и милым маленьким личиком, на которое все прежде всего обращали внимание, она выглядела намного моложе своих лет. Моложе… и, к сожалению, глупее. Николаи не зря называл ее своей маленькой куколкой, но он, как, впрочем, и ее отец, знал о том, что ум у нее ясный и острый. Поэтому оба относились к ней с большим уважением, которого она не могла найти у ван Клеве. Этот, судя по всему, видел в ней лишь игрушку стареющего сластолюбца, прелестную, но безмозглую.

— Вот как? — произнес ван Клеве, преодолев изумление. — Что ж, госпожа Алейдис, сути дела это не меняет. Я принимаю ваш иск к сведению, но сразу говорю вам, что в сложившихся обстоятельствах шансы поймать убийцу невелики. Ибо я не предполагаю, что вы готовы и способны залезть в осиное гнездо, о котором я упоминал. Не говоря уже о том, что могут всплыть вещи, которые вам не только не понравятся, но и, возможно, навредят.

— Вы хотите, чтобы я оставила это дело? — она недоуменно взглянула ему в глаза. — Мой муж был убит, и вы хотите, чтобы я не искала его убийц?

— Я этого не говорил. Ваш иск в силе, я просто не вижу способа подтвердить ваши подозрения.

— Разумеется, вы не видите способа. Вы просто не хотите видеть. Вам не нравился Николаи.

— Уверяю вас, госпожа Алейдис, его персона была мне абсолютно безразлична. Но разум подсказывает мне…

— Разум?

Теперь она тоже скрестила руки на груди.

— Покиньте этот дом, господин ван Клеве. Не могу больше выносить вашего присутствия здесь.

— Полагаю, что я тоже приглашен на поминки.

Красная от ярости, она шагнула к нему.

— Разумеется, приглашены. Как и все члены цеха «Железный рынок». Но держитесь от меня подальше и не смейте распространять свои беспочвенные обвинения.

— Полагаю, в этом нет необходимости. Втаптывать имя вашего мужа в грязь ни в моих; ни в ваших интересах.

— О, а я-то думала, что это как раз в ваших интересах. Ведь он же был вашим основным конкурентом.

— В этом вы правы.

На его губах заиграла мрачная улыбка.

— Но из этого не следует, что я буду прибегать к его сомнительным уловкам, чтобы удерживать мое дело на плаву. Всего доброго, госпожа Алейдис. Я полагаю, что после похорон и поминок, на которых, в соответствии с вашими пожеланиями, я буду держаться вне пределов вашей досягаемости, мы вряд ли увидимся скоро.

Она посмотрела на него с нескрываемым отвращением.

— Да будет так.