Золото Кёльна

Глава 1

Ни выгребная яма, ни навозная куча сегодня больше не смущали обоняние своим зловонием. Старший слуга Лютц вчера погрузил навоз в большую телегу и отвез его к брату, который выращивал овощи на продажу. А выгребную яму двумя ночами ранее вычистили золотари. Солнце вот-вот должно было взойти над крышами и шпилями города, обещая еще — один теплый, летний день, а вокруг уже на все голоса щебетали утренние птахи. Почти неделю стояла сушь, и вот снова пошли дожди — к вящей радости трав и овощей, произраставших в огороде.

Алейдис любила лето. Она все еще стояла у черного хода, ведущего на кухню, глубоко вдыхая свежий, пряный утренний воздух, наслаждаясь легким ветерком, шелестящим в листьях каштанов, что росли на границе квадратного двора. Один взгляд на кроны этих могучих древних деревьев вызвал у нее улыбку. Урожай каштанов нынче будет богатым — это видно невооруженным глазом. Ей нравился вкус этих сладких плодов, покрытых кожурой с колючками. И хотя кухарка Эльз утверждала, что от каштанов могут случиться несварение желудка, метеоризм и диарея, а значит, не стоит употреблять их в пишу, Алейдис все эти напасти обходили стороной. Кроме того, каштаны экономили им кучу денег зимой. Поэтому она запасала их всеми возможными способами — варила, коптила, жарила. Да и как иначе, ведь на ней лежала ответственность за большую семью, и ей не хотелось обременять лишними расходами семейную казну, которая не оскудевала благодаря ее мужу. Николаи Голатти всегда подчеркивал, как он гордится своей рачительной и бережливой хозяюшкой, и ей была приятна его похвала. Нужды в деньгах они не испытывали. Николаи был одним из самых известных и богатых менял в Кельне. Огромный двор и роскошный интерьер добротного двухэтажного дома лучше всяких слов свидетельствовали о достатке, который глава семьи способен был обеспечить домочадцам. Однако Алейдис считала, что это не дает повода швыряться деньгами направо и налево. С детства привыкшая к скромности и умеренности, она гордилась тем, что кладовка у нее забита всяческой снедью и каждый день их стол ломится от вкусных блюд, которые она приготовила сама.

Незадолго до девятнадцатилетия она приняла на себя заботу о доме своего отца, торговца тканями Йорга де Брюнкера. Эта обязанность досталась ей как единственной дочери в наследство от матери, почившей пять лет назад. Отец всецело жил в мире тканей, шерсти и сукна. Он разъезжал по ярмаркам и постоянно устраивал дома пирушки, на которые приглашал других купцов. Кто-то должен был обо всем позаботиться, и Алейдис взялась за это с большой охотой. Ее переполняла радость от того, что во вверенном ей хозяйстве дела идут по заведенному распорядку. Но больше всего ей нравилось вести бухгалтерию. Эту работу все чаще доверял ей отец, после того как преподал некоторые азы. В прошлом бухгалтерией занималась мать. К счастью, Алейдис унаследовала от нее разборчивый почерк и умение быстро вникать в дела. Будь на то воля Алейдис, она прожила fei так всю жизнь, наслаждаясь ее неспешным и размеренным течением. Но в один прекрасный день Йорг пришел к дочери и сообщил, что хочет снова жениться. Криста, вдова скорняка, была его юношеской любовью. В свое время он просил ее руки, но ему отказали, так как тогда он был беден как церковная мышь. Однако теперь она была свободна и готова выйти за него замуж. У нее было трое детей — две дочери, уже совсем взрослые, всего на пару лет младше Алейдис, и двенадцатилетний сын.

Алейдис порадовалась за отца и не только приняла новую родню с широко раскрытыми объятиями, но и восприняла как нечто само собой разумеющееся, что обязанностей по дому у нее прибавилось. Но она не учла, что две хозяйки редко способны ужиться на одной кухне. Особенно если обе обладают взрывным темпераментом. Ссоры и скандалы стали частью повседневной рутины. В конце концов все это стало Йоргу в такую тягость, что он решил — ради общего блага, как он сказал, — что пора уже Алейдис обзавестись собственным домом. Вероятно, он уже имел какие-то соображения на этот счет, потому что подходящий жених сыскался довольно быстро. Сначала Алейдис отнеслась к выбору со скепсисом. Избранник был старым другом отца, и слово «старый» тут нужно понимать буквально.

За несколько месяцев до назначенной даты свадьбы ему стукнуло пятьдесят шесть лет, так что двадцатилетняя Алейдис была более чем вдвое моложе его. Девушка не стала противиться замужеству, потому что оценила добрый нрав Николаи и к тому же заметила, что по-настоящему нравится ему. Вскоре после бракосочетания он доверил ей часть своих бухгалтерских книг и попросил ее привести их в порядок и впредь держать при себе. Чуть позже он признался, что, сватаясь к ней, клял себя за то, что берет в дом такую молодую и красивую женщину. Женщину, которая даже на шесть лет моложе его собственной дочери и в которой он души не чаял. Он боялся, что своей красотой и статью Алейдис будет возбуждать черную зависть у всех холостяков Кельна. Ему действительно приходилось время от времени терпеть насмешки и издевательства. Само собой, многие задавались вопросом, хватит ли ему мужской силы, чтобы справиться с юной и свежей Алейдис. Признаться; он и сам задавал себе этот вопрос, поскольку уже давно страдал от растущей нехватки мужской выносливости, как он это в шутку назвал. Но, как выяснилось потом, это вовсе не помешало ему исполнить супружеский долг в их первую брачную ночь.

С легкой улыбкой Алейдис присела на каменную скамью на краю сада и вспомнила то первое соитие. Ей было немного страшно, но, как выяснилось потом, для страха не было причины. Николаи подошел к этому вопросу с умом и тактом, попытавшись сделать все наиболее приятным для нее образом. И пусть он не обладал выносливостью юнца, Алейдис могла считать себя счастливицей. Наверняка есть женщины, которым повезло меньше.

В ответ на доброту и ласку Алейдис хотела бы подарить мужу сына, рождения которого он желал больше всего на свете. Собственно говоря, это была еще одна причина, по которой он решил жениться во второй раз. Первая жена умерла от лихорадки шесть или семь лет назад, родив ему лишь одну дочь. Она беременела еще не единожды, но всех детей либо до, либо сразу же после рождения Господь призвал в царствие небесное. В какой-то момент супруги сдались. Алейдис подозревала, что причина того, что у Николаи пропало желание, заключалась не в нем самом, а в том, что Гризельда, его покойная супруга, была на несколько лет старше его и ее трудно было назвать привлекательной. Как еще можно было объяснить то, что, как только у него появилась молодая и хорошенькая женушка, жизненные силы вдруг вернулись к нему, пусть и не в полной мере. В свое, время он женился на Гризельде из-за ее огромного приданого и из-за связей ее семьи с влиятельными домами не только в Кельне, но и в окрестных городах. Эти связи до сих пор помогали ему преуспевать в делах. Но теперь, когда Николаи обзавелся новой женой, он надеялся, что долгожданный наследник наконец появится. Алейдис была бы счастлива доставить ему эту радость, но пока все их старания оказывались тщетными.

Прошлой ночью Николаи снова возлег с ней. И теперь, скользя задумчивым взглядом по грядкам с репой, горохом и луком, которые освещали первые лучи солнца, Алейдис решала, какому святому ей помолиться о рождении ребенка, чтобы тот слегка подтолкнул счастье в их сторону. Она не могла выбрать между Марией Магдалиной, святой Люсией и святой Маргаритой. Как раз в тот момент, когда она прикидывала, не будет ли самым разумным воззвать сразу ко всем трем, у нее за спиной раздались шаги по каменным плитам, которыми был вымощен двор. Мгновение спустя она почувствовала на плечах теплые руки.

— Ну вот, куколка моя, я хоть раз застал тебя бьющей баклуши, да?

Алейдис откинула голову назад и с улыбкой посмотрела в веселые карие глаза мужа.

— Это единственное время, когда я могу спокойно подумать о своем. Надеюсь, вы не обидитесь на меня за это.

— С чего бы мне обижаться? Я знаю, что ты никогда долго не сидишь на месте. И чего это мы такие официальные с утра пораньше? Кроме нас, тут никого нет, так что нет нужды обращаться ко мне как к суровому мужу и повелителю.

— Как скажешь, Николаи. Но с минуты на минуты выйдут горничные, а слуги отправятся по своим делам. Хочешь, чтобы они увидели, как мы тут милуемся?

— Ой, о том, чего я хочу, я лучше распространяться не буду, чтобы, не дай бог, тебя не испугать. И вообще, будучи мужем такой очаровательной куколки, как ты, разве я не имею права вести себя как влюбленный юнец? Хотя бы у себя дома.

— Это правда, у себя дома ты можешь делать все что пожелаешь.

— И я того же мнения. — Он тихонько засмеялся и погладил седую бороду. — Какого рода мысли занимали тебя до того, как я тебя потревожил? Мне нужно о чем-то знать?

— Ну как сказать… — Алейдис поправила края простого белого чепчика. — Возможно, тебе не понравится то, что я придумала.

— Ты полагаешь? — Он взглянул на нее с любопытством. — Я заинтригован. О чем идет речь?

— Это будет стоить тебе совсем немного.

— Скажи уже наконец, что будет стоить мне «немного»? Новое платье? Туфли? Украшения?

Алейдис недоуменно покачала головой.

— Нет, что ты. Нет, совсем нет. У меня достаточно платьев и туфель, а украшения я обычно не ношу, они мешают мне работать. Нет, понимаешь, я хотела бы помолиться в Святой Колумбе[4]и поставить несколько свечей. Хорошие восковые свечи, они понравятся святой Маргарите и святой Люсии. И Марии Магдалине, я надеюсь. Возможно, они помогут мне…

Громкий хохот Николаи оборвал ее на полуслове.

— Это не смешно! — возмущенно воскликнула Алейдис, опешив от такой бестактности.

— Напротив. Вы только послушайте! Моя красивая, молодая, пышущая здоровьем супруга хочет попросить чуда у святых покровительниц бесплодных жен и рожениц. Что, правда? Нет, куколка моя, ничего смешнее этого я за всю жизнь не слышал.

Увидев, что жена нахмурилась, Николаи снова посерьезнел.

— Сокровище мое, — сказал он, сжимая ей ладошку, — мы женаты всего шесть месяцев, и если ты пока еще не забеременела, то дело не в тебе, а во мне.

— Нет же, Николаи!

— Да, конечно, да. Но стоит ли из-за этого выбрасывать кучу денег на какие-то свечи, которые продают втридорога? Нет, определенно не стоит. Лучше потратить эти деньги на новую одежку, красивые платья и чепчики или что-то в этом духе. На то, что побудит твоего не слишком усердного муженька удвоить рвение на супружеском ложе. Уверяй тебя, пользы от этого будет больше, чем от самой толстой свечи, которую ты зажжешь в Святой Колумбе, Большом Святом Мартине[5] или где-либо еще у ног святых.

Он огляделся по сторонам и чмокнул ее в щеку, а затем подарил еще один поцелуй, чуть более долгий, — в губы.

— Ну так что, идет?

— Ты о чем?

Смутившись, она тоже огляделась. Где-то стукнула дверь. Затем раздалось фальшивое пение. Это была служанка Ирмель. Она всегда пела за работой.

— Ну, что ты закажешь себе новое платье. И красивый чепчик. А как насчет серебряной сетки на голову, которая будет поддерживать твои прекрасные светлые волосы? Цветом они напоминают мне мед. Может быть, какой-нибудь локон или даже два вырвутся из сетки и заиграют на твоем лице. Мне бы это очень понравилось.

Алейдис почувствовала, как щеки заливает румянец.

— Но ведь это так неприлично!

Брось, нет ничего неприличного в паре локонов. Особенно если таково желание твоего супруга.

Он подмигнул ей.

— Так что лучше сходи к отцу за тканями, а затем отправляйся к портнихе. Может быть, она успеет к выходным. Мы же приглашены на пир в замок Шалленгоф.

— В субботу? — спросила Алейдис, снова помрачнев. — Но ведь это совсем скоро. Госпоже Беате придется сильно поторопиться. И откуда ты знаешь, что у отца найдется подходящая ткань?

— Уверен, для дочери он постарается. Насколько мне известно, он недавно купил несколько тюков парчи — белой и синей. Думаю, он сможет подобрать тебе что-нибудь стоящее.

Она хотела было возразить. Синяя парча была неприлично дорогой. Но Алейдис знала, что Николаи любит ее баловать и просто светится от счастья, когда ей выпадает случай покрасоваться на людях в роскошных нарядах. Поэтому почла за благо промолчать и порадовалась возможности пополнить свой и без того обширный гардероб великолепной коттой[6] с сюрко[7]. Какой бы экономной она ни была, ей, как и всякой женщине, нравилось наряжаться в красивые платья, чепчики и башмаки.

— Спасибо, Николаи, ты очень щедр.

Она сжала его руку, улыбнулась и поднялась со скамьи.

— Но теперь, боюсь, мне пора возвращаться к работе. Вообще-то я просто хотела взглянуть на петрушку и срезать пучок для яичницы, которую Эльз пожарит нам на завтрак.

Николаи тоже встал и еще раз поцеловал ее в щеку, хотя она деликатным кашлем и пыталась намекнуть ему, что они больше не одни.

— Тогда не буду тебя задерживать. Хорошая яичница — что может быть лучше в начале нового прекрасного дня?

Он озорно усмехнулся, когда служанка Ирмель, костлявая женщина лет тридцати с русыми волосами под простой белой косынкой, протопала мимо них, стуча тяжелыми деревянными башмаками, и толкнула дверь в курятник, то и дело кидая в их сторону любопытные взгляды.

— Доброе утро, Ирмель, — поздоровался с ней Николаи.

Лицо служанки расплылось в улыбке.

— Доброе утро, хозяин, доброе утро, госпожа. А я тут кур решила покормить. Не хотела вам мешать.

— Ты совсем не мешаешь, — поспешила возразить Алейдис.

— Да? А мне показалось… Ну, так я это, пойду?

Густо покраснев, Ирмель нырнула в курятник, выпустив при этом во двор галдящих птиц.

Алейдис усмехнулась.

— Ну вот, мы ее смутили.

— Ну и что? К завтраку она уже обо всем забудет. Вот увидишь.

Посмеиваясь в усы, Николаи направился обратно к дому. Алейдис тоже усмехнулась, подошла к одной из грядок и окинула взглядом густо разросшиеся кусты петрушки. Срезая петрушку маленьким ножиком, который она захватила на кухне, она думала, как все-таки здорово быть женой ломбардца Николаи Голатти. И что с того, что он старше ее отца? Ее это нисколько не волновало, а если кому и кололо глаза, то это их проблемы. Она уверена, что лучшего мужа и лучшей жизни для нее и представить себе невозможно.

Возвращаясь вечером со слугой Вард о от портнихи, Алейдис еще издали заметила, что перед домом образовалась толпа. В центре толпы что-то происходило. Она разглядела Эльз и молодую служанку Герлин. Обе жалобно причитали, а Герлин даже заламывала в отчаянии руки.

— Что там такое? — удивилась Алейдис и прибавила шагу. — Что там За шум? Ты можешь сказать?

Вардо, крепкий коренастый мужчина с огромными мышцами и редкими светлыми волосами до плеч, неодобрительно покачал головой.

— Опять сцепились языками и болтают без умолку. Всегда так.

— Нет, на этот раз что-то другое. Послушай, похоже, что там драка.

Алейдис почти бегом поспешила по Глокенгассе, энергично расталкивая в стороны мальчишек-подмастерьев, которые собрались поглазеть и так некстати преградили ей путь.

— Что происходит… Ах, боже ты мой!

Она испуганно уставилась на двух детишек, которые отчаянно боролись друг с другом в дорожной пыли. Одним из возмутителей спокойствия был Ленц, девятилетний брат ее служанки Герлин, а вторым…

— Урзель! — охнула Алейдис.

Она опустила корзину с покупками на землю и решительной походкой направилась к детям. Но те были так увлечены, что не заметили ее и чуть было не задели ногами.

— Так, хватит, вы оба!

Она огляделась по сторонам.

— Герлин, а ты что стоишь глазеешь? Почему ты до сих пор их не разняла?

Служанка, которой не так давно миновало шестнадцать, беспомощно развела руками.

— Простите меня, госпожа, но я просто не знаю, что делать. Они набросились друг на друга как сумасшедшие. Я даже не смогла…

— Чушь!

Не обращая внимания на пинки, она схватила первую попавшуюся руку и сильно дернула ее, оттащив Ленца от Урзель. В следующий момент она рывком поставила его на ноги.

— Вы что, оглохли?! Немедленно остановитесь!

Она вложила в голос всю властность, на которую только была способна. А способна она была на многое, иначе как бы она управилась с хозяйством Николаи. Девятилетняя Урзель, почти такая же соломенная блондинка, как и ее противник, перекатилась по земле и тоже поспешно вскочила на ноги.

— Госпожа Алейдис! — испуганно выпалила она, отряхивая испачканное пылью платье. Ее красивые косы совсем расплелись. — Я вас не заметила.

— Это меня мало удивляет. Как вы смеете кататься в пыли на глазах у всех?

Суровый взгляд Алейдис скользил с одного ребенка на другого. Затем она подняла голову и обвела взглядом всех присутствующих.

— А вы чего стоите здесь, и таращитесь, вместо того чтобы положить конец этому недостойному зрелищу?

Она заметила в. толпе Зигберта и Тоннеса, двух подмастерьев мужа.

— Ну? Вы что скажете?

Пятнадцатилетний Зигберт — он был на два года младше Тоннеса — густо покраснел.

— Э-э-э-э, ну я… я вообще только подошел. Правда, госпожа Алейдис, у меня не было возможности?..

— А ты, Тоннес?.

Высокий юноша пожал плечами.

— Я не собираюсь вмешиваться. Если два молокососа считают, что им нужно вцепиться друг другу в волосы, это не мое дело.

— Даже так?

Не отпуская «Ленца, который корчился от боли в ее железной хватке, она шагнула к ученику.

— Подумай-ка хорошенько, прежде чем ответить снова.

Хотя Тоннес был на целую ладонь выше Алейдис, ее пронзительного взгляда оказалось достаточно, чтобы он слегка склонил голову, демонстрируя свое почтение и покорность.

— Да все в порядке, я просто хотел сказать, что лучше подожду, пока они немного устанут, чтобы никто из них меня не пнул или, чего доброго, не укусил.

— Вернемся к этому разговору позже.

Алейдис повернулась к остальным зевакам.

— А вы чего? Здесь не на что больше смотреть. Убирайтесь отсюда.

Крепко схватив Урзель за руку, она потащила обоих детей за собой в дом. Эльз и Герлин последовали за ней, прихватив корзину.

Убранство кухни состояло из кирпичного камина, такой же кирпичной печи с решеткой и вертелами для жаркого и каменной раковиной, еще одной печи, которая растапливалась со двора, прямоугольного дубового стола и пары массивных скамей. Алейдис молча указала на одну из скамей, и нарушители спокойствия сели. Но она не успела и рта раскрыть, как оба загалдели.

— Это Ленц начал.

— Урзель — мерзкое чудище.

— Никакое я не чудище!

— А я ничего не начинал!

— Нет, начинал! А я девочка, а не чудище!

— Но ты как чудище, и притом такое мерзкое, ни один мужчина не возьмет тебя в жены, потому что ты такая глупая…

— Еще одно слово, и вам обоим не поздоровится! — рявкнула Алейдис, упершись руками в бока. — Вы что, оба рассудка лишились? Урзель, посмотри, на кого ты похожа! Разве так выглядят хорошие девочки? Твои волосы растрепаны и все в пыли. Я уже молчу о платье. Я даже не хочу знать что это за пятна. Ты порвала подол, и у тебя на лбу ссадина.

Рука Алейдис непроизвольно потянулась к шрамику, который красовался у нее прямо над левой бровью. Этот шрам и еще один в форме полумесяца на подбородке, пусть и поблекший за долгие годы, — она заработала не в потасовке, а когда, будучи восьми лет от роду, предавалась не самому приличному для юной особы занятию — лазила по ветвям вишневого дерева в отцовском саду. Алейдис с пониманием относилась к детским шалостям и безрассудствам, но терпеть не могла, когда кто-то использовал кулаки и зубы для разрешения споров. И неважно, были те спорщики женщинами или мужчинами.

— И на руке тоже, — в голосе Урзель уже не слышалось прежней строптивости.

Вероятно, она только теперь заметила, что поранила правое запястье. Маленькая струйка крови стекала в рукав ее потрепанного коричневого платья.

— Дай посмотрю.

Со знанием дела Алейдис осмотрела царапину и кивком указала Герлин на дверь.

— Принеси чистой воды и бинтов. И для своего своенравного младшего братца тоже.

— Да, госпожа, сию минуту.

Склонив голову, служанка убежала.

— У меня ничего нет, — сказал Ленц, сложив руки на груди, но тут же поморщился. Ему тоже досталось несколько ссадин и, разумеется, множество синяков. Кроме того, у него треснула и уже начала покрываться коркой губа.

— А теперь будьте любезны рассказать мне, что послужило причиной столь отвратительного поведения:

Алейдис быстро окунула чистый льняной платок в воду, которую ей принесла Герлин, проявив при этом необыкновенную расторопность, и промокнула им запястье Урзель. Дети мрачно переглянусь и уже собрались было заговорить, как Алейдис предупредительно подняла правую руку.

— Так, не все сразу. Урзель, ты первая. И не дай бог услышу от тебя хоть одно бранное слово. Тебе должно быть стыдно, что ты навлекла такой позор на своего деда.

Ей вдруг подумалось, что если уж на то пошло, то она сама приходится Урзель в некотором смысле бабушкой, пусть не по крови, но через брак с ее дедом. В любое другое время эта мысль вызвала бы у нее приступ веселья, но сейчас ей было не до смеха.

Урзель слегка фыркнула, но мужественно сдержала слезы, хотя было видно, что ссадины причиняют ей боль.

— Ленц был груб с Марлейн.

— Да я… ну ладно.

Мальчик быстро втянул голову в плечи.

С Марлейн?

Алейдис внимательно изучила царапину на лбу Урзель и намазала ее травяной мазью, которую подала ей Эльз. Марлейн была сестрой Урзель, на два года ее старше.

— А чем ему не угодила Марлейн?

— Он дразнил ее. А все потому, что Марлейн считала в саду сорок, а Эльз сказала, что сороки приносят несчастье.

— Так и есть. Это птицы висельников, — подтвердила Эльз.

Она взяла в руки корзину и принялась выкладывать на каменную плиту возле раковины принесенные продукты.

— Эльз, — поморщившись, покачала головой Алейдис. — Все это суеверие, да и только.

— Называйте это как хотите, госпожа. Я знаю, о чем говорю. Детям нужно держаться подальше от сорок, не считать и ни в коем разе не подманивать их.

Вздохнув, Алейдис обернулась к Урзель.

— Итак, Эльз это сказала, и что случилось потом?

— Потом появился Ленц. Он был в конюшне у Зимона, помогал выпрягать ослов.

— Зимон пообещал мне за это краюху хлеба.

Наткнувшись на суровый взгляд Алейдис, мальчик снова втянул голову в плечи, но храбро продолжил:

— Я просто сказал Марлейн, что ей нужно быть осторожной, потому что если одна сорока сулит одну смерть, то две сороки — сразу две смерти и так далее. А там их была целая стая. Я всего лишь хотел сказать, что она так может угробить весь дом и ей лучше спрятаться, чтобы смерть ее не нашла.

На мгновение Алейдис опешила.

— Ты сказал это Марлейн?

— Разумеется, все это чушь насчет сорок. Но разве я виноват, что эта глупая коза… эта Марлейн принимает все за чистую монету и чуть что пускается в слезы?

— Ты такой мерзкий, — сердито огрызнулась Урзель.

— Ты очень виноват в том, что напугал Марлейн, — промолвила Алейдис, поймав глазами взгляд мальчика. — Ты не хуже прочих знаешь, что у нее очень ранимая натура и ее напугать проще, чем кого-либо еще. Поэтому извинишься перед ней, ясно?

Ленц пожал плечами.

— Как будет угодно. Но ничего ужасного-то не случилось.

— А по-моему, случилось, раз Урзель посчитала нужным наброситься на тебя с кулаками.

Она снова повернулась к девочке.

— Дорогуша, я знаю, что ты хотела защитить Марлейн. Но будь добра впредь не использовать для этого ни кулаки, ни зубы. Пинаться тоже запрещено.

Она прекрасно понимала, что эти наставления не возымеют должного действия. Урзель всегда вставала на сторону старшей сестры. И отличалась вспыльчивым нравом. Иногда Алейдис казалось, что, возможно, Урзель должна была родиться мальчиком, но Всевышний что-то напутал. Однако ее нежное лицо с большими голубыми и главами губами сердечком говорило об обратном. Когда-нибудь она станет красавицей, но, если она не задумается над своим поведением, ее будет трудно выдать замуж, сколь щедрым ни было бы приданое.

Алейдис соединила два конца полотняного платка и перевязала девочке руку.

Что ж, юная госпожа, сегодня вы отправляетесь спать без ужина. Немедленно иди в свои покои и позови сюда сестру. Скажи, что Ленцхочет попросить у нее прощения.

— Но Марлейн сейчас не в наших покоях. — Урзель осторожно пошевелила рукой и осмотрела повязку. — Она побежала по улице в слезах. Наверное, направилась к матери.

— Ладно. Тогда ты, Ленц, мчи со всех ног в бе-гинаж. Скажи госпоже Йонате, что пришел забрать Марлейн. Нет, не хочу слышать никаких возражений. Ты приведешь ее обратно и попросишь прощения. И не дай бог я еще раз услышу, что ты повел себя непорядочно. Три дня ты не будешь помогать Зимону убираться в хлеву и присматривать за животными. И ночевать в этом доме ты тоже не будешь.

— Но я… — Ленц повесил голову. — Ладно. Большую часть времени мальчик жил на улице, потому что их с Герлин родители были бедными поденщиками, которые едва сводили концы с концами. Поэтому он помогал соседям, если тем нужно было почистить лошадей и убрать навоз в конюшне, натаскать воды для бани или прочистить дымоход. За работу ему давали что-нибудь поесть, а в семействе Голатти предоставляли место для ночлега — между загоном для ослов и свинарником.

Алейдис тронула его за плечо.

— Радуйся, что сейчас лето и ты можешь ночевать под открытым небом. И не забывай о своем поведении, когда ударят холода.

— Да, госпожа Алейдис.

— Если бы господин Николаи узнал о вашей потасовке первым, ты бы так легко не отделался. Уверена, он бы тебя поколотил. Так что смени выражение лица и делай, что я тебе сказала.

— Да, госпожа Алейдис.

— И веди себя прилично, как подобает настоящему мужчине.

— Да, госпожа Алейдис.

Мальчик убежал, и она повернулась к Урзель.

— Так, а ты почему еще здесь? Разве я не сказала тебе отправляться в свою комнату?

— Да, госпожа Алейдис.

Девчушка также поспешно вышла из кухни, и спустя пару секунд по лестнице застучали ее башмачки.

— С таким же успехом вы могли бы отхлестать этого недотепу лозой, — подала голос Эльз. Она уже разложила продукты и теперь чистила и нарезала пастернак, чтобы добавить в суп. С утра в котле, подвешенном над огнем, уже варился жирный кусок говядины. Алейдис медленно повернулась к ней.

— Могла бы? А как насчет того, чтобы выпороть тебя?

— Меня? — испугалась кухарка.

— Ты прекрасно знаешь, что не стоит лезть к Марлейн со своими глупыми суевериями. Она принимает это слишком близко к сердцу.

— Это не суеверия, госпожа, а чистая правда. Или вы будете отрицать, что сороки и вороны всегда считались птицами висельников?

— Лишь потому, что они питаются телами повешенных. — Алейдис повернулась к двери. — Если бы они действительно были вестниками смерти, то в городе Кельне уже давно не осталось бы ни единой живой души. Просто взгляни вокруг: сколько, этих птиц летает внутри и снаружи городских стен. Я думаю, ты несправедливо обвиняешь их во всех несчастьях.

— Но так и есть, госпожа, они приносят несчастье. Даже моя матушка говорила, что сорока на крыше…

— Не хочу ничего больше об этом слышать, Эльз. Позаботься лучше об ужине. Пойду прослежу, чтобы Ленц привел бедняжку Марлейн домой целой и невредимой и не наговорил ей по дороге еще каких-нибудь гадостей.

— Пожалуйста, передавайте привет госпоже Катрейн и госпоже Йонате.

Алейдис спокойно кивнула кухарке.

— Обязательно, если, конечно, их встречу.

Всего в пятидесяти шагах от дома семейства Голатти находился небольшой бегинаж, в котором жили и работали девять женщин под руководством старшей бегинки Йонаты Хирцелин. Одной из этих женщин была Катрейн, мать Марлейн и Урзель. Она стала бегинкой несколько лет назад по настоянию Николаи. Каждый год под Рождество он делал приюту бегинок щедрое пожертвование, чтобы его единственная дочь ни в чем не нуждалась. Причину, по которой он выбрал для нее такую судьбу, он раскрыл Алейдис вскоре после свадьбы — чтобы, как он сказал, упредить дурную молву. Когда Катрейн исполнилось пятнадцать лет, он выдал ее замуж за боннского менялу, тоже выходца из Ломбардии, который часто вел с ним дела и был желанным гостем в их доме. Юная Катрейн была увлечена красавцем и с радостью принимала его ухаживания. Оглядываясь назад, Николаи винил себя во всем, что произошло дальше. Как он признавался потом, ему следовало присмотреться к жениху повнимательнее. Якоб де Пьяченца был уважаемым жителем Бонна. Его хорошо знали и в Кельне, но то обстоятельство, что он к своим тридцати все еще ходил в холостяках, должно было заставить отца невесты насторожиться. К сожалению, лишь спустя некоторое время после свадьбы он узнал, что Якоб был тираном и садистом, который бил молодую жену и издевался над ней, как только ему представлялась такая возможность. И исполнения супружеского долга он добивался от нее силой. Николаи подозревал, что в Якобе, должно быть, жила какая-то извращенная наклонность, которая побуждала его к такой жестокости. Конечно, Якоб хотел, чтобы у него родился наследник. И после рождения девочек он принялся истязать Катрейн с удвоенной силой. Николаи несколько раз пытался вмешаться, пока не понял, что тем самым лишь усугубляет положение дочери. Однажды в середине зимы, когда маленькой Урзель было всего пять лет, а Марлейн — семь (несмотря на столь нежный возраст, они уже несколько раз становились жертвами жестокого отца), тело Якоба извлекли из рыбных сетей в Рейне. Выглядело все так, будто его сначала забили палками до смерти, а потом сбросили в реку. Убийцу так и не нашли.

Николаи сразу же взял на себя заботу о дочери и девочках. Катрейн, которая после длившихся годами издевательств супруга напоминала бледную тень себя прежней, была неспособна самостоятельно воспитывать любимых дочерей. Кроме того, она, особенно в первые месяцы после смерти Якоба, панически боялась самого вида мужчин. Поэтому Николаи важно было знать, что дочь находится в безопасном месте, где ее никто не потревожит. Его выбор пал на приют бегинок на Глокенгассе. Старшая бегинка госпожа Йоната была очень рада позаботиться о бедной, измученной душе.

Алейдис заскочила в огород и быстро выкопала несколько луковиц и молодых реп, чтобы отнести их в бегинаж. Немного подумав, она также нарвала букетик ноготков в подарок Катрейн. Поселившись в приюте, та открыла для себя радость приготовления травяных отваров и мазей, которые госпожа Йоната раздавала всем нуждающимся за сущие гроши. Многие люди не могли позволить себе дорогие лекарства из аптек, но в бегинаже на Глокенгассе они получали хотя бы простые мази от ссадин, увечий или сыпи. Аккуратно сложив гостинцы в плетеную корзину, Алейдис вышла из дома. Обычно при выходе в город ее сопровождал кто-то из слуг или горничная, но до бегинажа было рукой подать, так что нужды в этом не было. Однако уйти далеко ей не удалось. Только она свернула налево и прошла немного по переулку, как за спиной раздался мужской голос.

— Госпожа Алейдис! Алейдис Голатти! Это вы? Остановитесь, добрая госпожа.

Алейдис обернулась, и ее удивлению не было предела. По переулку, задыхаясь, бежал коренастый городской страж с уродливым лицом. На лысом черепе мужчины блестел пот. Подбежав к ней, он вытер лысину рукавом камзола.

— Мате Кройхер?

Она узнала его. Он часто выполнял поручения Городского совета, с которым Николаи поддерживал тесные отношения.

— Что тебе от меня нужно?

— Простите, меня госпожа, простите меня, — затараторил страж, тяжело дыша. — Я… мы… ну… — Он оглянулся через плечо. — У меня для вас плохие вести.

Проследив за его взглядом, Алейдис увидела, что к ним приближаются еще два стража и шеффен. Ее охватило дурное предчувствие.

— Что еще за вести?

Сердце забилось чуть чаще, когда она узнала шеффена. Это был Рихвин ван Кнейярт, отец их подмастерья Тоннеса. Еще издали он поднял руку, и страж замолчал.

— Добрый день, господин ван Кнейярт, — поприветствовала шеффена Алейдис. — Что такого важного стряслось, что вы пожаловали ко мне с целым отрядом стражи? Или вы к Николаи? Муж сегодня утром уехал по делам и пока еще не вернулся.

— Нет, ну то есть да, то есть я хотел сказать…

Похоже, шеффен тоже испытывал трудности с тем, чтобы подобрать нужные слова.

— Я знаю, что вашего мужа нет дома, потому что…

Он потянул за шнуровку на вырезе рубахи так, будто ему вдруг стало не хватать воздуха. Наконец он собрался.

— Госпожа Алейдис, вынужден сообщить вам прискорбную весть. Ваш муж Николаи Голатти час назад был найден мертвым.

— Что… что вы сказали?

Алейдис едва удержалась на ногах. Казалось, кровь со всего тела хлынула ей в голову. Она с трудом перевела дыхание и сделала шаг вперед. Ван Кнейярт быстро шагнул навстречу, чтобы поддержать ее.

— Мне очень жаль, госпожа Алейдис. Ваш муж был мне добрым другом и… Ну да, но, к сожалению, есть вести гораздо хуже. Я даже не знаю…

Из горла Алейдис вырвался хрип.

— Хуже, чем смерть моего мужа?

— Нам лучше зайти в дом. То, что мы собираемся вам сообщить, не для посторонних ушей.

— Я, не…

Растерянно оглядевшись по сторонам, Алейдис заметила первых зевак, которые остановились и наблюдали за ней.

— Да, разумеется, пройдемте в дом, господин ван Кнейярт.

Бредя как в тумане, Алейдис вернулась во двор и впустила мужчин в дом через черный ход. Она провела их в гостиную и закрыла за ними дверь.

— Теперь, пожалуйста, скажите мне, что случилось? Это был несчастный случай? Ведь Николаи не болел. Он был здоров как бык, и совершенно невозможно, чтобы он… Или на него напали?

— Нет, добрая госпожа.

Шеффен неловко прокашлялся.

— Это не было ни несчастным случаем, ни ограблением. У меня к вам вопрос, и я прошу вас не принимать его близко к сердцу. Крайне важно, чтобы вы ответили мне без утайки.

— Вы меня пугаете.

Алейдис опустилась на одно из обитых тканью кресел, опасаясь, что не сможет долго выстоять на ногах.

— Хорошо, спрашивайте.

— Вы не замечали за мужем в последнее время каких-нибудь странностей?

Она недоуменно уставилась на ван Кнейярта.

— Странностей? Что вы имеете в виду? — Не был ли он как-то подавлен, не замечали ли вы за ним перепадов настроения? Или, возможно, даже приступов апатии?

— Нет, напротив, он был весел и полон сил. Но к чему все это? Зачем вам это знать?

— Потому что нам нужно внести некоторую ясность. Госпожа Алейдис…

Шеффен помедлил, затем вздохнул.

— Вашего мужа нашли в роще за Петушиными воротами. Он повесился на дереве.

— Он… Что?

Ошеломленная, Алейдис вскочила с кресла.

— Что вы такое говорите? Это невозможно. Нет, об этом не может быть и речи. Николаи не… Он никогда бы не… Нет, это совершенно невозможно. Вы, должно быть, ошиблись.

Ее желудок начал бунтовать, а сердце сдавило ледяными тисками. Повесился? Николаи? Все ее конечности онемели, точно на морозе.

— Госпожа Алейдис, вы не можете себе представить, как тяжело и страшно мне сообщать вам это известие. Вы же понимаете, что означает самоубийство. Душа вашего мужа навечно проклята. Мы не можем ни внести его в ваш дом для прощания, ни похоронить в освященной земле. Он будет публично осужден как убийца и казнен еще раз за преступление, которое он совершил против самого себя. Я не знаю, что еще сказать. Вам и вашей семье это сулит большие неприятности. Согласно закону, все имущество самоубийцы может быть конфисковано, но только если мы сможем доказать, что Николаи Голатти с горя покончил с собой.

— Но он не кончал с собой! Этого просто не может быть. Еще утром он обещал мне новое платье и даже отправил меня к портнихе, чтобы она успела пошить его до субботы, потому что в субботу нас пригласили на пир в Шалленгоф…

Голос Алейдис оборвался.

— Стало быть, вы не наблюдали за ним никаких признаков скорби или страдания? Возможно, оттого, что… Простите, что я говорю об этом сейчас, но это могло стать причиной. Может быть, он был слишком огорчен из-за того, что вы до сих пор не беременны? Ведь уже полгода прошло, как вы поженились, и с тех пор… ну, поскольку вы молоды и здоровы… Ходят слухи, что ваш муж… ну, что у него были проблемы, как бы тут поделикатнее выразиться, с мужской силой. А такое нередко пробуждает в мужчинах мрачные мысли.

— Замолчите!

Сквозь ледяное оцепенение в душе Алейдис пробился гнев.

— Не смейте порочить моего мужа подобным образом. Мужской силы ему хватало. Уверяю вас, с этим не было никаких проблем. Не далее как вчера…

Она обожгла шеффена мрачным взглядом.

— Вполне возможно, что я ношу под сердцем его наследника. Это, конечно, еще предстоит выяснить.

Шеффен примирительно воздел руки.

— Мне очень жаль, что приходится задавать вам такие вопросы, но, видите ли, это для вашего же блага. Если мы найдем доказательства того, что причиной его самоубийства было не горе, а…

— А что?

— Возможно, что в вашего мужа вселился бес или даже сам Сатана…

— Вы, верно, спятили? — яростно затрясла головой Алейдис. — Николаи, он… — Она замолкла и перевела дух. — Он был богобоязненным человеком.

— Бесспорно, он был именно таким. Но если из-за несчастливого стечения обстоятельств его одолели дьявольские силы, тогда позора можно будет избежать и у вас не отберут все имущество.

— Никто не отберет ни у меня, ни у моей семьи ни единого крейцера, господин ван Кнейярт. Мой муж будет похоронен со всеми почестями в освященной земле. Ведь никогда…

— Госпожа Алейдис…

— Нет! Он никогда бы не покончил с собой.

Раздался стук в дверь., Алейдис обернулась. Показалась голова Герлин.

— Простите, госпожа, но Марлейн и Ленц вернулись, и я подумала…

Служанка попятилась, узнав шеффена и стража.

— О, простите меня, я не знала…

— Пойди прочь, Герлин! — крикнула Алейдис, метнув в служанку сердитый взгляд. — Закрой дверь и не мешай нам больше. Проследи, чтобы Марлейн и подмастерья разошлись по своим покоям и оставались там, пока я не разрешу им выйти.

Ее голос прозвучал настолько резко, что Герлин отпрянула от неожиданности и испуга.

— Да, госпожа, конечно, как скажете.

Она поспешно закрыла за собой дверь.

— Госпожа Алейдис, боюсь, что факты говорят сами за себя, какую бы боль они вам ни причиняли, — беспомощно развел руками ван Кнейярт.

— Помощник палача снял тело с дерева и отнес его в сторожку неподалеку. Судя по тому, что мне рассказали, не приходится сомневаться…

— То есть вы пока даже не видели его собственными глазами?

— Нет, еще нет. Мне пока не удалось этого сделать. Но именно сейчас закон предусматривает…

— Я хочу его увидеть.

— Госпожа Алейдис, вы только навлечете на себя еще больший позор.

— Я хочу его увидеть! — повторила Алейдис и яростно глянула на шеффена.

Она цеплялась за свой гнев, чтобы горе, которое маячило где-то за спиной, не набросилось на нее, как дикий зверь.

— Я хочу увидеть своего мужа, господин ван Кнейярт. И не говорите мне, что у меня как жены нет такого права.

— Хорошо, если вы желаете, я могу завтра…

— Никаких завтра, прямо сейчас, господин ван Кнейярт. Я не могу позволить, чтобы это чудовищное подозрение отягощало мою семью хоть на мгновение дольше, чем это необходимо. Отведите меня к нему. Я прошу вас, — добавила она, отдышавшись.

— Хорошо, госпожа Алейдис, — немного подумав, согласился шеффен, — следуйте за мной. Но вы точно уверены, что в состоянии совершить эту трудную прогулку?

Алейдис смерила его холодным взглядом.

— Думаете, мне будет легче, если я прожду целый день?!

Поймав его испуганный взгляд, она решительно указала на дверь.

— Пойдемте.