Золото Кёльна

Глава 4

Винценц ван Клеве надеялся как можно скорее оставить в прошлом злополучную смерть ломбардца Николаи Голатти. Не только потому, что его семья, особенно отец, долгое время враждовала с Голатти. Он не хотел разрушать мир этой молодой, не искушенной в житейских делах женщины. Но хотя и постоянно твердил себе это, он испытал почти облегчение, когда через несколько дней она предстала передним.

С похорон прошло три дня. Об Алейдис Голатти ничего не было слышно. Вероятно, она была занята разбором имущества покойного супруга и, видимо, приняла к сведению его совет поискать ответ самостоятельно. Возможно, она наткнулась на доказательства того, о чем говорил ей Винценц. Другого объяснения, почему Совет повелел ему и шеффе-нам оказывать ей всяческое содействие в расследовании убийства Николаи, у него не было. Вероятно, она воспользовалась влиянием, которым обладал ее муж, и надавила на членов Совета. За это он проникся к ней определенным уважением. Ван Клеве был склонен верить, что Алейдис ничего не знала о темных делишках Николаи. Он тоже навел кое-какие справки. Она помогала мужу в меняльной конторе и вела его официальную бухгалтерию. Но насколько он смог понять по сообщениям осведомителей, Николаи Голатти не посвящал ее в менее приглядные стороны своего ремесла. Впрочем, насчет ее отца он уже не был так уверен. Он предполагал, что Йорг де Брюнкер отдал дочь в жены ломбардцу, чтобы погасить долг или заручиться благосклонностью влиятельного человека. Версию, что он просто-напросто счел Николаи хорошей партией для дочери, Винценц ван Клеве сразу отмел как малоправдоподобную.

И вот Алейдис стояла перед ним, в его кабинете, который примыкал к меняльной конторе в его доме на Новом рынке. Она выбрала для визита поздний вечер, прекрасно зная, что, после того как отзвонят колокола вечерни, жизнь на кельнских улицах затихает и в меняльных конторах не бывает посетителей. Ван Клеве молча смотрел на гостью и не мог ею не восхищаться. Она была привлекательная, стройная, с соблазнительными формами, подчеркнутыми шнуровкой по бокам темно-синего сюрко, украшенного серебряной вышивкой. Из-под сюрко проглядывало тончайшее белое белье. Волнистые светлые волосы были скрыты под маленькой шапочкой, тоже темно-синей, с нежной белой вуалью. Такой головной убор назывался «малый эннен». Ван Клеве знал это из рассказов старшей сестры Альбы. Из-под шапочки выбилось несколько непокорных прядей. Они спадали на лоб и виски. Алейдис Голатти была олицетворением жены зажиточного кельнского бюргера. Вдовы бюргера, поправил он себя. Она выглядела немного бледной, под глазами залегли темные кругиэто говорило о том, что она плохо спала Последние несколько ночей.

— Что я могу сделать для вас, вдова Голатти?

По правде, ван Клеве прекрасно знал, зачем она пожаловала, но поскольку гостья ещё не вымолвила ни слова, он счел уместным попросить её объясниться. Даже если он не верил, что эта маленькая несмышленая куколка, почти девочка, действительно сможет справиться с тем, что ей предстоит. Вероятнее всего, вскоре она вернётся в дом отца, какое-то время будет зализывать раны, а затем займется поиском нового подходящего мужа. Или же за нее это снова сделает отец. В этом нет ничего плохого, если только Йорг де Брюнкер на этот раз проявит больше благоразумия и выберет для дочери богатого, но менее гнусного супруга. Алейдис внимательно осмотрела небольшой кабинет, в котором было достаточно света благодаря двум высоким окнам с дорогим лунным стеклом[10]. Ее глаза блуждали по столу, заваленному бумагами, затем по шкафам и сундукам у стены и, наконец, задержались на гобелене с красочным изображением райского сада. Услышав вопрос, Алейдис слегка поморщилась и перевела взгляд на судью.

— Вы были правы.

Она шумно вздохнула, ее грудь приподнялась и опустилась. Это ненадолго приковало его внимание, отчего он рассердился сам на себя.

— Неужели? В чем именно, могу я спросить? — поинтересовался он с легким раздражением.

— Во всем.

Ее голос прозвучал как-то глухо.

— То есть почти во всем. Николаи был хорошим мужем, всегда любил меня и был честным по отношению к нашей семье. На этом я настаиваю, ибо это чистая правда.

Она выдержала паузу, желая собраться с мыслями.

— Но просмотрев кое-какие его бумаги и тщательно расспросив двух моих слуг, я теперь знаю, что Николаи многое от меня скрывал. Он был не тем человеком, каким я его себе представляла. По крайней мере, не совсем тем.

Их глаза встретились.

— Но я любила его, и не имеет значения, что он там делал и каким видите его вы. Его смерть должна быть отомщена. Ибо, если он совершал зло и за это пал жертвой другого зла, отнюдь не следует, что его убийцы были в своем праве.

— Совершенно с вами согласен, вдова Голатти.

— Я хочу найти убийцу и предать его суду.

— Вы знаете, что шансы на успех невелики, — спокойным, ничего не выражающим голосом сказал ван Клеве. — Нет ни свидетелей, ни улик, и по вашему собственному признанию, нет никаких зацепок, которые могли бы указать нам направление для поисков.

— Пока нет. В ближайшее время я намерена провести расследование.

— Мне об этом известно. — Теперь в его голосе зазвучал лед. Он не любил, когда его отчитывали, как несмышленого юнца. А именно это и произошло после ее появления в ратуше сегодня утром. — Ведь вы же обратились в Совет города Кельна и Коллегию шеффенов с просьбой присвоить вашему иску самый высокий приоритет. Более того, просили Совет, чтобы дело передали другому полномочному судье, то есть Кристану Резе либо Георгу Хардефусту.

— Я честно предупреждала, что буду жаловаться на ваше поведение, возразила Алейдис, сложив руки на груди. — Неужели вы полагали, что я забуду, как вы оскорбляли меня прямо над телом покойного мужа?

— И все же вашу просьбу оставили без рассмотрения.

— Господин Резе объяснил мне, что юрисдикция судей не может быть изменена без веских причин и что личная неприязнь не может считаться таковой.

Ван Клеве слегка склонил голову.

— С вашим супругом этого никогда не случилось бы.

— Что? — вскинулась Алейдис.

— Он бы сумел добиться своего.

— Да что вы говорите! — яростно сверкнув глазами, парировала она.

— Он бы перевернул небеса и ад, чтобы помешать мне расследовать его смерть.

— И вы полагаете, что именно этим я сейчас и должна заниматься?

— Я хочу сказать, что вы должны научиться стоять на своем, вдова Голатти, как это сделал бы ваш муж, упокой Господь его душу. Иначе вы недолго продержитесь в мире, который он вам оставил. Если вы хотите, чтобы дело вел другой судья, найдите способ добиться этого, — кривая усмешка исказила губы Ван Клеве. — Если, конечно, нет иной причины, по которой вы так легко сдались.

Она посмотрела в одно из окон, в котором, несколько искаженные стеклами, виднелись кусты и деревья, высаженные по периметру большого сада. Ей потребовалось перевести дух, прежде чем ответить.

— Вы проницательны, господин ван Клеве. Именно это качество мне сейчас необходимо, как никогда.

Ее щеки залил нежный румянец, но когда она продолжила говорить, в ее голосе зазвучала решимость:

— Вы не были дружны с моим мужем. Более того, вы с ним были соперниками. Между вами существовали разногласия, которые начались задолго до моего брака с Николаи. Я сперва думала, что это станет препятствием для расследования. Но, возможно, все как раз наоборот. У вас нет причин льстить мне или приукрашивать факты. Поэтому вы будете честны со мной. И хотя вы, вероятно, рады, что один из ваших главных противников ушел навсегда, вы человек чести и не меньше моего желаете смыть пятно позора, которое наложило на весь цех кельнских менял это подлое убийство. Разве я не права?

Винценц одобрительно кивнул.

— Из сказанного вами можно заключить, что, по вашему мнению, сберечь доброе имя — мое собственное и цеха, к которому я принадлежу, — для меня важнее, чем торжествовать по поводу избавления от конкурента. Вашими устами говорит сама мудрость. — Он осторожно улыбнулся. — Поскольку обещание, которое Совет уже дал вам, не оставляет мне выбора, я полагаю, мы должны смириться с тем, что, вопреки вашей первоначальной просьбе, я буду вынужден искать вашего общества в обозримом будущем.

— Да будет так, — ответила Алейдис, никак не отреагировав на его улыбку. Поначалу ее сильно расстроило, что Совет отказался передать дело Другому полномочному судье. И лишь по дороге сюда ей вдруг подумалось: может быть, это и неплохо, что расследование будет вести ван Клеве. Он слыл — хоть, конечно, молва склонна была привирать и преувеличивать — не только умным, но и чрезвычайно настойчивым в попытках восстановить справедливость. И его знание мира, в котором в силу своего ремесла вращался Николаи, вероятно, могло бы стать дополнительным преимуществом. Однако осведомленность ван Клеве о незаконных делах ее супруга не давала Алейдис покоя: она не могла понять, откуда тот черпает свои знания и почему давно не использовал их против конкурента. Она прогнала эту мысль прочь и решила сосредоточиться на главном.

— Полагаю, вы хотите ознакомиться с перепиской и бухгалтерскими книгами моего мужа, — сказала она.

— Да, это первое, что я должен сделать, — взгляд глубоких темных глаз Винценца задумчиво остановился на собеседнице. — Думаю, вы уже нашли доказательства того, что у вашего мужа были дела, которые он не записывал в бухгалтерские книги?

Алейдис кивнула.

— В нашем подвале есть сундук. Я еще не смогла открыть его, потому что он заперт на алфавитный замок, комбинацию которого я не знаю.

— Алфавитный замок? — полномочный судья удивленно поднял брови.

Да, это устройство, в котором несколько подвижных колец с буквами…

— Я знаю, что такое алфавитный замок, — перебил он ее. — Почему бы вам не позвать кузнеца, чтобы он разбил его на части?

— Мы обсуждали это с Вардо, — пожала плечами она.

— Вардо — это ваш слуга?

— Да, так вот он сказал, что покойный супруг не зря навесил на сундук такой сложный замок. Он не хотел, чтобы кто-то добрался до содержимого. Даже я.

— И вы из уважения к его памяти желаете сохранить его тайну?

— Нет.

Алейдис сделала шаг к письменному столу и, не спрашивая разрешения, устроилась на мягком кресле, которое обычно предлагали посетителям.

— Скорей я хотела бы доказать, что достойная жена своего мужа. Разбить замок было бы самым простым. Но Николаи никогда не скрывал, что видит во мне человека, способного разделить с ним его ремесло. Он доверил мне вести все книги и даже часть переписки. Кто знает, не открыл бы он мне со временем другие секреты, если бы его не убили.

— Вы имеете в виду, что он был намного старше вас и прекрасно понимал, что умрет раньше, чем вы?

Алейдис ответила ему легким кивком головы.

— Я не захватила с собой бумаги и бухгалтерские книги. Для этого потребовалась бы большая телега.

— Если вы не против, я навешу вас завтра и все просмотрю.

Он прокашлялся.

— Сколько колец у этого замка?

— Пять, — сказав она, вскинув голову. — А что, у вас есть идеи, какую комбинацию он мог использовать?

— Нет, — по лицу ван Клеве пробежала бледная тень улыбки. — Но можно предположить, что это какое-то слово. Может быть, имя? Не ваше. Ваше, как и его собственное, состоит из семи букв. Тем более такой код был бы слишком очевидным. Но вы подумайте, что бы это могло быть. Вы говорите, что хорошо его знали, — или, по крайней мере, ту его сторону, которая была обращена к вам. Возможно, кодовое слово родом из той части жизни, к которой у вас имелся доступ.

Она задумчиво пожевала нижнюю губу, и ее лицо просветлело.

— Может быть, вы и правы. Как только вернусь, сразу же проверю.

— Стало быть, у вас уже есть соображения, какое слово может быть ключом? — спросил он, с любопытством глядя на нее.

— Как вы думаете, господин ван Клеве, если и так, то я бы вам сказала? — усмехнулась Алейдис и покачала головой. — Жду вас у себя дома завтра в полдень.

И, выдержав короткую паузу, добавила:

— Будьте здоровы.

— Так это была она, вдова Николаи?

Винценц оторвал глаза от документа, лежавшего перед ним на письменном столе, и посмотрел на высокую черноволосую женщину в аккуратном сером платье и простом белом чепце. Волосы под чепцом были заплетены в улитки. Ее глаза сверкали таким же мрачным и настороженным блеском, как и его собственные.

— Альба? Ты опять подслушивала?

Сестра с самым невинным ведом пожала плечами.

— Как мне еще узнать, что происходит в этом доме? Ты никогда ничего мне не рассказываешь.

— Никогда? — он насмешливо поднял брови.

С тех пор как он взял Альбу в свой дом после смерти ее мужа, она всегда была лучше осведомлена обо всем происходящем, чем он, вернее, ему так казалось.

— По крайней мере, не так часто, как мне хотелось бы.

Альба подошла ближе и плюхнулась в кресло, в котором мгновение назад сидела Алейдис.

— Должна признать, что вблизи она еще более милая куколка, чем я думала.

— Не говори так. Похоже, ей не очень нравится, когда ее так называют.

— Это несмотря на то — или, вернее, потому, — что ее так величал покойный муженек?

— Он единственный, кому это было дозволено.

Он отложил документ в сторону и сложил руки на столе.

— Чего ты хочешь, Альба? Ты же видишь, я занят.

— Чем?

Альба пододвинула к себе документ и пролистала его.

— Это договор о продаже плодового сада нашего соседа, дорогуша. Он уже давно должен пылиться в одном из твоих сундуков. Или ты снова решил вернуть сад Гозелинам?

Раздраженный тем, что его поймали на вранье, он схватил договор и положил его в стопку с другими документами.

— Я размышлял.

— О куколке? — усмехнулась Альба.

— О заботах, которых у меня прибавилось из-за ее иска.

— Отец не слишком обрадуется, когда узнает, что именно тебя выбрали для того, чтобы найти и предать суду убийцу Николаи. Он сам с радостью отправил бы этого старого мерзавца на небеса.

Она перекрестилась.

— Когда я услышала, как ломбардец был найден за воротами, мне даже на мгновение подумалось, что это сделал отец.

— Отец мог избить его до смерти в пылу ссоры, но не задушить, а затем подвесить на дерево.

Альба слегка склонила голову набок.

— Ты уверен?

Уверен Винценц не был, и это причиняло ему боль. Поэтому он промолчал и решил при первой же возможности отправиться к Грегору ван Клеве, чтобы прояснить этот вопрос.

— Она тебе нравится?

— Прости, что? — смущенно сдвинул брови Винценц.

Альба снова улыбнулась.

— Алейдис Голатти. Я хочу знать, нравится ли она тебе, брат. Ведь это, в свою очередь, очень обрадовало бы нашего отца. Ты же знаешь, что он однажды…

— Я знаю, что он намеревался сделать, Альба.

— К сожалению, Йорг де Брюнкер дал ему от ворот поворот. Но теперь, судя по всему, это можно будет исправить. Вот почему я спросила, Винценц, нравится ли она тебе…

— Нет, Альба.

— Нет, нельзя исправить — или нет, не нравится?

— И то и другое.

Он демонстративно извлек из-под груды бумаг и пергаментов бухгалтерскую книгу в кожаном переплете и открыл ее. К сожалению, на Альбу этот жест, как и всегда, не произвел никакого впечатления.

— Какая жалость. Она действительно очень милое дитя.

— Возможно.

— И, вероятно, неглупа. Не зря же Николаи доверил ей вести свои книги.

— Мне что, выставить тебя силой или ты сама уберешься?

Альба театрально вздохнула.

— Это было бы так кстати, ты не находишь? Отец в конце концов успокоится; ну, небольшого скандала, наверное, будет не избежать, но рано или поздно все встало бы на свои места. А в этом доме спустя годы снова появилась бы хозяйка…

— Здесь уже есть ты.

— А у тебя была бы красавица-жена.

— Мне не нужна красавица-жена.

— Ты и понятия не имеешь, от чего отказываешься, братец.

— Мне не нужна жена, Альба.

— Ага, вот тут мы и подобрались к сути вопроса. Тебе она не нравится, но ее внешность тут ни при чем. Значит, дело в чем-то другом, Винценц, и я скажу тебе, в чем именно: в твоей проклятой, — тут она полушутя перекрестилась, — упрямой головушке. Если тебе не повезло один раз — точнее, два раза, — это не значит, что ты должен до конца своих дней ходить холостяком. Но ладно, посмотрим, что из этого получится. Увы, мне это доставляет такие же страдания, как и тебе. Так как в случае твоей женитьбы я смогла бы удалиться в бегинаж, чего я давно желала и о чем тебе хорошо известно.

— Отец не позволит тебе потратить приданое на то, чтобы купить себе место у благочестивых женщин.

— Ты хотел сказать, то, что осталось от моего приданого после того, как мой мерзкий муженек растратил большую его часть?

— Не говори о нем так.

— Ты сам отзывался о нем не лучше, даже при его жизни.

— Но я не заявлял об этом во всеуслышание, на весь дом.

Разозлившись, Винценц принялся тереть лицо и понял, что пора уже стричь усы и бороду. Щеки он и так брил ежедневно. Он придавал большое значение тому, чтобы выглядеть ухоженно, так как на собственном опыте убедился, что это в сочетании со спокойным, величественным видом помогает завоевать доверие людей, которое было так необходимо и в его ремесле, и в его работе на посту полномочного судьи.

Альба поднялась со стула и направилась к дверям.

— Со своей стороны, я лишь желала тебе добра.

— Пытаясь свести меня со вдовой Николаи?

— Я лишь указала тебе на некоторые ее качества.

— Чтобы возбудить во мне интерес к ней.

— Что в этом плохого? — улыбнулась Альба.

В отчаянии он воздел глаза к потолку.

— Много чего плохого, Альба. Даже не знаю, с чего начать. А теперь убирайся отсюда и оставь меня в покое.

— Как пожелаешь, — она пожала плечами. — Не надо так не надо. Но знаешь что, братец? Если подумать, она с легкостью найдет себе кого-нибудь получше тебя.

— Вон! — рыкнул он, сверкнув глазами.

— Ты же знаешь, что я права, Винценц. Ни одна женщина не заслуживает себе такой ходячей тучи с громом, как ты. А если кто из них и проникнется к тебе приязнью, то она точно будет слеплена из другого теста, чем эта куколка. Поэтому ради твоего спокойствия я беру свои слова обратно.

Весело рассмеявшись, Альба вышла из комнаты. Чуть позже ван Клеве услышал ее голос, доносившийся из кухни. Она шутила с поварихой Бетт. Покачав головой, он снова обратился к бухгалтерской книге, но через некоторое время отложил ее в сторону и вышел из кабинета. Он поручил слуге Клевину принести монеты и весы из меняльной конторы на первом этаже в подвальное хранилище. Также он передал через него приказ двум стражам — Аильфу и Людгеру — заступать на пост. Затем он отправился в гавань навести кое-какие справки об убитом у осведомителей. То, что он узнал, подтвердило его предположение о том, что выследить преступника будет не так-то просто. Николаи Голатти нажил врагов не только среди людей, с которыми вел дела, но и среди тех, кто при жизни называл себя его лучшими друзьями. В «осином гнезде» началось движение.