График маршрутов был составлен так, что сперва ходили в далекие, трудные места, а когда эти «белые пятна» были освоены и описаны в пикетажных книжках, принимались за то, что ближе. Близкие походы называли нежно-иронически: «маршрутик».
Завтра утром Кочева возьмет меня в такой «маршрутик». Вот уже три дня мы ночуем с нею в одной палатке. Ираида встает раньше меня. Когда я открываю глаза, то вижу рядом пустой спальный мешок.
В день «маршрутика» Кочева меня будит.
— Спасибо. Встаю, — говорю я в полудремоте.
Через минуту я все же делаю усилие, открываю глаза. И удивляюсь: Кочева еще в спальном мешке.
Осторожно покидаю палатку, стараясь не напустить в нее комаров. Холодная омолонская вода окончательно прогоняет сонливость.
А вот и Ираида.
— Что же вы меня не толкнули в бок?
— Жалко было.
— Геолога жалеть нельзя — проспит месторождение. Мы еще в институте выучили заповедь: геологом будешь только тогда, когда научишься просыпаться ранним-рано.
Завтракаем — и в путь. Налегке. К вечеру возвратимся.
Воздух быстро нагревается, жарко. Захотелось плеснуть горсть воды в лицо, охладиться. Укрыться от солнца негде: прошлогодний ураган свалил многие деревья, другие покосились, наполовину вывернутые из земли. Но кое-кто выстоял. Поразила старая лиственница: могучий ствол совсем голый, ветки обломались. Торчат только корявые короткие сучья. Они похожи на кинжалы, вонзенные в тело дерева. Однако израненное от корня до вершины дерево упрямо стоит. И выстоит! Весной появятся молодые побеги.
…Мы у цели. Русло высохшего ручья, одинокие лиственницы.
Кочева сидит на земле, опершись спиной о дерево о чем-то думает.
— Вы когда были последний раз в консерватории?
— Недели три назад. Исполняли Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского.
— Мое любимое произведение! Когда я услышу его снова?!
Она закрыла глаза, молчит, и мне кажется — слушает Чайковского. Потом решительно поднимается:
— Ну, отдохнули, теперь пора за дело.
Идем к обрывам. Кочева внимательно всматривается в обнажения, стучит молотком по камням — один кусок выбрасывает, другие дает мне в рюкзак.
Я дважды обращаюсь к ней, но она меня не слышит: она где-то далеко-далеко, на миллионы лет назад.
Проходит час, второй, третий. Мне давно уже кажется, что пора заканчивать, но Кочева все что-то ищет, что-то изучает, что-то находит.
Вдруг она издает радостный крик и зовет меня.
— Что это?
У нее в руке белый образец, а на изломе — три желтые капельки.
— Золото!
Ираида кружится и, зацепившись за мягкую подушку мха, падает. Неожиданно говорит о себе в третьем лице:
— А когда первая вспышка радости прошла, геологиня подумала о том, что находка, по всей вероятности, случайная, вряд ли здесь есть месторождение промышленного значения. В общем, надо проверить, еще девяносто девять раз проверить. Возможно, что это будет сделано будущим летом.
— Но все-таки находка приятная. И за нее вам полагается награда. Немедленно.
Я вытащил из рюкзака банку абрикосового компота, о которой не знала Кочева: вчера мне выдали мою долю компота. Открыл банку, протянул ей.
Кочева раздула ноздри, сильно вздохнула воздух.
— Божественный аромат. Нет, пейте сперва вы.
Ираида отстранилась ладонями.
С минуту мы препирались. Кочева нетерпеливо топнула:
— Пейте! Если я начну, то не оторвусь, пока не выпью все.
Пришлось начинать мне.
Мы направились в обратный путь. Уже на виду лагеря Кочева остановила меня:
— О золоте — ни звука. Золото мы не находили.
— Почему же?
— Туда, где мы сейчас были, послезавтра я пойду еще раз. С Суховым. И мы с ним найдем золото.
— Вы хотите сделать ему такой подарок?
— Нет. Я хочу похоронить «теорию суслика». Она очень мешает Сухову, с нею он как стреноженная лошадь.
…Через день Кочева и Сухов возвратились из «маршрутика».
Сухов сиял и всем показывал кварц с капельками золота.
— В следующий сезон обязательно приду сюда, чтоб как следует разведать. Может быть, даже мне поручат возглавлять партию.
— А если Кочевой? — сказал я.
— Все равно. Тем более что мы с нею сработались.
— И она уже не кажется вам Звероидой?
— Вы знаете? Прошу вас — не говорите Кочевой.
— Я это услышал от нее.
Сухов молча посмотрел на меня. Пожал плечами.
— Но она в долгу не остается. — Степан Донатыч заколебался: говорить иди не говорить? — Если в дождливую погоду выпью (есть у меня такая слабость при слякоти), Кочева меня называет Стаканом Денатуратычем.
Снова помолчав, сказал:
— Удивительно.
— О чем вы?
— О ней же, Кочевой. Все знает — это раз. Не обижается — это два. — Еще пауза. — А на золото все-таки вывела меня она. Понимаете, не я вышел, а она вывела.