Золото Севера

РВАНЫЕ САПОГИ, ЯГОДЫ, ГЛУХАРИ

Группа Кочевой прибыла к устью Карбасчана 29 июня. Можно было день-два отдохнуть: в последнее время ходили в особенно далекие и утомительные маршруты:

— Отдыхаем, чистимся, моемся, ремонтируемся, любуемся природой, — объявила Ираида Александровна.

У каждого появились самые неотложные хозяйственные заботы. Владик занялся сапожным дедом: его сапоги после болот, камней и гальки нуждались в серьезной починке. Будь это на базе, Владик просто выбросил бы развалившуюся обувь и получил бы у завхоза новую, но до базы еще далеко, и поэтому хочешь не хочешь, а сапожничай. Он сел на пень и сосредоточенно начал починку. За его работой наблюдал Слава, потом скрылся в палатке и вернулся с новыми сапогами (запасную пару Славе подарила школа).

— Возьми мои. В твоих даже после починки и полкилометра не пройдешь.

Владик решительно отводит рукой этот бесценный дар (новые сапоги в тайге — им действительно цены нет!).

Слава берет сапоги Владика, просовывает пальцы в дыры и… сапоги вовсе разваливаются.

— Вечная память, честно послужили. Не упирайся, бери мои.

— Спасибо. Но с условием, если в маршрут пойдешь ты, будешь их надевать.

Неутомимые, никогда не сидевшие без дела Слава Горин и Владик Ловинкин начали сооружать походную баню — поставили на галечнике палатку, втащили в нее резиновую лодку: наполненная водой, она с успехом заменяла ванну. Поставили на камни котел — это была бочка из-под бензина, предварительно выжаренная.

И когда нагрелась мягкая ручьевая вода, Слава сделал из большого куска тополевой коры рупор и крикнул:

— Банный сезон открыт!

Владик успевал всюду: и строил, и чинил, и чаще других был «дежурным по котлу». Неизменным помощником коллектора был Слава. Он твердо решил овладеть кулинарным искусством после того, как дважды пытался испечь блины, но вместо блинов получалась какая-то каша. И еще Славе не везло в охоте: его ружье всегда било мимо цели..

Однажды Слава пошел собирать смородину на суп. Да, на суп: кислая заправка из ягод — голубики, смородины — с успехом заменяла овощи. Ягоды выжимали через марлю, сок выливали в суп, где, по обыкновению, были мясные консервы и сухой картофель. Мясо и картофель Владик называл «капитальными вложениями».

— Если суп без капвложений, то я могу десять раз обедать, — говорил Владик.

Слава взял мелкокалиберное ружье — «малопульку», ведерко и двинулся в заросли. Ходил долго, но принес ягод мало: на донышке.

— Небогато, — сказал Владик, дежуривший по кухне. — Что ж пропадал столько?

— С глухарем возился, — вот что.

— Убил?

— Убьешь его, как же!

Все удивлялись, что Слава такой никудышный охотник. И Кочева тоже сперва удивлялась, а потом разгадала, в чем дело: охотиться ему мешала… душа художника. В зарослях Слава любовался кустарником, увидит птицу — замрет и рассматривает ее, пока она не улетит, а то часами сидит на берегу и смотрит не насмотрится на то, как «играют» волны.

— Славочка, тебе охотиться не с ружьем, а с фотоаппаратом, — сказала Кочева. — Я сама такая. И даже коллекционирую — не смейся — рассветы. Возле реки. В сопках. Перед грозой. После дождя. С птицами. Облаками. Безмолвные. С песней мотора «аннушки»… А вот закатов у меня нет: к вечеру устаешь, и уже не до закатов. Смотришь — и не видишь.

Ираида Александровна спохватилась: «Как же это я проговорилась про усталость! Начальник партии и вдруг устает. Заметил Славка? Кажется, не обратил внимания».

Охотой занимался по-прежнему Семен.

— Зверь здесь совсем непуганый, — говорил Семен Пальченко. — На что уж сохатый осторожен — за километр чует охотника, а с ним тоже странные дела случаются. Весной один сохатый даже под трактор попал… Дай-ка мне малопульку, может, я что-нибудь подстрелю.

Потерпев неудачу с глухарем, Слава больше не ходил охотиться — его смущали подшучивания товарищей. И он основательно занялся моторами: ведь проплыли уже около 350 километров, а предстоит еще больше. Целыми часами молча возился Слава возле лодок и подавал свой голос только тогда, когда его звали обедать или ужинать. Слава принадлежал к роду неразговорчивых.

Молчаливого и симпатичного парня все любили, кроме Семена: тот категорически отказывался ходить со Славой в маршрут: «Этот рыжеволосый мне не напарник — молчит как рыба». Семен чувствовал себя плохо, если не с кем было поговорить. Когда случалось ему и Славе ночевать в одной палатке, то они обменивались лишь немногими и всегда почти одними и теми же фразами.

— Палатка — это жилье и плевать на пол нельзя, — замечал Слава.

— Я, может, только затем и плюю, чтобы ты заговорил, — иначе ведь слова из тебя не вытянешь. Охотник!

Семен высокомерно относился к тем, кто плохо стрелял. Он до тонкостей знал повадки зверей и птиц, каждый день отправлялся «что-нибудь подстрелить» и никогда не возвращался с пустыми руками. Но Семен нередко входил в азарт и стрелял все, что увидит.

Так однажды он приволок уродливую и препротивную птицу, грязно-рыжую, бородатую, напоминающую сову.

— Ну, зачем ты эту уродину подстрелил? — спросил Владик.

— Это не уродина, а бородатая неясыть. Редкая птица.

— Охотник тоже как бородатая неясыть — один во всей партии ходит неряшливым, небритым, с бородой, как мочала.

После этого Семена стали называть Бородатой Неясытью.