Золото Севера

ЗОЛОТАЯ ДОЛИНА

Каково же было мое удивление, когда на полигоне я увидел… Абаева.

— Как же вы добрались сюда, Салат Михайлович? На ковре-самолете?

— Почти, — ответил Абаев. — На вертолете. Вышел я из здания экспедиции, вижу — вертолет стоит. Там ведь взлетная полоса рядом, прямо под окнами. «Куда собрался?» — спрашиваю летчика. «На прииск Безымянный». Екнуло мое сердце. Полечу!

— Почему «екнуло»?

— Так ведь это же самый первый наш прииск, здесь мы нашли первое золото. Первое! Теперь в этих местах открыты и другие месторождения, но первое — самое памятное, самое дорогое сердцу. Это, знаете, как у многодетной матери: все ребята любимые, но первенец — всех родней! Вот почему екнуло здесь, — Салат Михайлович приложил руку к сердцу. — И так потянуло сюда!..

Абаев тронул меня за плечо:

— Посмотрите: вот наш первенец, вот наша Золотая долина! Видите — там промывочные приборы. Там течет золотая река, разбуженная нами.

В эту минуту лицо Салата Михайловича было вдохновенным, оно светилось радостью и гордостью. Долина походила на глубокую зеленую чашу с помятыми краями — их образовывали сопки. На дне чащи, справа — несколько палаток и электростанция. Слева — сам полигон, по которому, будто жуки, ползают несколько бульдозеров, подгребая пески в бункер, от которого тянется вверх к промывочному прибору транспортер. Сердце этого прибора — огромный вращающийся барабан с решетчатыми стенками. Сюда вместе с потоками воды устремляются пески, перемываются, попадают из барабана на железные шлюзы, в которых на дне лежат специальные жалюзи — тяжелое золото оседает меж ними, а все остальное уносится прочь.

Я долго стоял возле шлюзов: сквозь поток было видно, как гуще и гуще становилась желтая масса, напоминающая пшенную кашу.

— На дне — чистое золото? — спрашиваю горного мастера.

— Нет, конечно. Там еще имеются кое-какие отходы, мы их зовем гали. Или по-другому — эфеля. При съеме золота они удаляются окончательно пробуторкой. Да вы сами это увидите.

К концу смены начался съем золота. Воду выключили. Прежде всего выбрали руками самородки. Потом снова пошла вода, двое рабочих в резиновых сапогах самым прозаическим образом стали в золотую «пшенную кашу» и специальными деревянными лопатками перемешивали — пробуторивали — осевшую массу, помогая воде уносить последние гали. Золото заметно очистилось от примесей. Верхний слой состоял из зерен, очень похожих на тыквенные семечки. «Семечки» собирались совочком и ссыпались в белые жестяные банки.

Железные жалюзи убрали. Теперь на дне шлюза оставалось самое мелкое золотишко, оно заполнило углубления — каждое чуть больше яичного желтка. Впечатление было такое, что перед тобою — глазунья, в которой повар расположил желтки ровными линиями. Собраны и желтки. Съем золота закончен.

И тут горный мастер сказал мне:

— Помните, в «Угрюм-реке» — когда набирался на прииске пуд золота, то палили из пушки. Если б сейчас этот обычай завести здесь, в Заполярье, такая пальба пошла бы!

Вниз, в долину спускаюсь кратчайшим путем по необычному водопроводу: он сварен из бензиновых бочек и похож на гигантского железного червя. По этому трубопроводу и подается вода на промывочный прибор.

Тут мне снова пришлось проститься с Салатом Михайловичем.

— Вот там, на востоке, за сопкой, — сказал Абаев, — работает еще одна наша разведпартия. У них тоже богатое золото. Мне нужно к ним заглянуть. Туда недалеко — километров десять. Пробуду у них дня два, а потом уж возвращусь в Райгру.

Обмениваемся крепким рукопожатием.

И теперь я уже твердо верю, что пожелание Абаева «до новой встречи» обязательно сбудется.

Широко, сильно Салат Михайлович зашагал по зеленому, залитому солнцем пологому склону сопки.

В Билибино я возвращался с караваном геологов. Они охотно приняли меня в компанию, но предупредили: придется идти пешком.

Лошади — с вьюками и лишь одна налегке, специально для того, чтобы через речку перевозить людей.

— Лошадей бережем, не ездим на них. Ведь здесь лошадь стоит знаете сколько! Завоз дорогой: самолетом.

Удивительны эти низенькие якутские лошадки: ходят только друг за дружкой. Та, что не была еще головной, ни за что не двинется первой; задние во всем полагаются на ведущую, идут за нею вслепую — глаза совсем застланы космами длинной гривы.

Перед нами — изгиб Караля. Наверное, уже восьмой или девятый. На ведущую лошадь, укрытую большим вьючным седлом, садимся вдвоем. Эта лошадь, между прочим, имеет уникальное имя — Ретроспективная. Мой спутник шлепает ее ногами по бокам.

Лошадь, однако, не торопится. Она раздумывает минуту-другую, потом медленно, осторожно входит в воду.

Переправив меня, рабочий возвращается за следующим «пассажиром». И пока он совершает свои рейсы, я любуюсь закатом — до чего же захватывающе!

Солнце только что скрылось. На западе, окрашенные в густые тона, лежат синие-пресиние сопки. Над ними — оранжевые тучи. На востоке — далекими террасами, одна над другой, сопки в нежнейших красках: ближние — голубые, потом сиреневые, еще дальше — розовые, кремовые. Перенесешь взгляд с неба на дно долины — в неподвижной глади озер отражается вся эта неописуемая красота. А Караль оранжево-желт: прямо-таки поток расплавленного золота.

К концу перевоза небо на западе стало неузнаваемо: лучи исчезли, а вместо них таким же веером вытянулись огненные космы облаков. Казалось, будто природа-кудесница устроила этот невиданный фейерверк в честь смелых людей, неутомимых и самоотверженных тружеников, шаг за шагом осваивающих дикий, суровый, но богатый и прекрасный край!..