Золото Севера

НОЧЬ У КОСТРА

…И вот мы остались вдвоем с Абаевым.

Сердито и холодно шумит речка. На склонах сопок наклонились друг к другу лиственницы, словно обнялись, как подружки. Обточенные ветрами гольцы похожи на каких-то зверьков, ставших на задние лапы. Меж деревьев фиолетовые костры кипрея. От сырости мурашки бегут по спине. И все-таки как волнует в восхищает эта суровая красота!

Мы долго, молча любуемся ею.

Глаза у Салата Михайловича карие, и когда он поворачивается к солнцу, мне кажется, что в них загораются золотинки. Он говорит.

— Оправдались наши прогнозы — здесь, видимо, есть месторождения.

Закидываем за плечи рюкзаки — в них по паре белья, несколько плиток шоколада и буханка хлеба. В путь! Перешли три протоки, образовавшихся после дождей, благо они оказались мелкими. В крайней протоке спугнули целую стайку форели: рыбешки пытались преодолеть течение, усиленно работали хвостами, но оставались на месте, словно привязанные. Ткнувшись несколько раз в наши сапоги, форель вдруг повернула обратно, и ее в один миг унесло течение.

Идти тяжело. Под ногами зеленовато-сизо-рыжий мох — он лежит роскошной шкурой неведомого зверя. О, эта роскошная, но предательская шкура! Ступаешь, как по пуховым подушкам — много ли пройдешь по ним?! А тут еще солнце палит немилосердно. Просто невероятно, что здесь, в Заполярье, может быть такое жестокое солнце! Гимнастерка прилипла к спине, крупные капли пота застилают глаза.

— Знаете, что вы ходите по земле, где до вас никто не ступал? Вы сейчас как первооткрыватель, разве не заманчиво? — говорит мой спутник.

Конечно же заманчиво! Чувствовать себя первооткрывателем, идти по земле, исхлестанной пургами, ливнями, исхоженной зверем, облетанной птицею, но совсем еще не знающей, что такое человек, — как это здорово! Скоро эта земля будет разбужена, разгадана, человек укротит ее, обуздает.

Обходим болота, завалы — они удлиняют наш путь, но иначе никак нельзя.

Салат Михайлович остановился:

— Начинается проклятая кочка!

Я еще не знал, что это такое, и с любопытством рассматривал усеянную кочкарником долину. Мохнатые кочки, покрытые густой шапкой жесткой осоки, были чем-то похожи на верблюжьи горбы. Они стояли то редко — и тогда приходилось хлюпать по болоту, то теснились густо — и тогда мы пытались идти прямо «по головам», которые пружинили, качались и сбрасывали нас. Грешникам в аду шагать бы по такой дороге!

Намаялись мы на этой проклятой (теперь и я узнал, какая она проклятая) кочке! Даже бывалый Салат Михайлович приуныл. И не удивительно: такая дорога хоть кому испортит настроение.

Когда мы наконец выбрались на ровное место, Абаев сказал:

— Кочка требует от человека не только силы, но и крепких нервов! Эта, чтоб ей неладно, кочка способна убить в человеке всякую мысль!

Пытаюсь вспомнить: чем была занята моя голова в течение последних трех часов? Оказывается, ничем: ведь одна и та же мысль «скоро ли конец кочке?» в счет не идет. Впрочем, кое о чем я все-таки думал: о лиственнице в сучьях-кинжалах и об Ираиде Кочевой.

Мы присели.

Сколько же достается геологам! Ведь они все лето вот так бродят, проходят десятки и сотни километров, берут в ручьях и реках сотни и тысячи проб, моют, пока не увидят тусклые желтые крупинки.

Погода портится. Моросит дождь, поднимается туман. Вскоре он становится таким густым, что идти уже опасно — можно заблудиться.

Стало очевидно: сегодня не добраться до партии.

Резко похолодало, мы давно уже надели ватники. У нас нет ни положка, ни спальных мешков. Придется коротать ночь у костра. Абаев выбрал место возле кустов кедрового стланика: он знал по опыту, что там, где стланик, должно быть сухо. Я принялся ломать ветки для костра. Салат Михайлович меня остановил: от стланика много дыму, но мало жару. «Давайте валежник».

Запылал огонь, горячо дохнул в лицо.

Салат Михайлович разжег и второй костер — на галечнике. Когда он прогорел, мы смели ветками пепел, укрыли горячую гальку стлаником и улеглись на этой постели, источающей сильный смоляной аромат. В общем, не так уж плохо. Одно лишь неудобно: все время нужно ворочаться, так как снизу греет, а сверху холодно. Температура упала едва ли не до нуля — вот какое оно, северное лето!

Я взглянул на Салата Михайловича. Он лежит на спине, заложив руки под голову.

Костер освещает его лицо, выдубленную северными непогодами щеку, сильный подбородок с ямочкой, как у ребенка. Эта ямочка — своеобразный «паспорт» характера непосредственного и мягкого. Впрочем, это та мягкость, которая вовсе не исключает в нужных случаях твердости и принципиальности.

Мне довелось встречаться с Абаевым уже не раз.

Я видел, как Абаев знакомился с пикетажными книжками геологов: одну листает — лицо его подвижно, брови то поднимаются, то опускаются, глаза оживлены. Это значит: Салату Михайловичу нравится то, что он прочел, ему нравится стиль работы геолога (хотя с отдельными выводами его Абаев и не соглашается). Другую пикетажку он смотрит как-то холодно, без «огонька».

Ознакомившись с одной такой пикетажной книжкой, Салат Михайлович сказал о ее хозяине с огорчением:

— Только фиксирует факты — и все. А этого мало. Нужна мысль, нужна, если хотите, фантазия! Геолог без фантазии — не геолог. Он не сможет составить карту. Я предпочитаю даже избыток фантазии. Конечно, одна лишь фантазия без фактов тоже плохо — это верхоглядство.

Запомнилось мне, как Салат Михайлович беседовал с начальником поисковой партии Лопатиным. Район оказался очень сложным, начальник, молодой геолог, ломал голову над трудными вопросами. Естественно, что Салат Михайлович тоже потерял покой. Он вдруг просыпался среди ночи, высовывался из спального мешка и тормошил Лопатина.

— Ты перед выходом в поле прочел прошлогодний отчет соседней партии? Эх, голова! А надо знать, какие выводы у соседа. Ну, ладно. Если у тебя фауны нет, то должна быть фантазия.

Начинался долгий диспут о том, как определить возраст залеганий по аналогии с другими районами.

К концу вторых суток многое прояснилось в пикетажке, она «обросла» мыслями и выводами. Начальник партии сказал:

— Теперь я уже на верном пути. Спасибо за помощь, Салат Михайлович, дальше разберусь сам. А то вы не успеете к моим соседям, все-таки километров сорок туда.

Но Абаев не ушел.

— Нет, давай уж до конца все сделаем. Если в поле не разберешься, то потом, в камеральный период, очень трудно будет.

…Мы летели на «аннушке», и вдруг Абаев затормошил меня, показал в иллюминатор, вниз. Там, возле мутно-желтой речной плети, виднелся кораль — загон для оленей.

— В этом месте, — взволнованно заговорил Салат Михайлович, — была высажена первая партия, отсюда началось освоение «белого пятна».

Памятное место, памятная веха для Абаева, для многих других геологов.

Уже на земле, когда наша «аннушка» села, Салат Михайлович рассказал о тех незабываемых днях. Партию высадил начальник управления Константин Иванов. «Забрасывали», как говорит Абаев, людей и оборудование до этого места тракторами, а дальше тридцать километров (туда, где ныне поселок Билибино) на лошадях и пешком. И тогда, несколько лет назад, на этом же месте стоял этот же кораль: здесь были чукчи. Сначала они встретили настороженно, а потом сами прибыли в партию, предложили свою помощь. И чистосердечно сознались: «Мы здесь долго живем, все знаем, вас не знаем. Бросите на землю огонь — пожар большой будет, олений мох сгорит. Оленю нечего будет кушать, пропадет, и человек без оленя пропадет».

— Мы понимали их опасения и не обижались, — говорит Абаев. — Ведь в партиях бывали и нерадивые люди, из-за которых иногда вспыхивали пожары. Ягель же горит сильней пороха. А чтобы он снова вырос, нужны годы и годы. Вот видите это, — Абаев сорвал кустик оленьего мха-ягеля. Серо-стального цвета кустик, с мягким голубовато-матовым оттенком. Кустик жесткий, сухой — кажется, что он сам себя подготовил для гербария. Но положить ягель между листков книги нельзя: его полусвернутые стебли, точно желобки, сразу хрустнут, разломаются. — Мы были осторожны, — продолжает Салат Михайлович, — не губили ягель, и чукчи подружились с нами, они помогали во всем, в чем могли, в том числе и в поисках двух рабочих, которые заблудились в маршруте. Вообще в том году бед и волнений было особенно много.

— Значит, у вас все началось отсюда, с этого кораля, — и волнения и удачи?

— Да. Впрочем, волнения начались гораздо раньше.

И вот о чем рассказал Абаев.

В районном геологоразведочном управлении возникло предположение, что в бассейне Анюя должно быть золото. Начали изучать геологию этого бассейна. А когда твердо изучили, фраза «должно быть золото» стала другой: «есть золото».

Одни заволновались, обрадовались, строили планы быстрейшего промышленного освоения Анюя.

Другие — их было мало, но они были назойливы, как таежные комары, — тоже заволновались, но не обрадовались и начали опровергать мнение о золотоносности Анюйского района. Они говорили: «Основные залежи золота — вдоль колымской автотрассы, надо продолжать разведывать только здесь. А в сторону Анюя идет затухание месторождений. Кроме того, Анюй — далеко (даже для Колымы он был у черта на куличках), там трудно, никто туда не полезет».

Третьи равнодушно пожимали плечами: «Ну, может, там и окажется промышленное золото, но до него очередь дойдет очень не скоро». Один из таких даже опубликовал в газете статью и назвал год: 1980!

— Как видите, повоевать пришлось крепко. Оружие у нас было мощное: факты, аргументы, которые становились все убедительней.

Салат Михайлович держит левую руку ковшиком, а правой «кладет» туда аргументы: один, второй, третий, четвертый, пятый.

— Доложили мы их обкому партии и вообще кому следует. Нас поддержали. И мы полезли к черту на куличики и достали золото, да еще какое! — восклицает Салат Михайлович.

Абаев накопил большой таежный опыт. Сколько он знает практических вещей, без которых здесь либо совсем пропадешь, либо, в лучшем случае, горя хлебнешь

Салат Михайлович умеет разыскать следы каюра, даже если тот шел по воде; знает, что если база партии находится на дне каньона и рация там же, то она не свяжет с управлением, нужно вытащить рацию наверх — тогда связь будет; банка консервов для него — это не только мясной суп, но и чашка для чая, особенно желанная в холод — руки согреешь! В запасе у Абаева и такое: он может, возвращаясь в управление из похода поймать на удочку с петлей любопытного бурундука, чтобы подарить своим детям — их у него двое.

Все это, касающееся Абаева, я узнавал урывками то в одном месте, то в другом, то от самого Абаева, то от его товарищей.