Золото Севера

ГОРИТ ЯГЕЛЬ!

Абаев вышел с базы в маршрут. Условился с коллектором и каюром: они будут ждать на берегу небольшого озера, поставят палатку, приготовят ужин.

…С сопки на сопку, с сопки на сопку. Пока идешь в гору — взмокнешь, а на вершине пронизывает ветер. К пяти вечера Абаев уже сильно устал. Сел отдохнуть, съел галеты с маслом. Еще переход. Блеснуло под солнцем озеро. Там — ужин, отдых. Какое блаженство после такого перехода!

Еще час — и Салат Михайлович возле костра. Негде палатка, где коллектор и каюр? Не видно. Нет даже никаких намеков на то, что здесь кто-то был.

Обождал немного. Выстрелил несколько раз. Тихо. Поднялся на сопку. Долина дымилась — там начался пожар. Огонь может отрезать дорогу к базе. Нужно как можно скорей возвращаться. Абаев поспешил обратно. Снова — с сопки на сопку, сходит семь потов на каждом километре.

Так продолжалось всю ночь. Только утром, обессилев, добрался до базы. С трудом узнал место: его заволакивал дым. А в дыму, черные, в обгоревших одеждах, метались люди, отчаянно борясь с пожаром.

Коллектор и каюр тоже были здесь. Они даже не покидали базу: рабочий партии обронил окурок в ягель — и вспыхнул огонь!

Все бросились тушить. Хорошо еще, что мох стелился не сплошным ковром, а отдельными пятнами. Огонь то вспыхивал так, что к нему не подойти, то утихал, но не сдавался. Абаев не медлил — на помощь товарищам!

Это было похоже на ад Черные лица с обгоревшими бровями, волосами, окровавленные руки… Метались как черти, останавливали огонь в одном месте, а он просачивался в другом и уже злорадно трещал сзади. Не чувствуя боли и ожогов, убивали пламя, а оно вспыхивало в третьем месте. И снова отчаянная схватка!

Весь день, всю ночь, весь второй день и всю вторую ночь бились пять человек с огнем. Абаев чувствовал: вот-вот и он упадет и больше не поднимется. Наконец он упал лицом в землю, перевернулся на спину, чтобы погасить тлевшие на спине остатки рубахи.

В лицо легко ударило что-то прохладное, что-то мокрое. Да это же дождь! Дождь!

Абаев схватился и вновь ринулся на огонь. Спасительный дождь все усиливался, он лил уже сплошным потоком. Пожар потух.

Через сутки Салат Михайлович снова был в маршруте.

…Абаев замолчал и несколько минут не мигая смотрел на небо.

— Я слышал, Салат Михайлович, что ваше детство прошло в горах, в Северной Осетии. Долго вы там жили?

И он вспомнил далекую Осетию, маленький глухой высокогорный аул Цей.

Семья большая, жили бедно. В школу почти не ходил, а когда ходил, то проку было мало: бумаги нет, писать не на чем, а то, что услышал, быстро вытеснялось житейскими заботами, которыми была полна голова мальчугана.

В одиннадцать лет он уже косил сено, пахал сохой, пас чужих овец, доил коз и коров. Овцы доставляли больше всего хлопот — они часто терялись в тумане, приходилось парнишке сутками искать их, лазить по горам.

— Наверное, та вынужденная тренировка пригодилась на Колыме: по сопкам лазить дело нелегкое, — говорит Абаев.

Да, по сопкам, надо сказать, Салат Михайлович ходит (а иной раз и бегает) неутомимо.

— Ну, а радости, свои, детские радости все же были? — возвращаюсь я к прошлому.

— Была одна, была в далеком восемнадцатом году: мне досталась овчинная шуба отцовская. После смерти отца. А до того я ходил полуголым.

Салат Михайлович умолк, но я его не тревожу, чувствуя, что он продолжит свой рассказ.

…Как-то, бегая за овцами, юный Салат встретил русскую девушку-геолога, она приехала в Северную Осетию на практику. Парень влюбился в девушку, которая была очень красивой и очень много знала. Влюбился и понял: «Какой же я неуч! Разве такого полюбит кто-нибудь?»

Нужно учиться, учиться! Для этого надо ехать в город. А где взять деньги?

Салат стал собирать малину и продавал ее туристам. За лето скопил деньги на билет. Теперь можно ехать. Куда? Конечно, прямо в Москву! В столице парень пришел в Центральный Комитет комсомола. Там выслушали Салата («Непременно хочу быть геологом!») и направили в Харьков. Так и пошло: ФЗУ, затем работа на шахте «Мария» в Донбассе, потом рабфак и, наконец, геологический факультет Харьковского университета. А после него — сразу на Колыму.

— Выходит, Салат Михайлович, что любовь сделала вас геологом!

Абаев улыбается, переворачивается, хрустя стлаником. Через секунду его лицо становится серьезным, и он говорит уже о другом, о сегодняшнем:

— Трудный у нас нынче сезон, достается партиям от тайги, но сезон очень плодотворный. Особенно в этой партии. Кстати, у меня набралось для них много поручений: и производственного, и личного характера.

— Какие же личные?

— Да вот хотя бы письмо к геологу партии от жены. Срочное! Она родила сына, спрашивает, как назвать. Заранее не согласовали — не любят наперед уславливаться. Что ж, люди есть люди.

Я уже знал про Абаева: он мог прошагать по таежному бездорожью полсотни километров только ради того, чтобы вручить парню письмо или просто рассказать человеку, как живет его семья.

Салат Михайлович посмотрел на вершины сопок.

— Скоро утро. Давайте часок-другой поспим.