Какая она, Победа?

Тоннель

Октябрь 1965 года кончался дождями. С дождями ожили склоны. Около Кызыл-Бейта один из «камешков» попал в шедший из Таш-Кумыра бензовоз, вышиб из-под мчавшейся машины задний мост с колесами и рессорами, как нитку порвал кардан Днем раньше на выходном портале, там, где у подножия крутой осыпи сооружалась подпорная стена, несколько таких же «гостинцев» сорвали и отбросили прочь целый блок каркасной арматуры, полностью подготовленной к бетонированию. И все эти дни к подпорной стене не сунуться, там постоянно по кожухам механизмов, по опалубке и арматуре щелкали камни, они самым натуральным образом выбивали строителей из графика, потому что никакими графиками, никакими нормативами поправки на камнепады не предусмотрены.

— Аналогов нет.

Начальник строительства Зосим Львович Серый смотрит в захлестанное дождем окно прорабской. Наверное, это привычка — вдруг отстраниться от собеседника, от факта, чтобы увидеть панораму в целом, разом охватывая всю проблему. Привычка, рожденная необходимостью. Пусть даже всего лишь повседневным исполнением служебных обязанностей. Это давнымдавно не первая его стройка, пришлось на своем веку и поездить и посмотреть, но Токтогульская и самая длительная, и самая сложная, и потому самая дорогая, одна такая на всю жизнь. Что ни вопрос — проблема, звено вяжется за звеном, и первое среди них — перекрытие Нарына. Стройке нужен котлован, котлована не будет без перекрытия, для перекрытия нужен тоннель, а тоннель нужно еще довести до ума. Но это всего лишь сегодняшние заботы. А дальше?. Как будет осуществлена врезка в борта громадного каньона? Проектировщики ломают головы над освоением склонов до отметки «1300». Но ведь над уступом отметки «1300» еще тысяча метров потенциально неустойчивых пород! Как будут они вести себя во время врезки и сооружения плотины? Как поведут, когда у их подножия возникнет море, рожденное умом, дерзостью, а главное, нуждами человека?

Снимать эти массивы? Но ведь и самая минимальная врезка обойдется в колоссальные объемы дорогостоящих скальных работ! А до каких пределов снимать? Разведочные выработки показали, что известняки и на значительной глубине остаются такими же разрушенными, как на поверхности, с межпластовыми пустотами и кавернами.

Не трогать совсем? Но в районе створа проходит тянущийся на сотни километров Таласо-Ферганский разлом, стройка находится в зоне повышенной сейсмической активности. Как не помнить об этой реальности, если плотина гидроузла будет удерживать целое море, если ниже по течению густонаселенный оазис Ферганской долины?

— Аналогов нет.

Конечно, так можно сказать о любом створе. Так и говорят. Убежденно, не лукавя. Каждый строитель, каждый пишущий на эту тему журналист начинает со слов, что «его» станция уникальная, одна такая на весь земной шар. И это, в общем-то, правда. Ведь любое, самое заурядное гидротехническое сооружение «привязывается» к «натуре», к очень конкретным природным условиям, которые, вне всякого сомнения, единственны и неповторимы.

И потому истинный гидротехник считает свою профессию лучшей, а участь свою, несмотря на катастрофический иной раз расход нервных клеток, завидной. Не может не являться предметом гордости и то обстоятельство, что ГЭС, плотины сооружаются в большинстве своем в необжитых местах, и человеку, причастному к стройке, дается редкая в наш урбанистический век возможность познать чувства землепроходцев и зачинателей. Вот почему так предан своей профессии гидротехник. Из гидротехники почти не уходят.

Бывает, уходят со стройки. Но опять-таки на другой створ.

На бледном худощавом лице печать хронического переутомления, над глубокими залысинами седой суворовский хохолок. Рабочие между собой называют его «папа Серый». Он невысок, подвижен, ранними утрами купается в озере, иногда выкраивает время для пешеходных вылазок в окрестные горы. Иначе, наверное, не выдержать. Ну сколько, кто скажет, длится рабочий день у начальника стройки, такой по масштабу и по значению, как Токтогульская? И возраст, возраст, несмотря на все ухищрения быть в форме! Впрочем, что возраст, чем его измерять? Годами? Их не так и много. Но он не завидует долгожителям, на какие бы фантастические сроки они в своей степенной созерцательности ни сохранялись. Его жизнь измеряется стройками. А каждая стройка — целая жизнь.

Он начинал с реки Вуоксы, с небольшой станции у водопада Иматра на Карельском перешейке, с первой после защиты диплома должности мастера.

Это была осень 1940 года, и котлован находился рядом с погранзоной. Он не увидел свою первую станцию в действии — грянула война. С трудом выбрался в Ленинград. Получил назначение в Душанбе: строил Варзобскую ГЭС, мелкие станции в горных районах. В 1944 году был направлен на восстановление Днепрогэса. Ехал туда с особым чувством. Ведь он кончал институт в Киеве, так что знал знаменитый гидроузел не только по кинохронике или по бесчисленным фотографиям, знал наяву, считал неотъемлемой частью своей студенческой молодости.

У каждого времени есть свои символы, верстовые памятные столбы.

Таким знаком первых пятилеток был в ряду с Магниткой, Комсомольскомна-Амуре и Днепрострой. И потому фашисты взорвали не просто гидротехническое сооружение, в развалинах лежали воплощенные в бетоне стремление миллионов людей к лучшей жизни, их представления о смысле и красоте труда, их энтузиазм, самоотверженность, их песни и надежды.

Страшно было видеть эти развалины. Зрелище их явилось одним из самых яростных душевных потрясений всей жизни, зрительным эквивалентом таких понятий, как нашествие, насилие, отчего восстановление Днепрогэса предстало делом столь же важным, как, скажем, битва под Прохоровкой или прорыв ленинградской блокады. А точнее, одно было прямым продолжением другого, и мысль об этом помогла смириться с тем мучительным для военных лет обстоятельством, что самому побывать на фронте так и не довелось.

Он пробыл на Днепрогэсе до 1947 года, вплоть до пуска трех агрегатов.

Работал рука об руку с теми из когорты первых днепростроевцев, кто остался в живых, кого удалось разыскать, вернуть Днепрогэсу, несмотря на все трудности военных и послевоенных лет. И, значит, он тоже имел право называть себя днепростроевцем. Или хотя бы знать об этом.

Затем была Горьковская ГЭС, Управление монтажных работ, нелегкая ноша начальника Управления берега, ответственного за сооружение плотины и шлюзов. Он пережил здесь катастрофический паводок, вселенский потоп, свое отчаяние перед безмерной мощью разгулявшейся матушки-Волги и столь же отчаянную радость, когда довелось познать, что человек может выстоять даже перед лицом стихии.

Строил Кременчугскую станцию. Вел основные сооружения — ГЭС и плотину, имел, кажется, полное право думать, что нет и не может быть в гидротехнике ничего такого, что могло бы поставить в тупик, поразить или удивить. Предложение, которое он принял в 1963 году, вынудило эту точку зрения пересмотреть.

По правому берегу, по самому краю уже обозначившегося банкета по колено в грязи невозмутимо прогуливается начальник участка механизированных работ Саша Пятерев. Нарын тоже кажется невозмутимым и безразличным. Человек и река кружат друг возле друга, как это делают борцы перед решающей схваткой. Несколько лет назад они дважды встречались в Шамалды-Сае, тогда победил человек. И вот третья схватка. На этот раз в самом логове ревущей реки, в неприступном ее убежище. Кружат друг перед другом два противника, настороженно высматривают в обороне соперника слабые места, и даже воздух полон скрытого, ежесекундно готового взорваться напряжения.

Однако все это «лирика», как говорят на створе. Просто Александр Васильевич Пятерев дает задание бригадиру бульдозеристов Сеяру Феттаеву.

Так основательно подперли они Нарын, так вздулся Нарын от прошедших дождей, что кирпично-бурая вода поднялась почти вровень с насыпью, и тут нужно за ней слоить. Сыпанешь лишнего, перекроешься раньше времени. То, что они сейчас делают, называется всего лишь «предварительным стеснением русла». И большего себе позволить нельзя. Это уж потом, когда все будет готово, они двумя банкетами вплотную подойдут к левому берегу, поднимут воду до критической отметки, взорвут земляную перемычку перед входным порталом обводного тоннеля и забьют, задавят оставшийся семиметровый проран. Так что перекрытие обещает быть спокойным, драматических ситуаций в виде исполинских взрывов и прочих фотогеничных эффектов не ожидается, и любители потрясающих событий могут спать спокойно: сенсаций не будет.

Что же касается драматических ситуаций, то такая ситуация сложилась.

И те, кто имеет к ней отношение, переживают ее остро и глубоко. Стройка упускает лучшие сроки для перекрытия. Упускает, несмотря на то, что люди делают все возможное.

В эти дни дней как таковых Толя Балинский фактически не видел. Он приезжал на створ, солнца еще не было, уезжал, солнце уже скрывалось за горой Кыз-Курган. Все же светлое время — тоннель, своды тоннеля, коленчатая стрела подъемника, а на самом конце ее тесная металлическая корзина да напрочь отмотавший и руки и плечи увесистый пневмомолоток.

Уж лучше любая стена. Лучше бронированный кабель, который нужно тянуть по раскаленным скалам в сторону Кара-Куля, все под открытым небом! А здесь как муха под потолком, нужно и так и эдак разбуривать бетонные своды, выискивать раковины, закачивать в них цементный раствор, разделывать швы блоков. Штормовка в корке цемента. Лицо в цементе.

Цемент в носу, в глотке, кажется, даже в сигарете! Иной раз и поворчать бы, вспомнить, что не твое это дело, что не проходчик ты, не бетонщик, не гидроспецстроевец, но ведь сейчас все в тоннеле, все брошено на тоннель!

Мощное зрелище, где еще увидишь подобное! Ни знаменитый автодорожный тоннель Тюя-Ашу, пронзивший на высоте трех с половиной тысяч метров заснеженный гребень Киргизского хребта, ни самые громадные камеры рудника Хайдаркан не шли ни в какое сравнение с этой циклопической трубой, которая должна вместить в себя самую большую реку Тянь-Шаня. Серые, теряющиеся в желтом полумраке своды смыкаются гдето на высоте четырехэтажного дома. Отражающийся в лужах на дне тоннеля, уходящий за плавный поворот пунктир фонарей и прожекторов только подчеркивает глубину и высь подземных пространств, то там, то здесь озаряемых вспышками электросварки. Вспышки выхватывают затерявшиеся в сизых джунглях арматуры темные человеческие фигурки, фигурки маячат на неясно проступающих из мрака ажурных фермах опалубок. Ревут груженые бетоновозы, надрывно гудят насосы и лебедки скиповых подъемников. Скребут о камень гусеницы бульдозеров и передвижных бурильных установок, пронзителен вопль сирен, глохнут человеческие голоса, люди, разговаривая, стукаются краями касок и, не слыша друг друга, переходят на язык жестов.

— Слушай, откуда берутся такие? — сквозь рев надвигающегося КрАЗа кричит начальник Управления механизированных работ Казбек Хуриев. — Кончил бетон в тоннеле и хоть бы шампанское поставил! Откуда такие берутся?!

Рослый, ладный, в щегольской каске без полей, в туго подпоясанной меховой тужурке, Саша Мальцев добродушно посмеивается Его участок и в самом деле кончил свою долю в тоннеле, так и не дав обогнать себя главному сопернику — Гидроспецстрою. А те уже на пятки наступали. МАЗы шли один за другим, блок сдавался за блоком, не ожидая, когда бетон схватится, люди перекрывали только что забетонированный участок специальными мостками и шли дальше вперед, такие единые, слитные в своем стремлении к победе!

В одну из самых «пиковых» ночей, когда работы в тоннеле достигли предельного размаха, на бетонном заводе сломался пневмоподъемник цемента. Завод стал. В ту же ночь за сломавшейся деталью ушла экстренно снаряженная машина в далекий Шамалды-Сай. В ту же ночь она вернулась обратно. В ту же ночь бригадой Николая Максина был собран новый пневмоподъемник, собран и поставлен на место, не дожидаясь подъемного крана, хотя весит эта штука шестьсот килограммов.

А сейчас «пик» для заводчан прошел, можно помечтать о командировке в Москву или Красноярск, можно спокойно встречать товарищей из тоннеля и не без подначки допытываться у них:

— Ну что вы там, скоро кончите? Где думаете Новый год встречать? На створе? Или все-таки дома?

А на створе по-прежнему напряженно, по-прежнему не до Нового года.

Здесь все еще кладут бетон, строят объезд над выходным порталом, здесь все еще в разгаре работы по цементации стен и лотка тоннеля.

Еще предстоит закрыть бетонными пробками устья подходных штолен, демонтировать, убрать прочь десятки тонн металлоконструкций, управиться с массой всяческих недоделок, работы неблагодарной, расхолаживающей и потому требующей до конца сохранить наступательный порыв штурмующих бригад.

У дверей кабинетов Серого, главного инженера стройки Леонида Азарьевича Толкачева, заместителя начальника стройки Петра Федоровича Шинко несменяемые засады корреспондентского корпуса. «Охотятся» за Хуриевым, за Татаровым и Бушманом. Но точного срока нет, да и не может быть. Ясно одно: все теперь измеряется днями. Подстегивает конец года, необходимость успеть к весеннему паводку отсыпать верховую перемычку, подстегивает, наконец, обещание — перекрыть Нарын в 1965 году!

Над Токтогульским створом гудит обжигающий ветер. Он стелет по земле пламя костров, у которых наскоро отогреваются люди, он мечет в лица вихри белой каменной пыли и уносит голоса. В вагончике участка освоения склонов сидят его начальник Дмитрий Бушман, начальник участка механизированных работ Александр Пятерев и Казбек Хуриев, с трудом удерживающий в еще не отошедших с мороза пальцах черный карандаш. Все работы по осуществлению перекрытия поручены им, и сейчас надо думать, кому из людей можно доверить эту честь.

— Начнем с первых. С тех, кто пробил сюда бульдозерную тропу, кто ставил здесь первые палатки, кто встречал здесь первую зиму памятного 1962 года. Пиши Сеяра Феттаева, Анатолия Курашова. Давайте распишем бульдозеры. В каждой кабине трос. Два троса. Давайте распишем остальных людей. Давайте сделаем все лучше, чем это было в январе 1959-го, чем в октябре 1961 года. Сегодня мы встречаемся с Нарыном в третий раз. Давайте распишем, как все будет выглядеть!

В тот вечер Толя Балинский добрался до дому позже обычного. С трудом стащил заляпанные окаменевшим раствором спецовку и ботинки, мельком глянул в зеркало на свое обожженное постоянным холодом, серое от каменной пыли лицо.

Эля включила газ, разогрела ужин.

— Ты чего так поздно?

— Собрание было.

— А чего сияешь?

— В список попал.

— Ох, Балинский, вечно ты куда-нибудь попадаешь, в какой список-то?

— Участников перекрытия реки Нарын.

— Рад? Можно поздравить?

— Ну… Подъемчик есть.