Какая она, Победа?

Не перевелись еще богатыри.

Толя достал рюкзак, вышел на балкон, осторожно встряхнул давно уж не бывавшую в употреблении вещь. Под майкой поскрипывал корсет, тугая шнуровка придавала необходимую уверенность. Черт, об этом корсете уже все знают. И всех это почему-то ужасно веселит. Балинский в корсете?! А ему все равно, он бы и кринолин нацепил, лишь бы это помогло вернуться в горы.

Вышел из дому, потихонечку выбрался из поселка. Сияло солнце.

Зеленели горы. И все было прекрасно, как и должно быть прекрасно в горах ранней весной. Оглянулся — вокруг никого не было. Не сгибая спины, присел, нашарил два булыжника поувесистей, положил в рюкзак. Потом пошел. Надо с булыжниками ходить. Под нагрузкой. Только тогда толк есть и от ходьбы, и от жизни. А уж кто такой груз себе на горб взвалит, дело вкуса, от каждого по способностям. А может, не так, может, от каждого по потребностям? Вот ему, например, очень потребна Победа. Смешно, конечно, говорить об этом, имея в наличии весьма сомнительных качеств двенадцатый позвонок, но что делать, если предметом первой жизненной необходимости стала именно Победа и именно теперь; как не взвалить ее на плечи?

Вот Бушман. Легка разве упряжка главного технолога стройки? Ан нет, в диссертацию впрягся, статьи пишет. Никак не может смириться с тем, что их кара-кульский опыт освоения склонов так кара-кульским опытом и останется, умрет, забудется, и тем, кто примется строить новые станции в новых горах, придется придумывать велосипед заново.

Плохо ли жилось Леше Каренкину? Всю жизнь был рабочим, именитым бригадиром, героем очерков и интервью, получал дай бог каждому… Взвалил на плечи должность мастера, съехал на оклад в 162 рубля, канул в безвестность; теперь только и спрашивают, куда Каренкин делся, что это о нем ничего не слышно? А он никуда не делся, там же, на створе, разве что трудней стало, сложней.

Экскаваторщику Ткаличеву Александру Агеичу положено уходить на пенсию. Не уходит. Положено отработать смену, сдать машину напарнику и отправляться домой — машину сдает, но домой не спешит, потому что из всяческого железного лома, из арматуры, из подобранных по стройке труб, анкеров, обрезков железа делает для кара-кульских ребятишек карусель, и не может ее не делать. Ему за Кара-Куль обидно. За малышню. Почему городские могут кататься на карусели, а кара-кульские нет? Что у него, руки отсохнут карусель сделать? Не отсохнут. Взвалил Агеич камешек на плечи.

Понес.

Теперь все знают о «послойке», о токтогульском методе укладки бетона в плотину. Но ведь не было такого метода, не предусматривалось. Как это так, без блоков, слоями, укладывая их с помощью специально сконструированных электробульдозеров? Не рисковал ли главный инженер Леонид Азарьевич Толкачев, пробивая эту идею, связывая с нею судьбу всей стройки, труд сотен и тысяч людей? Взвалил на себя камешек. Увлек других.

И сегодня электробульдозеристы Сеяра Феттаева трамбуют бетон там, где каждый метр высоты давался лишь ценой предельного напряжения сил даже ему, Балинскому.

Толя присел, опять таким же образом, не сгибаясь, добавил в рюкзак еще один булыжник. Ну вот, теперь, кажется, в самый раз. Миновал гравзавод, карьеры; сытый рык дизелей стал постепенно стихать. Он не старался слишком усердствовать в первые дни. Но не хотел и того, чтобы кто-то видел его за этим занятием. Пришлось для прогулок выбрать место поглуше, и Первомай провел в ущелье Каинды, на Березовой поляне. Тут еще пахло снегом, из влажной земли торчали подснежники, а «единички» были вовсе в снегах и издали вполне могли сойти за «пятерки». Попил березового соку, позагорал, полазил по скалам. Тут сделал открытие, что главное для него — это избегать «нагрузок на изгиб» и что «вертикальные нагрузки» — это не так и страшно. Тем и стал руководствоваться. Уже через две недели отправился километров за сорок и шел почти без отдыха, чтобы знать, на что годен. Ночевал в горах, вернулся к вечеру следующего дня, а в Кара-Куле уже переполох, и Эля собирала ребят на поиски. Конечно, влетело. А он только отшучивался, дескать, чего пристали к инвалиду! Где это видано, чтобы инвалид контрольный срок оставлял, когда, дескать, придет. Да и попробуй оставь. Разве выпустите?

14 мая в Дагестане ударило сильное землетрясение. Пострадало строительство Чиркейской ГЭС. Чиркей в Кара-Куле знали. Там тоже каньон, только в несколько раз поменьше, а подступы к стенам легки отовсюду: и с нижних отметок и с верхних. Тотчас собрали отряд скалолазов. На помощь чиркейцам должны были вылететь Леша Каренкин, Энеш Токторбаев, Джеенбек Алахунов, Юра Горлач. Насонова. Балинского не приглашали. Да и как приглашать? Тогда он пришел сам и сказал, что Насонову не отпустит, что, если так уж надо, чтобы она ехала, пусть в таком случае пошлют и его.

Маневр удался. Так нашел себе дело. Конечно, на склонах работать не мог и теперь только смотрел, как работают другие. Скалы были потревожены, много вывалов, заколов, очень ненадежных камней.

Понадобились еще люди, и его попросили подготовить группу скалолазов.

Начал вести занятия. По своей, «токтогульской» программе. Говорят, в краеведческом музее Махачкалы потом экспонировалась фотовыставка «Киргизские скалолазы на строительстве Чиркейской ГЭС». Действительно, ребята многое там сделали. Но сам он особого удовлетворения не испытал, разве что отвлекся немного от мыслей о позвоночнике, посмотрел новые места. Конечно, какая-то польза от занятий была, его благодарили, жали руки, но ведь он видел. Как пользовались вместо грудной обвязки какой-то самодельной, похожей на уздечку петлей, так продолжали пользоваться и потом. Тут сложились свои, доморощенные приемы, которых, впрочем, на скалах Чиркея вполне хватало.

Да и то сказать, зачем человеку дифференциальные исчисления, если нужно всего лишь рассчитаться за булку хлеба. Нет, это не Токтогульский створ.

На обратном пути заехали в Крым. Погостили у родных Эли, несколько дней провели на алуштинском пляже. Вот что ему сейчас нужно — море! Эта горячая галечка под спиной. Эти волны, теплым языком лижущие босые пятки. Эти глухие вздохи прибоя с той сдержанной, затаенной до поры до времени мощью стихии, которую можно ощутить разве еще только в горах.

— Откуда это хулиганье берется? Откуда понаехало! Толя поднял голову. Рядом возвышалась монументальная дама в лиловом купальнике.

Она в упор бесцеремонно разглядывала его татуировку и громко делилась с окружающими своими наблюдениями.

Эля предупреждающе тронула его рукой. Она видела, что Балинский задет, а когда Балинский обижен, обычное добродушие и чувство юмора подчас изменяют ему. Тогда может быть все. И обидчивая резкость, и намеренная грубость, тогда уж он не оглядывается, сплеча рубит, что и обеспечивает его в достаточном количестве теми неприятностями, которые у него всегда были и есть. Но Балинский уже вставал. С трудом разогнулся, не оглядываясь, пошел с пляжа. Настроение было испорчено. Нет, надо лечь на операцию, убрать все эти художества. Но когда? Он только что со стола, может, хватит с него медицинского обслуживания, обслужился! Ах ты, горе луковое, золотая, так сказать, пора счастливого детства! Черт бы вас драл, властители дум подзаборные, с иголочкой и пузырьком туши в руке! Сказать бы вам пару слов, мастера графики из ошских дворов, да язык не повернется.

Многие ли из вас дожили до мирной поры?

Догнала Эля. Молча пошла рядом. Потом подтолкнула, тихо прошептала:

— Гляди, Балинский! Собрат!

Балинский поднял голову. Впереди, с трудом переставляя склеротические ножки, продвигался тщедушный, сморщенный старичок; на его бледной спине синела какая-то длинная замысловатая татуировка. Текст гласил: «Не перевелись еще богатыри на русской земле». Стараясь не глядеть друг на друга, свернули в сторону, взбежали по лестнице, на ходу вскочили в троллейбус, и только здесь отсмеялись, сколько хотелось.

Не перевелись еще богатыри на русской земле.