Какая она, Победа?

Челябинский дубль. Борис Гаврилов

Их было шестеро. Заведующий кафедрой химии Курганского машиностроительного института, кандидат технических наук, мастер спорта Александр Рябухин, научный сотрудник Института медико-биологических проблем, кандидат технических наук, мастер международного класса Борис Гаврилов, кандидаты в мастера аспирант Челябинского политехнического института Владимир Художин, преподаватель Челябинского автомобильного училища Геннадий Сидоров, преподаватель Челябинского политехнического института Станислав Бедов и старший научный сотрудник Уралниистромпроекта Валерий Мокшанцев. Как и в 1967 году, командой руководил Рябухин, и он рассчитывал взять реванш за ту кончившуюся лично для него неудачей первую попытку. И потом траверс 1967 года челябинцы сделали «с натягом», через силу, а теперь хотелось доказать, что Победу можно пройти легче, умелей. Что касается Гаврилова, то и у него был свой интерес. Пройти траверс с запада на восток значило пройти по ветру. А вот если против ветра? С востока на запад? Наверное, это будет потрудней, и, стало быть, как не принять участия в столь заманчивом предприятии? Тем более здесь, в родных краях…

Борис жил когда-то во Фрунзе, здесь, в Киргизии, начинал. Ему было лет четырнадцать, когда отец, Аркадий Евдокимович Гаврилов, впервые взял его с собой в Ала-Арчу, на альпиниаду, проводившуюся в районе ледника Адыгене. Отец имел по альпинизму второй разряд, звание инструктора. А еще будучи инженером-механиком, он работал в центральных мастерских Киргизского геолого-управления и по долгу службы часто выезжал в разведочные партии, разбросанные по всему Тянь-Шаню. Нередко с ним ездил и Борис. Нет, он никак не походил на эдакого сынка обеспеченных родителей, лелеющих своего вундеркинда под оранжерейным колпаком. Да и отец, всегда собранный и строгий, мог со стороны показаться скорее педантом, сухарем, нежели чадолюбивым папашей; «патоки» в этом доме не любили. И чуть ли не с восьмого класса у Бориса были и настоящие горные ботинки, и штормкостюм, и рюкзак, и ледоруб, и спальный мешок, и лыжи, и всяческая литература о горах, альпинизме — справочная, учебная, географически», которую он постоянно штудировал, то заучивая наизусть высоты Анд и Гималаев, то тренируясь с закрытыми глазами в завязывании охватывающего узла. Комната Бориса в ту пору — мансарда деревянного коттеджа с крутой скрипучей лестницей и почти всегда открытым окном. В окно видны горы. Стол, кровать, самый спартанский интерьер. Всегда чисто, убрано, всегда все на месте. Так воспитывался. Так привык. Подобная организация жизни позволила и серьезно учиться, и всерьез заняться альпинизмом.

Школу окончил с медалью, поступать в институт уехал в Москву, в физико-технический. Теперь ближе стал Кавказ, зачастил туда, со временем вписав в свою альпинистскую книжку все наиболее известные маршруты, вплоть до траверса Безингийской стены. Но первую пятерку сделал опятьтаки в Киргизии, в Ала-Арче, осуществив мечту еще школьных лет, представлявшуюся такой фантастически-дерзкой и невозможной, — траверс башен Короны. Оказывается, и это по силам. Что дальше?

Известному высотнику Борису Романову обязан приобщением к Памиру. Первый в жизни семитысячник — пик Евгении Корженевской с юга принес и первую спортивную награду — серебряную медаль первенства страны.

Затем экспедиция на Тянь-Шань. Руководил сам, задумав пройти один из сложнейших и еще никем не хоженных высотных маршрутов — траверс шеститысячников хребта Тенгри-Таг. Во время забросок поднялись на пик Чапаева, на пик Горького, освоив таким образом самые значительные вершины гребня. Однако при спуске с пика Горького поспешили, попали в лавину, щедро предоставив начинающему врачу Шиндяйкину целый комплект открытых и закрытых переломов, ушибов, колотых и резаных ран — для практики.

Такие случаи разбираются в соответствующих комиссиях, и руководителю группы обычно выдается по первое число. Получил свое и Борис. Все же эта история его отношения к высоким горам не изменила, и через два года он вновь был на Иныльчеке, поднявшись в составе команды Бориса Романова на весьма и весьма уважаемые вершины — Шатер и Хан-Тенгри. Так укрепился в амплуа высотника и, когда челябинские альпинисты, только-только вступавшие на подвижническую стезю высотных горовосхождений, пригласили к себе на пик Ленина в качестве консультанта, не отказался, отправился с ними на Памир, а через год с ними же ушел на траверс Победы. В 1969 году они были снова вместе, совершив сложнейшее высотно-техническое восхождение на пик Коммунизма по стене с ледника Гармо.

Так что к новому траверсу Победы подготовились основательно, схоженности на всю жизнь хватит, не меньше. Удастся ли только этот дубль?

Повезет? Ну хотя бы с погодой?

Вначале все складывалось самым благоприятным образом. Был наст, и траверсанты за один день от 4700 поднялись на Чон-Терен. Еще два дня, и они на Восточной Победе. Во время акклиматизационного выхода команда смогла пробиться от Иныльчека к Чон-Терену только за пять дней, а до цели выхода — пика Военных Топографов так и не дошли, ограничившись высотой 6700, хотя потратили тринадцать дней. А тут четыре дня, и Восточная вершина! Что значит погода, разное состояние снега на одном и том же маршруте, что значит с умом проведенная акклиматизация!

Отличная погода! Как жаль, что она начинает портиться. Буран настиг на подъеме к пику Советская Армения, и они два дня отсиживались, откапываясь через каждые два часа. Палатки были по конек в снегу, затем и вовсе оказались в глубоких ямах, куда бесконечно струились сыпучие снеговые волны. Пошли дальше, надеясь, что уж на крутом-то склоне вновь появится наст. Но эта надежда не оправдалась. Каждая веревка давалась с неимоверным трудом, они буквально плыли вверх по грудь в снегу. А ведь было круто, во время траверса 1967 года они проходили здесь по льду, это был один из самых технически сложных участков всего двадцатикилометрового пути..

За день пробились. С пика Советская Армения сквозь дымные полотнища снежных флагов перед ними открылось грандиозное зрелище Главной вершины, ее восточных склонов. Впечатление было такое, будто они никуда еще не поднимались, будто они все еще находятся внизу, на леднике, и что им еще только предстоит сделать первые шаги. Не было лишь прежних сил. Они остались в оплывающих снегах только что преодоленной крутизны, и чйля-бинцы снова шли на пределе, почти так же, как в 1967 году; впрочем, сравнивать мог только один человек — Борис Гаврилов.

День поднимались на гребень Главной вершины, день тянулись по гребню. Появился наст, но уже сказывалась и высота и усталость, так что продвигались медленно, куда медленней, чем планировалось, даже со скидкой на непогоду. А погода все не улучшалась, и на вершину взошли в тумане. Видимость была скверной, и все же Борис узнал место, где в 1967 году отсиживались трое суток… Неужели это вновь повторится? Хотелось найти оставленную тогда записку, но тура обнаружить не удалось. Заночевали.

Утром 9 августа Бедов и Гаврилов вновь отправились на поиски. Они прошли две веревки и сразу же наткнулись на тур. Но это оказался тур с запиской Люси Аграновской. Тур 1967 года разыскать так и не удалось, а ведь Борис сам оставлял записку на вершине Победы. Снесло бураном?

Замело снегом?

День ясный. Солнце. Как будто вполне хорошая погода. Но какой сильный ветер! Какой дикий холод! Надо скорей уходить с вершины, но от палатки зовет Рябухин. Саша говорит, что приболел Художин. В общем, ничего страшного, все чувствуют себя не очень здорово, но посмотреть надо.

Потеплей укрыли. Напоили горячим чаем. Дали таблеток. Потом начали собираться. Разгрузили рюкзак Художина. Володя стал возмущаться, дескать, с какой стати, ни в коем случае; он продолжал ворчать и на спуске, и эта воркотня выглядела вполне убедительно: он был в команде самым сильным и лучше всех работал. Ему даже Борис Гаврилов завидовал. А уж Гаврилову грех сетовать на свое здоровье — второй раз на Победе. Таких, как он, всего три человека и есть на свете на всю альпинистскую братию.

Розин, Студенин да он, Гаврилов. Но у Гаврилйва оба раза траверс. Туда и обратно. И тут уж он единственный.

К четырем часам спустились на 7300. Скальный гребень непрост, а погода испортилась окончательно. Поставили палатку, заночевали. Володя чувствовал себя нормально, и это как-то успокоило. А главное, вершина была за плечами, теперь лишь небольшой подъем на Важа Пшавела и снова вниз, вниз, до самого Дикого, до базовых лагерей и встреч с друзьями. Но утром 10 августа мела пурга, и она продолжалась весь день. Только веревочную оттяжку и можно было разглядеть в вихре летящего над гребнем снега, и они не рискнули свернуть палатку. Решили отсиживаться, и это казалось тогда единственно возможным решением. Если б они знали, что Художин болен!

Если б люди умели отличать на семи тысячах больного человека от здорового!

К вечеру у палатки раздались голоса, скрип шагов, и в палатку, раздирая смерзшееся кольцо входа, просунулась чья-то заиндевевшая голова, показалось чье-то лицо, покрытое коркой льда. Это был Студенин.