Какая она, Победа?

Бушман. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович!

— …Здесь он, Дмитрий Владимирович! Выписали бы его скорей, что ли?

Все равно не лежит. Он бегает, а мне краснеть перед Яшаром Газиевичем.

Хоть вы повлияйте, Дмитрий Владимирович, — жалуется нянечка.

Это пришел Бушман. В строгом темном костюме, в строгом галстуке, худой, высокий, с прямым внимательным взглядом глубоко посаженных серых глаз. Тронул пальцем очки. Протянул руку.

— Здравствуй, Толя.

— Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Владимирович!

Бушман младше Балинского на год. Но он начальство, и потому, если смотреть со стороны, форма их обращения друг к другу едва ли может привлечь внимание, таких взаимоотношений пруд пруди. Но в том-то и дело, что Бушман, которого еще со времени Уч-Курганской ГЭС многие привыкли звать просто Димой, в общем-то, безукоризненно вежлив, особенно с подчиненными, до ледяного корректен и официален, когда человек чужд, антипатичен, провалил работу. А Толя, в свой черед, начальственного тыканья органически не переносит, аллергия у него на это дело, он тут же отвечает соответствующим образом, кто бы ни вздумал похлопать его по плечу.

Но Бушману он говорит «вы».

А Бушман ему «ты».

И это, наверное, что-то да значит.

— Что, Толя, отдохнуть решил?

— Не все же вам, Дмитрий Владимирович, другим тоже полежать охота.

— Один — ноль, — Бушман скупо улыбнулся, — говорят, бегаешь уже?

В горы не собираешься?

— Как же не собираться? Собираюсь. На Победу готовлюсь.

— Понятно, — сказал Бушман, — только я по делу. Есть должность мастера. Хотели бы тебя пригласить. Давай выздоравливай и выходи. Хватит пижонить, в рядовых отсиживаться. Возраст, Толя. Пора!

— Не получится, наверно, Дмитрий Владимирович. С освобождением трудно будет. Сами же не отпустите.

— С каким освобождением? Куда?

— Так на Победу! Я же говорю!

Бушман удивленно посмотрел поверх очков.

— На Победу… После такой травмы?

— Прецедент есть… Я что, только пример беру…

Балинский довольно хохотнул. Приятно, когда шутка получается, когда человек, для которого она предназначена, может ее оценить. У Бушмана тоже была своя Победа. Он тоже отлежал свое в больнице, только все выглядело мрачнее и шансов на выздоровление не оставалось совсем. Сотрясение мозга.

Возвращались после воскресной прогулки к Карасуйским озерам, решили подъехать на попутном грузовике. Через пять минут машина перевернулась.

Его доставили в больницу, он был без сознания целую неделю, три недели отдежурили у постели жена, друзья, товарищи по работе, потому что он держался только на кислороде. Эля тоже дежурила, когда Ира Бушман вконец валилась с ног. Так все вместе его и вытащили. Домой Диму перевезли 30 сентября 1968 года. Число это запомнилось еще и по той причине, что в тот день в основание плотины уложили первый куб бетона и на площади Гидростроителей народ собрался на митинг. Ревели карнаи, гремел оркестр, а площадь рядом с домом, все слышно. Бушман с тревогой вслушивался в трубный глас карнаев и все спрашивал, что происходит. Он не мог держать голову. Не мог стоять на ногах. На него было больно смотреть, но он рвался из рук, и Ира ничего не могла сделать.

— Там что-то случилось, — говорил Бушман, — я должен быть в котловане!.

Дважды в неделю на пустыре возле дома Бушмана садился вертолет санитарной авиации. Это прилетал нейрохирург из Фрунзе. Потом он стал прилетать раз в неделю, потом визиты с неба прекратились. Все, что могли, врачи сделали. Теперь Бушмана должен был вытаскивать сам Бушман.

Он был почти здоров. Почти, но в положении человека, у которого нет прошлого, который в самых обычных делах не уверен в том, правильно ли поступает. Он не решался принимать участие в разговорах, боясь сказать что-либо невпопад. Боялся спрашивать, опасаясь спросить что-либо не то. Будь Бушман личностью менее заметной, было бы, наверное, проще. А его в Кара-Куле знали все, и десятиклассники писали сочинения на тему: мой любимый герой — Дмитрий Бушман. В него верили. Как и в любом другом коллективе, в Нарынгидроэнергострое было несколько светлых голов, идеями и энергией которых питалась стройка, одна из них Бушмана. И потому казалось диким, что этот человек вот уже восемь месяцев ничего не «выдает на-гора», бездействует, что он — надо же такое — сомневается в себе. Ему стали предлагать приступить к работе. Просили. Даже ворчали, дескать, в Управлении основных сооружений форменный «мертвый сезон», все болеют: и начальник управления Хуриев, и главный инженер Татаров, а Бушман в такой момент экскурсии себе устраивает! Хватит экскурсий, Дима! Работать некому!

Он сам так называл свои поездки — экскурсиями. На створ приезжал, как всегда, раньше всех и проводил там весь день. Ходил. Смотрел. И ни о чем никого не спрашивал. Только слушал. И постоянно проверял себя.

Изощренно, казуистически расставляя себе ловушки с тщанием впавшего в маразм экзаменатора, получающего наслаждение от тех затруднений, которые испытывал ученик. Потом начал выдавать первые рабочие предложения. Но, опять-таки не прямо, не от себя, он настраивал на них собеседников, подводил к этим решениям и, когда товарищи нащупывали окончательный вариант, получал возможность самым объективным образом убедиться в том, что в системе его логических построений нет западающих звеньев.

— Я про врача одного читал, — с невинным видом продолжал Балинский, — он два года на столе пролежал. А потом надоело, встал и пошел в горы. Может, и у меня получится, а, Дмитрий Владимирович?