Какая она, Победа?

С перекрытием вас, братцы!

Будильник изобретен для строителей. Иначе как проснуться в назначенное время, если со створа вернулся только в час ночи? Если через каждые пятнадцать минут приходилось вскакивать к телефону, потому что звонки могли быть только со створа? Бушман и на этот раз поднялся к телефону, но телефон молчал — звонил будильник. Несколько минут одеться, несколько минут разогреть вчерашний борщ и уже на ходу выпить чашку крепкого чая. Бриться некогда, сунул электробритву в карман. И еще несколько минут искал очки, которые куда-то сунул перед сном.

А под окном уже нетерпеливо пофыркивал «уазик», и, когда начальник участка освоения склонов рывком распахнул дверцу, его встретил приглушенный голос Казбека Хуриева, с головой закутавшегося в белый полушубок:

— Ну и горазд ты спать, Бушман!

Было три часа сорок пять минут.

Машина взяла с места, унеслись в ночь спящие дома Кара-Куля, замельтешили в свете фар бетонные парапеты на серпентинах перевала Торпу. И всю получасовую дорогу до створа в «уазике» молчали, потому что все было давно сказано и сегодня нужно было только действовать. Так начинался для них этот день — 6 января 1966 года.

Впрочем, для «уэмэровцев» этот день не имел начала. Так смешались границы дней и ночей, границы суток и смен, что, когда прораб заказывал диспетчеру машину на день перекрытия, он просил ее на завтра, хотя это «завтра» уже давно наступило. И когда первая из машин, проехавших в этот день из Кара-Куля на створ, — «уазик» Хуриева — вырулила на залитую слепящим светом прожекторов шестнадцатую площадку, день перекрытия Для бригады Юрия Аникеевича Новожилова был в самом разгаре.

К машине вышли прораб Кайрат Умралин и мастер Владимир Гребенюк.

Никаких приветствий: они, собственно, не расставались, было только несколько отрывочных и лишь им до конца понятных фраз. И снова «уазик» срывается с места, и шестнадцатая площадка с ее нагромождениями заготовленных для перекрытия скальных глыб и застывшей в ожидании приказа колонной тяжелогруженых самосвалов уходит за поворот.

Впереди, выхваченный из мрака сильными прожекторами, возникает банкет верховой перемычки. Над прораном портрет Токтогула и краснобелая полоса лозунга. Выше скальная стена уходит в непроницаемую темень, из-за нависшей глыбы которой едва-едва выглядывают залитые белой луной скалы отметки «1300». Проран освещен, вода в нем как зажатая в спираль стальная пружина, несущаяся со скоростью одиннадцати метров в секунду.

Сразу за прораном, за его перепадом эта литая пружина словно взрывается, она образует безумно ревущий, грохочущий котел, дрожь его каменных стен передается банкету, и тот подрагивает, настолько силен напор рвущейся из плена реки.

Хуриев хлопает дверцей, идет к тоннелю. А его ствол все еще забит машинами, там все еще устанавливают датчики контрольно-измерительной аппаратуры, режут торчащие из стен пеньки стальных балок.

— Елкин к двум часам должен был уйти из тоннеля, — докладывает вынырнувший из-за экскаватора Саша Пятерев. — А сейчас сколько? Пятый!

Я перемычку трогать не могу!

— Ты поспи иди, Саша, — просит его Хуриев. — Заберись в «уазик» и отдохни. Хотя бы час, там тепло, слышишь?

В черноте предутреннего нёба над створом появляется спутник. Его заметил кто-то из гревшихся у костра, показал другим. Как утверждают летописи, не было в старину ни одной порядочной битвы, накануне которой не появлялось бы небесное знамение. Знамения определяли исход битвы.

Они предвещали победу или поражение. Что предвещаешь ты, спутник? Ведь «Нарын есть Нарын», смысл этого ходячего на стройке выражения постигается именно здесь, на мягко прогибающейся под тяжестью бульдозеров земляной перемычке, на ощетинившемся клыками тетраэдров верховом банкете.

Хуриев поднимает руку. Рев дизелей глохнет, бульдозеристы, их бригадиры Сеяр Феттаев и Анатолий Курашов собираются вокруг начальника УМРа. — Курите, ребята, пока время есть.

Идет по кругу пачка сигарет, в двух шагах тяжело бьет об осыпающуюся кромку черный Нарын. Хуриев припадает к нивелиру, целясь объективом в деления полосатой рейки. Ошибиться нельзя. Снимешь с перемычки лишнее, и кто знает, удержит ли она Нарын? А в тоннеле люди, машины. Когда же в конце концов они уйдут оттуда?

Они уходят в семь утра. Что-то торжественное было в их уходе. Ползли бульдозеры, ползли, дергаясь на поворотах, как танки, медлительные подъемники, ползли телескопические вышки и дежурные машины.

Гидроспецстрой уходит из тоннеля! Там, перед входом, остается лишь пламя брошенных костров, там дотлевает опалубка, подожженная брызгами расплавленного металла, там все еще светит редкая гирлянда электроламп, которую уже некогда и некому снимать.

Уходят с перемычки и бульдозеристы. Остается лишь № 81 Хаписа Шадыева. Чем глубже он срежет перемычку, тем легче будет перекрывать Нарын. А перемычка срезана почти вровень с водой, на ее наклонной плоскости проступают темные пятна, когда бульдозер доползает до края и валит грунт в Нарын, его нож задевает воду, и кто-то, не выдерживая, кричит:

— Смотри, Хапис, останешься в Нарыне!

Но Хапис не слышит. За стеклом коричневый подшлемник, внимательное лицо и щегольские усики. «А, ничего, — говорит улыбка Хаписа. — Мы привыкли. В другой раз пешком бы не прошел, где на бульдозере пролез…»

Накануне в Доме техники состоялась долгожданная прессконференция. Ее вели секретарь парткома Мирзали Абдурахманов, начальник стройки Зосим Серый, главный инженер Леонид Толкачев. Был задан вопрос, кто сбросит в проран первые «негабариты». Не было вопросов о другом — кто погрузит их? А ведь ход перекрытия определялся не только на верховом банкете, а скорее всего на шестнадцатой площадке, где под тяжестью скал рвались стальные стропы, где угрожающе кренились подъемные краны, где люди, как бублики на шпагат, нанизывали на трос по три, а то и по четыре железобетонных тетраэдра.

И все понимали: будет порядок на шестнадцатой площадке, будет перекрытие. Поэтому посылали туда самых надежных — верхолазов из бригад Леонида Каренкина, Геннадия Абрамова, Алексея Петрова, старшим на увязке тетраэдров был назначен комиссар участка, партгрупорг Василий Буянов.

Балинский даже рассмеялся, когда узнал о том, что будет грузить «негабариты». Обычная «невезуха»! Именно это и должно было с ним случиться, именно это! Ждать бог знает сколько времени, насквозь процементироваться ради этого дня в обводном тоннеле, пробиться в конце концов в число участников перекрытия, а перекрытия не увидеть! Вечная история! Не везет, и все!

И еще одна история. Когда ехали на створ, у моста через Нарын их остановил наряд милиции, появившийся здесь в связи с небывалым для Кара-Куля наплывом гостей.

— Куда?

— На створ.

— Ваши пригласительные билеты?

— Какие билеты, мы на смену!

— Ничего не знаем. Без пригласительных билетов проезд запрещен.

— Да вы что, смеетесь?..

Ребята от неожиданности пустились было в пространные объяснения, но тут же, осознав комизм ситуации, махнули рукой. За ними и так сейчас примчатся. Закурили, удобно развалились на лавках, всем видом выказывая готовность стоять на месте хоть до конца перекрытия и ждать.

— Ну что ж, мы понимаем. Нельзя, так нельзя! — хмыкнул Балинский.

А мимо торопливо проскакивали машины со счастливыми обладателями пригласительных билетов, ехали гости из Москвы и Фрунзе, из Оша и Таш-Кумыра, из райцентра и окрестных колхозов, ехали корреспонденты газет и журналов, кинохроники и телевидения, ТАСС и радио. Они могут спешить.

Могут занимать места на смотровых площадках, нетерпеливо поглядывая на часы. Может даже прозвучать команда, взлететь сигнальная ракета, а перекрытия все же не будет. Не будет, потому что главные действующие лица до створа еще не добрались. Они сидят в кузове обшарпанной дежурки, постукивают от холода рантами побитых горных ботинок, покуривают, пряча сигарету от ветра в кулак, и тихо улыбаются чему-то своему. Очевидно, тому, что у них не оказалось пригласительных билетов. Так неожиданно довелось еще раз осознать, что значит рабочий человек. Нет без него ничего.

И ничего не будет.

Покуривать пришлось, конечно, недолго. Скрип тормозов сразу нескольких машин, растерянные объяснения ревностных исполнителей «от» и «до», на которых в эту минуту жаль было глядеть, бешеный бег машины по бетонке и вдруг разом нахлынувший азарт горячей, необычной, праздничной работы. Синий чад перегруженных машин, вибрирующий стон тросов, визг железа, резкие отмашки строповщиков, их безмолвно обращенные к шоферам взгляды, дескать, как там дела, на проране, много еще?

Ряды тетраэдров убывают медленно, кивок в сторону тетраэдров.

— Хватит?

— Даже останутся!

— Что Пятерев делать с ними будет? Солить?

— Запас карман не дерет. Для следующего перекрытия останется!

— До следующего. До этого еще дожить надо!

— А куда ты денешься?

— Стой, слушай, что там на створе?

— Обыкновенно. Перекрытие!

Восемь часов пятьдесят минут. Четырехкубовой экскаватор Алексея Фисенко и Федора Климова, выдвинутый на самый край прорезанного бульдозерами русла, властно опустил на перемычку тяжелый ковш.

Несколько таких заходов, и из-за ковша выступила мутная нарынская вода.

Она просачивалась сквозь узкую кромку почти срытой перемычки, и кромка эта с каждым поворотом экскаватора становилась все уже и уже.

Внимание собравшихся переключилось на острие банкета. Девять часов утра. С первым боем кремлевских курантов громкоговоритель прогромыхал из штаба перекрытия слова команды. И едва они, неузнаваемо искаженные эхом, замерли в скалах, из-за поворота торжественно выполз первый Кр АЗ, неся на радиаторе алое знамя. Это была машина комсомольского экипажа Станислава Радюкова и Бориса Амиранова. Перекрытие началось! Ухнули в проран первые «негабариты», рухнули на левый берег долетевшие до него всплески воды.

Девять часов пятнадцать минут. Внизу забегали фотокорреспонденты, оттуда доносится нестройное «ура!». Это очередной удар экскаваторной лопаты пробил наконец-таки в перемычке брешь, и вода, все ширясь, все раздвигая, руша рыхлые берега, пошла сквозь перемычку. Она набирала мощь с каждой минутой, она размывала перемычку, она все более становилась рекой.

Нарын пошел в тоннель! Зеленым цветком нависла над прораном первая праздничная ракета. А на банкет один за другим пятились, вздымая к небу кузова, тяжелые КрАЗы, натягивали страхующие тросы бульдозеры, там висели над самым прораном сигнальщики, делая отмашку яркими искорками флажков, там, на самом острие банкета, словно прокладывая путь среди бушующих волн, мелькали то белый полушубок Хуриева, то выгоревшие штормовки и куртки Пятерева, Бушмана, Сарыгулова, Майляна…

Шел за часом час. А банкет словно не удлинялся, весь тот шквал бетона, скал и грунта, который со скрежетом и искрами рушился в проран, исчезал, казалось, бесследно. Но так только казалось. Проран неумолимо сокращался, особенно после визитов БелАЗа.

Два часа сорок пять минут дня. Снова появляется Бел АЗ. Под восторженные крики мгновенно хлынувшей на банкет толпы он валит в узкую щель прорана очередную связку тетраэдров тонн эдак на шестьдесят, и те касаются стены левого берега. Нарын перекрыт!

Взрываются залпы ракетниц, «ура!», порыв такого непосредственного и общего ликования, который встретишь не на каждом празднике. Да это и есть праздник.

«.Проходит еще несколько минут, и все сто сорок кубов нарынских вод устремились в обводной тоннель», — писала в те дни одна из газет. Если б так было! Тогда на митинге в честь перекрытия, состоявшемся в Кара-Куле на площади Гидростроителей, присутствовали бы и «уэмэровцы». А их почти не было в праздничной толпе, потому что и в пять и в шесть часов вечера сквозь банкет пробивалась почти треть реки, и эту оставшуюся треть тоже нужно было загнать в тоннель. И потому те, кто начинал этот бесконечно длинный день и кому, может быть, в первую очередь надо было стоять на осененной красными транспарантами главной площади Кара-Куля, те оставались на своих местах. Там, на створе, по-прежнему выли гидроподъемники самосвалов, по-прежнему озабоченно суетились сигнальщики, не было только толпы зрителей и гостей, не было шашлыка в десятом тоннеле и тех увлеченных своими обязанностями товарищей из областного управления милиции, которые упорно пытались удалить с банкета вместе с прорывающимися вперед гостями и тех, кто вел перекрытие.

Впрочем, эти молодые начальники и прорабы сами виноваты. Уж больно несолидно они выглядели, не было в них ничего «начальственного», да и сам начальник Управления механизированных работ Хуриев вовсе на начальника и непохож. Вот он стоит и курит, продрогший, голодный и смертельно усталый, стоит в кольце тесно обступивших его таких же усталых людей, и бродит по их лицам медлительная улыбка, которой они не могли себе позволить еще час назад.

— А знаете, братцы, наконец-то у нас есть верхний и нижний бьефы.

Остановка за малым — ГЭС!

Они не спеша обдумывали эту сотворенную своими руками новость, отчетливо представляя, что перекрыли не только Нарын, но и какую-то страницу своей жизни, и, может быть, самую дорогую. Прощай, страница первых палаток и бульдозерных троп, прощай, памятная навсегда эпопея освоения склонов! Начинается новая глава, которая, конечно же, не обещает быть ни проще, ни спокойней, а как уж она сложится, время покажет.

— С перекрытием вас, братцы!