33 визы. Путешествия в разные страны

Август 1960 — февраль 1961 года ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ПАТРИСА ЛУМУМБЫ

Я читал эти страшные строки поздней февральской ночью тысяча девятьсот шестьдесят первого года, пристроившись у краешка стола, заваленного грудой депеш, поступавших из всех столиц мира. Безумолчно стучали, словно пытаясь обогнать время, радиотелетайпы, змеились желтоватые ленты телеграфных свитков, испещренные мелкими буковками, — в эфире бушевал невероятный шторм новостей: весь мир бурно протестовал против убийства Лумумбы. И даже дежурный по радиосвязи, привыкший за долгие годы своей беспокойной службы ко всякому, был бледен и сумрачен. «Мерзавцы, — глухо говорил он, — какие мерзавцы», — кладя передо мной поверх всех депеш еще одну, самую последнюю, циничную в своем лаконизме:

«Нью-Йорк, Ассошиэйтед Пресс. Из Элизабетвиля сообщают, что тело Лумумбы было сожжено. Находящийся на службе властей Конго пилот, который доставил пленного Лумумбу в Элизабетвиль, рассказал в беседе с корреспондентами: «Они вырывали у него пряди волос из головы и заставляли его их есть...»

«Они вырывали у него пряди волос из головы и заставляли его их есть...» — не знаю, что это за пилот, но в его холодном, без тени человеческой эмоции, описании пытки, которой подвергался человек, увозимый на смерть, было что-то напоминающее регистры эсэсовских архивов.

А я смотрел на этот неровно оборванный лист телеграммы и где-то далеко за ним видел гордое и сильное лицо большого человека, которого палачи не смогли сломить никакими пытками и который даже после смерти своей настолько страшил их, что они поспешили сжечь его тело и рассеять пепел. И мне хочется рассказать о встречах с этим интереснейшим человеком — судьба свела меня с ним в те дни, когда лощеные чиновники тогдашнего генерального секретаря ООН Хаммаршельда, сыгравшего во всей этой истории зловещую роль, еще подобострастно улыбались ему, а участники заговора, готовившие свержение законного правительства республики и убийство его главы, клялись в верности и ходили за ним, как тени.

Это было в незабываемом одна тысяча девятьсот шестидесятом году. Африка была охвачена могучим половодьем освобождения — одно за другим африканские государства свергали иго колонизаторов, завоевывали независимость и начинали самостоятельную жизнь.

Для африканских народов и их лидеров это были радостные, но вместе с тем и трудные дни. Колонизаторы старались взять реванш, развивали коварную подрывную деятельность, блокировали молодые африканские страны, шли на все, чтобы любой ценой убрать наиболее способных африканских лидеров, разжигали племенную рознь, делали все, чтобы помешать единению молодых государств. Страны, получившие политическую независимость, испытывали большие экономические трудности; не хватало обученных кадров; не было врачей, педагогов. Поэтому их правительства обращались за помощью к социалистическим странам и прежде всего к Советскому Союзу.

И вот в августе 1960 года я, как председатель Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами, вместе с работниками Министерства иностранных дел и Государственного комитета по экономическим связям, был командирован в Африку, чтобы выяснить обстановку на месте и определить, что можно и нужно сделать в первую очередь. Мы побывали тогда в Марокко, Гвинее, Либерии, Гане, Конго, в Эфиопии, в Объединенной Арабской Республике. Беседовали со многими руководящими деятелями этих стран, в том числе с султаном Марокко Мухаммедом V, с президентом Гвинейской республики Секу Туре, с премьер-министром Конго Патрисом Лумумбой, с императором Эфиопии Хайле Селассие, с президентом и премьер-министром ОАР Насером.

Об этом путешествии и об этих встречах можно было бы написать целую книгу. Но сейчас, естественно, речь пойдет только о наших конголезских встречах и прежде всего, конечно, о встрече с Патрисом Лумумбой.

Мы прибыли в Леопольдвиль (теперь он называется Киншаса), чтобы обсудить с правительством Конго по его просьбе некоторые вопросы культурных связей, — молодая республика просила помочь ей врачами, ей нужно было организовать обучение своих специалистов у себя дома и за границей, требовалась помощь в восстановлении радиостанции, передатчик которой частично вывели из строя бельгийские колонизаторы, покидая Леопольдвиль.

Наш самолет после долгого беспосадочного полета приземлился на отличной бетонированной полосе современного аэродрома. Стих свист моторов, и в уши ударила оглушительная тишина. Можно было подумать, что мы попали на необитаемый остров. Аэродром был пуст. Лишь поодаль стояли несколько пузатых военно-транспортных самолетов с маркой Соединенных Штатов — они использовались для переброски в Конго войск ООН. Открыв дверцу самолета, мы ломали себе голову, как бы спуститься вниз, и вдруг увидели медленно приближавшийся трап. Его катили несколько человек — черных и белых.

Вскоре выяснилось, что это — министр просвещения, а с ним встречающие нас работники советского посольства. Чины ООН, завладевшие аэродромом, уже разогнали весь обслуживающий персонал, а сами не желали наладить работу. Встреча была самой радушной и теплой, и вскоре мы уже сидели в тесном кабинете министра и толковали о будничных, но таких важных и больших делах...

Министр просвещения рассказывал нам, что в Конго из тридцати шести тысяч учителей двадцать шесть тысяч не имеют даже законченного среднего образования, — колонизаторы боялись дать образование неграм; правительство хочет срочно организовать центр заочного обучения для всех педагогов моложе сорока лет и просит помочь ему в этом деле. Надо срочно создать хотя бы одну — для начала! — среднюю техническую школу для подготовки техников из числа квалифицированных рабочих: требуются специалисты по металлообработке, котельщики, автомеханики, наладчики, чертежники, химики, техники аэродромного обслуживания, техники по радиоаппаратуре и электронике, счетные работники, экономисты. Все срочно, очень срочно! Специалистов нет — значит, их надо готовить немедленно.

Наконец, надо решить вопрос о посылке студентов на учебу за границу. В Конго есть два университета, но оба они пока еще под контролем католической церкви, ими руководят бельгийцы, и они не будут обучать тех, кто не хочет служить колонизаторам.

Когда мы проезжали мимо дворца парламента, то увидели развевавшиеся у входа стяги многих африканских стран — там только что открылась конференция руководящих деятелей стран Африки — Конго, Ганы, Гвинеи, Камеруна, Того, Эфиопии, Либерии, Судана, Марокко, Объединенной Арабской Республики, Алжира и Анголы. Они собрались здесь, в Леопольдвиле, чтобы поднять свой голос в защиту независимого Конго, над которым все гуще клубились тяжелые тучи заговора колонизаторов. Конференцию открыл премьер Конго Патрис Лумумба, и назавтра мы прочли в газете «Конго», в заголовке которой значилось: «Первая в Конго ежедневная газета, принадлежащая африканцам», его смелую и взволнованную речь.

«Ваше присутствие здесь в такой момент, — говорил Лумумба, обращаясь к посланцам африканских стран, — служит для моего правительства, для всех нас, конголезцев, самым живым доказательством той африканской солидарности, реальность которой наши враги всегда отрицали. Но вы знаете, что действительность упряма и что Африка жива и здравствует. Она отказывается умереть... Мы все знаем — и весь мир это знает, — что Алжир — не французский, что Ангола — не португальская, что Кения — не английская, что Руанда-Урунди — не бельгийская... Мы знаем цель Запада. Вчера они нас раскалывали на уровне племен и кланов. Сегодня, когда Африка неудержимо освобождается, они хотят нас разделить на уровне государств. Они стремятся создать в Африке антагонистические блоки, создать государства-сателлиты, а затем на этой основе развернуть «холодную войну», усилить раскол и сохранить вечную опеку. Но я верю, что Африка хочет единства и что она не поддастся этим махинациям...»

Тем временем Леопольдвиль все больше приобретал вид осажденного города. Он производил на нас удивительное, ни с чем не сравнимое впечатление. Собственно говоря, было два Леопольдвиля: один — ультрасовременный город с небоскребами, широкими проспектами, сверкающими никелем и хромом автомобилями последних американских марок, открытыми кафе парижского типа, потрясающими по красоте парками, где огромные деревья усеяны крупными экзотическими красными, белыми, желтыми, малиновыми цветами, а изгороди обвиты вечноцветущими ползущими растениями — это город, построенный колонизаторами на крови туземцев ради своего удобства и утех. И рядом другой город — город грязных лачуг и кривых немощеных улиц, где в пыли копошатся голые дети с блестящей черной кожей, — город, где живут настоящие хозяева Конго.

Так вот, оба эти города в те дни выглядели необычно. «Белый» город был пуст, до такой степени пуст, что его улицы напоминали жуткие кадры из фантастического американского фильма «На берегу», в которых показан Сан-Франциско, умерщвленный атомной радиацией. Роскошные витрины магазинов, брошенных бежавшими в Брюссель колонизаторами, запылились, занесло песком оставленные у подъездов комфортабельных вилл автомобили, почти все кафе закрылись.

Еще недавно вход африканцам в эту часть города был строжайше запрещен, если только они не работали здесь. Теперь некоторые из них, правда, еще робко, с опаской, выходили на недосягаемый прежде бульвар имени короля Альберта, садились на террасах брошенных бельгийскими хозяевами кафе, где были в беспорядке свалены запущенные столы и стулья. В те кафе, где еще обслуживали посетителей, они не заходили из-за отсутствия денег. Ведь с тех пор, как хозяева заводов, фабрик, магазинов бежали, из ста тысяч коренных жителей Леопольдвиля семьдесят тысяч стали безработными. И даже корреспонденты западноевропейской буржуазной прессы, в ожидании новостей убивавшие время в баре гостиницы «Стэнли», где мы жили, невесело шутили:

— Барьер расовой сегрегации сменился барьером кошелька...

Бросалось в глаза, что при всех материальных затруднениях коренное население Леопольдвиля вело себя в высшей степени благородно в отношении своих вчерашних хозяев. Люди голодали, но не позволяли ни себе, ни своим детям войти в брошенные колонизаторами дома, рестораны и магазины и взять там хотя бы кусок очерствевшего хлеба.

В первоклассных отелях еще было шумно, но их заполняла специфическая публика: бесчисленные репортеры буржуазных газет, радио и телевидения, слетевшиеся сюда в поисках сенсаций, и чиновники ООН, бродившие по городу с видом маклеров, приценивающихся на аукционе к распродаваемому по дешевке имуществу банкрота.

Необычно выглядел и «черный» город — там царила лихорадочная активность. В обшарпанных бедных кофейнях и пивных спорили до хрипоты о политике, временами стихийно вспыхивали какие-то демонстрации, участники которых далеко не всегда отдавали себе отчет в том, что же происходит и кого надо поддерживать — то ли премьера, то ли президента Касавубу, который был склонен пойти на компромисс с колонизаторами. Чьи-то руки по ночам засыпали тротуары подметными листками.

Я подобрал несколько листовок, отпечатанных на ротаторе. Они были написаны рукой опытного литератора, знающего психологию людей, на которых рассчитано то, что он пишет, — анонимный автор вколачивал в головы темных, не разбирающихся в политике людей свои гнусные, клеветнические призывы, словно гвозди, без конца повторяя одно и то же, в ритме какого-то псалма. Эти тексты были рассчитаны на то, чтобы их читать нараспев, ритмично покачиваясь под аккомпанемент тамтама.

Одна из листовок называлась «Торжественный призыв к безработным». В ней говорилось: «Мирные граждане, страдающие граждане, граждане без свободы, граждане без работы — Лумумба насмехается над вами. Это вы боролись против колониализма, это вы завоевали независимость, это вы изгнали бельгийцев, это вы — хозяева своей земли. И вот Лумумба, коммунист и лжец, насмехается над вами. Граждане без работы, Лумумба не хочет, чтобы вы работали, он доволен тем, что вы несчастливы. Граждане без родины, Лумумба продал вашу страну. Граждане без гроша, Лумумба получает миллион в месяц и позволяет себе говорить вам, что он ничего не зарабатывает. Страдающие граждане, не слушайте больше Лумумбу — Лумумба лжец, Лумумба вор, Лумумба предатель, Лумумба продал вашу страну. Вставайте! Давайте прогоним Лумумбу! Не бойтесь военных — они наши братья, и они согласны с нами...»

Я видел, как люди подбирали эти листовки и вертели их в руках, раздумывая, какое применение им найти: подавляющее большинство не умело читать. Иногда подзывали лавочника, или клерка, или школьника и просили прочесть. Слушали внимательно — неграмотным людям свойственно уважение к печатному слову. И сразу же разгорался жаркий спор. Чаще всего листовку рвали и начинали топтать. Но были и такие люди, которые читали ее с интересом.

А тем временем анонимные агенты лихорадочно плели нити заговора против правительства. В городе почти открыто говорили о том, что к этому заговору причастно весьма любопытное учреждение со средневековым латинским названием «Лованиум», расположенное среди лесистых холмов неподалеку от столицы. Это был католический университет, названный так в честь знаменитого центра религиозного образования, находящегося в бельгийском городе Лувэн. Говорили, что ведающие Лованиумом святые отцы, принадлежащие к ордену иезуитов, заранее продумали во всех деталях план действий.

Я побывал у этих ученых иезуитов в самый канун событий, которые должны были нанести такой тяжелый удар по Республике Конго. Меня встретил на пороге огромного, сверкающего новизной административного корпуса сам монсеньор Жильон, ректор этого университета, сорокалетний, пышущий здоровьем мужчина с умными, проницательными и хитрыми глазами, в которых можно прочесть все, кроме заботы о загробном мире. Он был одет в парадную белую сутану до пят, подпоясанную широким малиновым шелковым поясом, но своими решительными жестами, широким смелым шагом скорее напоминал боксера, который поднимается на ринг, — вот-вот сбросит халат и встанет в боевую позицию.

Но монсеньор был предельно любезен и мил. Несмотря на всю свою занятость, он охотно и подробно рассказывал о Лованиуме, о себе и своих коллегах и даже вызвался быть нашим гидом. Мы уже знали, что монсеньор занимает весьма почетное место в католической иерархии: он имеет ранг личного священника его святейшества папы, что теоретически означает, что папа может призвать его к себе, чтобы исповедаться перед ним в своих грехах. Но это — чисто почетная нагрузка, а на практике достопочтенный монсеньор занят гораздо более земными делами. Его научная специальность — ядерная физика, он прошел научную школу в Соединенных Штатах и теперь соорудил здесь на территории Лованиума атомный реактор, чтобы продолжать научные исследования. Кроме того, у него уйма административной работы — ведь под началом у монсеньора сотни профессоров, преподавателей и исследователей, которые заняты, конечно, отнюдь не одной теологией, хотя огромный храм, только что выстроенный по последней, модернистской, моде, и стоит в самом центре большого университетского города...

Жильон, конечно, не упоминает о главном — о том, чем заняты он и его коллеги сейчас, но в сущности об этом нетрудно догадаться. Это станет известно всем несколько дней спустя, когда готовящийся сейчас заговор будет приведен в исполнение. А пока что достопочтенный ректор выводит нас на широкий балкон своего огромного кабинета и показывает нам панораму Лованиума. На многие десятки квадратных километров раскинулся огромный, пока еще не достроенный город. Корпуса некоторых факультетов уже вступили в строй, другие пока еще в лесах. Здесь же студенческие общежития со всеми удобствами, стадион, бассейн, городок профессоров и преподавателей. На все это ушли десятки миллионов долларов, но чего не сделают святые отцы ради подготовки кадров надежных коллаборационистов? Сыновья вождей племен, богатых купцов, землевладельцев находят здесь сказочные условия.

— Вы знаете, — говорит мне с кроткой усмешкой монсеньор Жильон, — порой мне кажется, что мы слишком балуем наших питомцев. Когда они едут на стажировку в Брюссель, Париж или в американские университеты, недовольствам нет конца. «У нас в Лованиуме гораздо лучше, — говорят они, — у каждого своя комната, душевая, отличные условия для учебы и отдыха, а здесь какая-то нищета...»

— И много у вас таких капризных питомцев!

— Около ста...

— А всего?

— Я же сказал, около ста!..

Монсеньор смотрит на меня, испытующе прищурившись: я не понимаю, видимо, самых простых вещей. Да, весь этот огромный город был рассчитан на то, чтобы обучать пока что всего лишь около ста африканцев, из которых хотели создать элиту.

Монсеньор приглашает нас осмотреть хотя бы некоторые факультеты. Он садится за руль своей новенькой автомашины и везет меня по отличным дорогам Лованиума, продолжая рассказывать историю университета, — вначале это был колледж, потом было решено строить настоящее высшее учебное заведение. О, католическая церковь и, в частности орден Иисуса, к которому имеет честь принадлежать господин Жильон, на славу потрудились в Конго! Им удалось окрестить во имя святой троицы пять миллионов чернокожих. Но впереди еще огромная работа — один из помощников Жильона философски заметил, беседуя с корреспондентами: «Обратить Конго в христианство — это все равно что вспахать океан». И все же святые отцы не отступают от своего — они упорно пашут этот океан...

— Каковы у вас отношения с правительством?

— До провозглашения независимости мы получали субсидии от бельгийских властей, — говорит монсеньор. — Сейчас мы рассчитываем на помощь здешнего правительства — ведь мы готовим кадры для Конго. Пока что Лованиум не получает ничего, но я надеюсь, что это — вопрос времени...

Ректор Лованиума показывал нам корпус за корпусом, факультет за факультетом.

Когда мы прощались с ректором Лованиума, к подъезду подкатил автомобиль с флажком Республики Конго.

— Сейчас подъедут участники конференции африканских стран, — как бы мимоходом бросил монсеньор Жильон. — Мы даем в честь делегатов конференции завтрак...

Пройдет несколько дней, в Леопольдвиле разразится военный путч против законного правительства, и у власти будет поставлен весьма странный орган под названием «Студенческая коллегия». Тогда станет яснее, почему святые отцы, воспитывающие своих питомцев в Лованиуме, проявляли такой живой интерес к политике.

А пока монсеньор Жильон пожимает нам руки и раскланивается. Мы возвращаемся в опустевший центр города, в атмосфере которого разлито неясное, но глубокое ощущение тревоги. На тротуарах совсем мало пешеходов, люди предпочитают отсиживаться дома. Не видно на улицах и автомашин, всюду носятся лишь военные грузовики и «джипы», переполненные солдатами в касках; в руках у них автоматы и ручные пулеметы. Каски разноцветные: белые с красной полосой — это жандармерия; темно-зеленые — это вооруженные силы республики; голубые — это вооруженные силы ООН. Редкие прохожие глядят на солдат ООН исподлобья, хмуро: их голубые каски неожиданно напоминают о голубом флаге бельгийского короля Леопольда Второго, который три четверти века тому назад превратил эту страну в свою колонию. Здесь ожидают, что в Конго прибудут двадцать тысяч солдат и офицеров ООН, а с ними — тысячи чиновников. Многие деятели миссии ООН открыто говорят, что они намерены остаться здесь лет на пять, а быть может, на пятнадцать. Новая опека? Это конголезцам не нравится.

В большом военном лагере «Леопольд», который с некоторых пор привлекает к себе особое внимание журналистов, усиленное движение. Военной дисциплины там не чувствуется; солдаты недовольны тем, что им не платят жалованья и что их плохо кормят. Их жены громко жалуются: нечем кормить детей. Чем все это кончится? Опять-таки это покажут ближайшие дни... Пока что город полон слухами об обострении конфликта с сепаратистами из Катанги.

Катанга — самая богатая провинция Конго, она дает шестьдесят шесть процентов всех доходов страны, а корпорация «Юнион миньер», чьей марионеткой является правящий этой провинцией преуспевающий Чомбе, сын владельца плантаций, универсальных магазинов и гостиниц, занимает одно из самых видных мест в ряду мировых концернов.

Вечером премьер-министр дает ужин в честь делегатов Всеафриканской конференции. Туда приглашен и весь дипломатический корпус, и иностранные гости, находящиеся в Леопольдвиле. В освещенном прожекторами тенистом саду на берегу могучей африканской реки лихо играет военный оркестр. Одна за другой подкатывают автомашины, из которых выходят одетые в свои живописные национальные костюмы посланцы африканских стран. Здесь же послы Запада в смокингах и фраках. Некоторые из них изо всех сил стараются изобразить на своих лицах любезность, но это им не всегда удается.

Гостей встречает премьер-министр, высокий стройный человек тридцати пяти лет, со своей молодой красивой супругой в европейском бальном платье. Энергичное одухотворенное лицо Лумумбы сразу запоминается — проницательные, горящие огнем карие глаза, в которых отражается душевное благородство, как бы заглядывают в душу собеседника.

На политической арене этот человек появился совсем недавно — около трех лет назад. Но что это были за годы, какой огромной школой послужили они для него и его друзей! Всего лишь в 1958 году скромный помощник начальника почтового отделения в Стэнливиле, никому не известный тогда Патрис Лумумба основал со своими товарищами первую независимую партию в стране — «Национальное движение Конго», выступившую под лозунгом «Свободу родине!». Он не имел тогда ни опыта политической борьбы, ни необходимых знаний, но горячее желание помочь своему народу окрыляло его.

Национально-освободительное движение развивалось стремительно и грозно. Уже год спустя имя Лумумбы лишило покоя колонизаторов, и осенью 1959 года они упрятали его в тюрьму — он был брошен в мрачный застенок Жадовиля в Катанге. Но было поздно — народ Конго пробудился. Несколько месяцев спустя тюремщики были вынуждены выпустить его, и он, с красными следами от наручников на запястьях, сразу же сел за стол переговоров с бельгийским правительством об условиях предоставления независимости Конго, а еще несколькими месяцами позднее стал премьером государства, почти равного по территории всей Западной Европе...

Многим запомнились гневные слова, которые 30 июня 1960 года молодой премьер-министр Республики Конго бросил в лицо бельгийскому королю Бодуэну, прибывшему в Леопольдвиль на празднование провозглашения независимости. Строго глядя в глаза побледневшему монарху, руки которого непроизвольно вцепились в золоченый эфес сабли, Лумумба громко и четко говорил перед притихшим залом парламента.

— Наши раны еще слишком свежи и болезненны, чтобы мы могли изгнать из памяти то, что было нашей долей на протяжении восьмидесяти лет колониального режима. От нас требовали изнуряющего труда за ничтожную зарплату, которая не позволяла нам ни есть досыта, ни покупать одежду, ни иметь жилья, ни давать образования нашим детям. Над нами издевались, нас оскорбляли, нас били с утра до вечера за то, что мы негры... У нас отнимали землю, опираясь на право сильного. Мы узнали, что законы имеют двойное толкование — в применении к белым они милостивы, к черным — грубы и бесчеловечны... Мы узнали, что к услугам белых — чудесные дома, а для негров — жалкие обваливающиеся хижины, что чернокожий не имеет права входить ни в кино, ни в ресторан, ни в магазин, если туда ходят европейцы, что чернокожий должен путешествовать на палубе баржи, тогда как белые пользуются роскошными каютами. И кто забудет, наконец, массовые расстрелы, под пулями которых погибло столько наших братьев, или тюремные застенки, куда загоняли тех, кто не желал подчиниться режиму несправедливости, угнетения и эксплуатации? Мы глубоко страдали от всего этого, но теперь мы, законно избранные народом руководители, говорим вам: отныне со всем этим покончено!..

Разразился грандиозный скандал. Король демонстративно покинул торжественное заседание. Задуманная колонизаторами лицемерная церемония дарования независимости народу Конго была сорвана. Конголезцев это ни чуточки не расстроило — ведь они сами, своими руками, кровью своей завоевали свободу, и эта церемония их только тяготила. Весь город пел и танцевал. Лишь в резиденциях колониалистов царила мрачная тишина.

То что произошло в этот день, было равносильно объявлению войны: колонизаторы поняли, что премьер-министр Конго не примирится с ролью послушной марионетки и поведет народ дальше — к завоеванию полной независимости, в том числе и экономической. И уже через несколько недель в стране разразились грозные события: воспользовавшись солдатскими беспорядками, спровоцированными бельгийскими офицерами, колонизаторы начали перебрасывать сюда войска. Премьер-министр Лумумба обратился за помощью к ООН, но прибывшие в Конго вооруженные силы Хаммаршельда, по сути дела, встали на сторону врагов законного правительства. Обстановка до крайности обострилась...

И вот передо мной уже ставший легендарным, отражающий все атаки врагов республики премьер-министр Патрис Лумумба, о котором все мы так много читали и слышали в эти неспокойные дни. Узнав о том, что мы из Москвы, Лумумба тепло приветствовал нас и пригласил завтра же зайти к нему. Здесь же мы познакомились с вице-премьером Гизенгой — невысоким, хладнокровным и рассудительным человеком — и веселым М’Поло, министром по делам молодежи и спорта.

Рядом со мной за столом сидел делегат Гвинеи — молодой, энергичный дипломат Диалло, одетый в длинное белоснежное одеяние с мусульманской шапочкой на голове. Перед нами были посол одной из западных держав с рассеянной улыбкой на лице и затянутый в смокинг круглолицый, улыбающийся министр иностранных дел Бомбоко. Он играл роль радушного хозяина, который глубоко опечален тем, что по причинам, от него не зависящим, гости не могут получить того удовольствия, на которое они могли бы рассчитывать.

Дипломат, представлявший западную державу, сначала болтал о делах печати, а потом вдруг заговорил, косясь на своего соседа, о том, что он не любит неоправданных арестов, которые у чего, как у цивилизованного человека, вызывают глубокое отвращение.

— В принципе вы правы, — вдруг откликается сидящий рядом со мной посланец Гвинеи. — Но еще ни один из корреспондентов западных газет, которые так много пишут о неоправданных арестах в Конго, не смог привести ни одного конкретного примера. Не кажется ли вам, ваше превосходительство, что в действительности в Леопольдвиле следовало бы произвести несколько оправданных арестов? Патрис Лумумба слишком великодушен![5]

Дипломат западной державы мрачнеет и умолкает. Тем временем премьер-министр встает и берет слово. Он выступает страстно, как прирожденный оратор. Лумумба говорит о необратимости охватившего сейчас всю Африку движения за свободу и единство, о том, что с колониальной системой будет покончено раз и навсегда. Он призывает представителей западных держав проявить трезвое понимание реальности и приступить к сотрудничеству с Республикой Конго как с независимым партнером.

— Мы протягиваем руку всем, кто хочет такого сотрудничества, — говорит он, — американцам и русским, французам и англичанам и даже бельгийцам, если они готовы прекратить свою интервенцию.

Гости из стран Запада вежливо улыбаются, но по их лицам видно, что они далеки от согласия с премьер-министром. Диалло шепчет мне на ухо:

— От них ничего хорошего ждать не приходится. И попомните мое слово, — Патрис зря церемонится с их агентами.

Снова звучит музыка. Бесшумно скользящие между столами официанты разносят мороженое на блюдах с ледяными плитами, пылающими в синем огне горящего рома. Может показаться, что все идет тихо и мирно, — хозяева улыбаются гостям, послы ведут светский разговор. И только необычное движение военных связных, которые то и дело подходят к банкетному столу, чтобы доложить о чем-то своему руководству, вносит в эту светскую атмосферу необычную ноту. В эти часы, как мы узнаем потом, идет переброска войск к границам Катанги, где назревает военное столкновение. Мы не знаем пока и того, что чья-то рука организует эти переброски так, чтобы отправить на юг верные Лумумбе войска и оставить в Леопольдвиле тех, кто под руководством находящихся в подполье бельгийских офицеров смогут свергнуть законное правительство...

Наутро мы пришли в резиденцию премьер-министра — небольшой дом на берегу реки Конго, по которой плыли зеленые островки плавучих речных гиацинтов. За утопающей в цветах оградой звучали веселые детские голоса: по перилам с крылечка скатывались чернявые курчавые ребятишки — дети премьера; они с любопытством и гордостью глядели на застывших словно изваяния часовых в касках с автоматами — все еще не могли привыкнуть, что их папу охраняют такие важные люди.

В небольшой гостиной толклись десятки людей, добивавшихся приема у премьера. Чувствовалось, что они здесь находятся уже давно. Тщетно уговаривал их усталый секретарь пойти к министрам, которые могли бы решить интересующие их вопросы, — все хотели встретиться только с Лумумбой: и торговец, которому надо получить патент на торговлю, и чиновник, хлопотавший о переводе в другой город, и учитель, добивавшийся повышения оклада. Чувствовалось, что государственный аппарат молодого государства еще не сколочен так, как это следовало бы сделать, еще не хватает опыта, и уйма мелких забот отвлекает премьера от больших государственных дел.

Нас провели к Лумумбе через черный ход, у которого, кстати сказать, тоже стояла толпа людей, добивавшихся приема вне очереди. Премьер-министр, увидев гостей, кое-как выпроводил из кабинета большую группу своих сотрудников, обступивших его стол, заваленный бумагами и книгами, сел рядом с нами на старенький диван, и мы начали беседу. Правда, и теперь беседа часто нарушалась частыми телефонными звонками — премьеру звонили все, и звонили по любому поводу, он должен был ежеминутно рассматривать и решать немыслимое количество самых различных дел.

Пока Лумумба разговаривал по телефону, мы рассмотрели его скромный, по-спартански обставленный кабинет. На полке лежал под рукой автомат. Здесь же стояла переносная радиостанция. С тех пор как были раскрыты один за другим два заговора убийц, премьер был вынужден предпринять некоторые меры предосторожности.

Лицо у премьера выглядит очень усталым, но глаза его по-прежнему горят неукротимой силой; он совсем не спал в эту ночь, а сегодня в конце дня ему предстоит лететь в Стэнливиль — он хочет сам встретить прибывающие туда советские самолеты с продовольствием, которое правительство Советского Союза посылает в дар народу Конго. Одновременно Лумумба направляет двух членов правительства в порт Матади, чтобы принять доставленные туда пароходом советские грузовики.

— Эта помощь — драгоценное свидетельство дружественных чувств вашего народа к нам, — взволнованно говорит премьер-министр. — Я очень прошу передать советским людям, что мы никогда не забудем о том, что они для нас сделали в эти трудные дни...

Лумумба с огромной заинтересованностью расспрашивает о результатах наших бесед с министром просвещения. Он является горячим сторонником развития культурных связей республики со всеми странами, в том числе и с Советским Союзом. С болью и гневом говорит премьер о том, до какой степени отсталости довели его народ колонизаторы. Они заработали миллиарды, беззастенчиво эксплуатируя колоссальные богатства этой страны, недра которой изобилуют ураном, золотом, алмазами, медью, углем. А что они дали ей? За время их господства население страны сократилось почти вдвое. Народ гибнет от голода и болезней. Люди неграмотны и нищи. Сейчас надо начинать строительство государства заново. Нужна огромная помощь. Кто ее предоставит? Правительство республики ожидало многого от ООН, когда простодушно попросило эту организацию прислать сюда международные войска, чтобы изгнать колонизаторов и помочь навести порядок в стране. Но похоже на то, что, пригласив их, конголезцы попали из огня в полымя. Хаммаршельд ведет себя не лучше, чем король Бодуэн...

Премьер-министр горько усмехается. Его нервные тонкие пальцы вздрагивают — он глубоко взволнован тем, что происходит. Войска ООН ничего не предпринимают против колонизаторов. Не успевает правительство раскрыть один заговор, как затевается другой.

— Сейчас империалисты делают все, чтобы сорвать выполнение решения Совета Безопасности о выводе бельгийских войск из Конго, — говорит Лумумба. — Может быть, мы, африканцы, все еще слишком наивные люди, но мы искренне верили в Устав ООН и надеялись, что все те, кто его подписали, будут его соблюдать. Именно поэтому мы попросили эту организацию нам помочь. А что получилось из этого?..

Лумумба горько усмехнулся и развел руками. И вдруг в его глазах мелькнула грозная искра.

— Ничего!.. Может быть, это дорого, даже очень дорого нам обойдется, но Африка воспримет урок. Она научится на нем... Африка поймет, где наши друзья, а где враги и как надо отличать друзей от врагов...

Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент дверь с треском распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошла группа военных. Они что-то возбужденно говорили на своем языке.

Премьер-министр встал и спокойно сказал мне по-французски:

— Простите, но сейчас произошло важное событие — на аэродроме высадилась группа переодетых бельгийских офицеров. Представители ООН отобрали у нас контроль над аэродромами под предлогом необходимости предотвратить гражданскую войну. Нам было сказано, что это «нейтрализация». Теперь вы видите, что значит это слово. Сейчас мы поедем ловить бельгийских негодяев...

Лумумба еще раз попросил нас передать самый искренний привет и благодарность Советскому правительству за помощь, тепло распрощался, быстрым шагом вышел на улицу, сел в «джип», наполненный солдатами, и умчался к аэродрому.

Больше мне не удалось поговорить с ним — я спешил в Эфиопию и не мог больше задерживаться в Конго. О дальнейшем развитии событий в Леопольдвиле пришлось следить уже по сообщениям, публиковавшимся на страницах газет Аддис-Абебы. А эти сообщения говорили о том, что в Конго уже был приведен в действие давно готовившийся заговор колонизаторов, — Лумумба был схвачен, выдан на расправу наемнику бельгийских капиталистов Чомбе и мученически погиб.

Сообщения, поступавшие из Конго в сентябре 1960 года, еще живы в памяти у читателей, и сейчас вряд ли необходимо вновь подробно рассказывать о них. Я напомню здесь лишь некоторые детали, которые сильнее всяких рассуждений говорят о том, кто несет прямую ответственность за все те трагические события, которые произошли в Конго. Вот эти детали, я излагаю их предельно кратко, буквально телеграфным языком...

5 сентября, 20 часов 30 минут. По радио внезапно объявляют, что премьер-министр Лумумба смещен.

5 сентября, 21 час. Лумумба отвечает по радио: «Правительство, избранное нацией демократическим путем и получившее единодушное одобрение парламента, не может быть смещено без санкции парламента. Правительство остается у власти и продолжает свою миссию. Народ Конго! Будь наготове! Враги отечества, коллаборационисты колонизаторов сейчас демаскируют себя».

6 сентября. Лидеры партий, образующих правительственную коалицию, подтверждают в выступлениях по радио свою поддержку правительства Лумумбы. Подавляющее большинство членов правительства солидарно с премьер-министром. Но в эту минуту на помощь противникам правительства Лумумбы приходят вооруженные силы ООН: они захватывают радиостанцию и закрывают туда доступ членам правительства, а ведь радио играет в политической жизни Африки решающую роль: народ неграмотен, и вся пропаганда идет по радио. Дважды Лумумба пытается пройти на радиостанцию, и дважды солдаты ООН встречают его штыками. В то же время войска ООН, захватившие аэродромы Леопольдвиля, не допускают посадки самолета, на борту которого в столицу спешит главнокомандующий вооруженными силами республики. «Запрещаем вам приземляться. Если попытаетесь сесть — будем стрелять», — радируют ему.

7 сентября. После долгих и страстных дебатов палата депутатов большинством в три четверти голосов аннулирует решение об отстранении Лумумбы от власти. У выхода из парламента народ бурно приветствует Лумумбу криками «Ухуру!», что значит — свобода!

8 сентября. Сенат подавляющим большинством голосов подтверждает решение палаты депутатов. Премьер-министр, облеченный полным доверием обеих палат, оглашает на пресс-конференции меморандум о действиях представителей ООН против законного правительства республики, грубо нарушающих резолюцию Совета Безопасности от 9 августа, в которой было сказано, что «войска ООН в Конго не будут участвовать ни в каком внутреннем конфликте». В действительности же войска ООН захватили национальное радио и все аэродромы, разгрузили самолеты, с помощью которых правительство в интересах безопасности хотело направить оружие и боеприпасы во внутренние районы страны, воспрепятствовали возвращению в Леопольдвиль главнокомандующего вооруженными силами Конго.

Лумумба заявил: «По соседству с нами по радио Браззавиля против нас ведется систематическая кампания. Империалисты хотят повлиять на наш народ, повернуть его против правительства. Миссия ООН информирована обо всем этом, но вместо того, чтобы оказать нам помощь, отняла у нас наше собственное радио, лишила нас возможности информировать население о подлинных событиях. Почему войска ООН не оккупировали радиостанцию Чомбе в Элизабетвиле?.. ООН знает, что из Браззавиля на самолетах переправляются оружие и боеприпасы повстанцам в Катанге и в Касаи. Они не препятствуют этому, а нам запретили пользоваться нашими аэродромами. У наших солдат в Касаи в связи с этим нет продовольствия, боеприпасов, ибо у нас нет возможности снабжать их. Разве все это не участие в заговоре колонизаторов? Мы уверены, что существует план — лишить нас суверенности, поставить нас под опеку ООН...»

9 сентября. Войска ООН продолжают держать под своим контролем национальное радио и аэродром. Миссия ООН игнорирует правительство, связываясь через его голову с провинциальными властями.

10 сентября. Правительство направляет в Совет Безопасности протест против незаконных действий миссии Хаммаршельда. Лумумба говорит: «Что бы стало с генеральным секретарем ООН, если бы он попытался блокировать в Нью-Йорке передачи американского радио или во Франции — передачи парижского радио? Мы тоже суверенная страна, как и эти два государства. Почему миссия ООН не вмешивается и не блокирует радио Элизабетвиля, которое днем и ночью ведет от имени и в интересах бельгийцев пропаганду против законного центрального правительства?»

11 сентября. Войска ООН начинают разоружать конголезские воинские части, верные правительству. Лумумба снова пытается проникнуть на радиостанцию, чтобы выступить перед народом, но вооруженные силы ООН снова преграждают ему путь. Парламент и сенат направляют новый протест в Организацию Объединенных Наций.

12 сентября. В ход пущена новая карта: произведен военный переворот и объявлено, что власть передается «Студенческой коллегии». Группе солдат отдан приказ арестовать Лумумбу. Но Лумумбе удается раскрыть глаза солдатам, и они заявляют: «Нет, мы лучше арестуем прокурора, который подписал ордер на арест премьера». В конце концов противникам премьер-министра все же удается взять его в плен и заточить в военный лагерь «Леопольд», но неукротимый Лумумба и там ухитряется собрать солдат на митинг и убедить их в своей правоте. Войска бурно приветствуют его, и он с триумфом выходит на свободу под охраной верных ему солдат. Он проезжает по улицам города с криками: «Победа! Победа! Долой колониалистов!..»

13 сентября. Обе палаты парламента принимают закон о предоставлении законному правительству Лумумбы чрезвычайных полномочий...

Казалось бы, положение в стране совершенно ясно: законно избранное правительство облечено полным доверием парламента; оно успешно противостоит всем заговорам; войска ООН, призванные правительством Лумумбы на помощь, должны выполнить свой долг, обуздать подрывные силы и заставить, наконец, колонизаторов убраться восвояси. Но вместо всего этого солдаты ООН, выполняя приказ Хаммаршельда, продолжают блокировать правительство, предоставляя полную свободу действий его врагам. Парламент разогнан. Против резиденции Лумумбы поставлены броневики — премьер-министра не выпускают на улицу. Верные правительству воинские части разоружены. Помещения министерств захвачены противниками Лумумбы, а министры арестованы. Управление страной парализовано. Конго начинают растаскивать по кусочкам — что ни день, появляется какая-нибудь новая «независимая» республика...

Запертый в своем доме Патрис Лумумба имеет время для горестных размышлений. Он не может не отдавать себе отчета в своих ошибках, которые допустил по неопытности либо по благородству своей души: не надо было звать в Конго войска ООН; не надо было проявлять милосердия к заговорщикам, когда были разоблачены их планы; не надо было доверять тем сотрудникам, связи которых с бельгийской разведкой были известны и ранее; не надо было медлить с ответными мерами, когда враги в открытую перешли в атаку на правительство. Лумумба думал, что голосование парламента будет законом для всех, но вот обе палаты выразили ему доверие и даже облекли его чрезвычайными полномочиями, а реальная власть захвачена людьми, игнорирующими эти решения. Что им парламент? И даже господа из ООН, которые так любили говорить о демократии и законности, теперь уже не вспоминают о них. Они самым усердным образом помогают противникам правительства довести до конца их черное дело.

И все-таки еще не все потеряно. Лумумба знает, что народ не подчинился тем, кто блокировал премьер-министра. Власть его врагов, да и то непрочная, пока ограничивается пределами Леопольдвиля. На большей части территории Конго сохраняется полный порядок — у руководства остаются люди, преданные правительству. Вот если бы удалось добраться до Стэнливиля! Там можно было бы основать временную столицу и потом, опираясь на народ, вышвырнуть захватчиков из страны... Так созревает смелый план тайного отъезда из Леопольдвиля.

Патрис Лумумба с женой, его заместитель Гизенга и группа министров покинули Леопольдвиль в глухую грозовую ночь 27 ноября 1960 года, когда проливной тропический ливень разогнал стражу, дежурившую круглые сутки у ворот резиденции премьер-министра. Увы, несколько дней спустя, Лумумба, с женой и часть его спутников были схвачены в провинции Касаи опять-таки только из-за того, что находившиеся там войска ООН отказались защищать законное правительство республики от его противников.

Избитый до полусмерти, связанный по рукам и ногам, Патрис Лумумба был доставлен на самолете в Леопольдвиль второго декабря в семнадцать часов сорок пять минут. Господин Хаммаршельд с поразительным безразличием доложил об этом Совету Безопасности, живописуя детали, но всячески остерегаясь излагать свое мнение о том, что произошло:

— Когда он (Лумумба) вышел из самолета на аэродроме Нджили, то, по сообщениям наблюдателей (!) Организации Объединенных Наций, на нем не было очков, и он был одет в грязную рубаху; его волосы были растрепаны; на щеке был кровоподтек, и руки были связаны за спиной. Его группу втолкнули ударами приклада в грузовик и увезли. Он был помещен на ночь в лагерь «Бинза». На следующее утро, третьего декабря, он был доставлен под сильным конвоем бронированных автомашин и хорошо вооруженных конголезских солдат в Тисвиль. Его отъезд (!) видели сотрудники международной прессы, которые сообщают, что г‑н Лумумба с трудом дошел до грузовика. Он был в растерзанном виде, и на лице его были следы побоев. Войска Организации Объединенных Наций в Тисвиле сообщили, что г‑н Лумумба находится под арестом в лагере «Гарди». По сведениям, он страдает от серьезных ранений, которые он получил до своего прибытия. Его голова была обрита, и руки оставались связанными. Его держат в подвале в условиях, которые называют (!) нечеловеческими в смысле санитарии и гигиены...

Почему Лумумба был отвезен именно в Тисвиль? Да потому, что именно там размещались самые недисциплинированные, разложившиеся воинские части, командиры которых были готовы на все, в том числе и на самосуд над кем угодно, если за это хорошо заплатят. Хаммаршельда все это не тревожило. Он думал о другом: надо было обеспечить себе алиби, чтобы потом не сказали, что генеральный секретарь ООН непосредственно причастен к такой грязной расправе. И вместо того чтобы немедленно освободить главу законного правительства, призвавшего на помощь войска Объединенных Наций, и добиться наказания тех, кто совершил такое страшное насилие над премьер-министром республики, Хаммаршельд третьего декабря пишет противникам Лумумбы витиеватое письмо, из каждой строки которого сочится отвратительное лицемерие:

«Доверяя вашей мудрости и чувству справедливости, я уверен в том, что вы разделяете мою точку зрения о крайней необходимости для молодой республики твердо следовать тем общим принципам, которыми она желает руководствоваться в своей жизни и под которыми она поставила свою подпись, став членом Организации Объединенных Наций. Поэтому я полагаю, что вы проявите свое решительное влияние и достигнете того, что в дальнейшем ходе событий будет соблюдаться законное судебное разбирательство и учитываться особые обстоятельства, которые, по мнению значительной части международной общественности, определяют положение г‑на Лумумбы. Говоря это, я, конечно, ни в коем случае не хочу (!) выразить свое мнение относительно каких-либо внутренних проблем в Конго или повлиять как-либо на то, каким образом эти проблемы должны быть разрешены...»

Это унизительное для генерального секретаря ООН письмо осталось без ответа, хотя он просил об очень немногом: создать хотя бы видимость судебного разбирательства, чтобы сделать «более приличной» расправу с премьер-министром. Хаммаршельд струхнул: чего доброго, закулисные организаторы этой расправы могут подумать, что он заступается за Лумумбу! И через день он пишет новое письмо, которое звучит как извинение:

«Как я подчеркнул в своем предыдущем письме, мне явно не подобает (!) стараться повлиять так или иначе на разрешение какой-либо внутренней политической проблемы в Республике Конго... Я уверен, что вы уже тщательно взвесили все обстоятельства... Я уверен, что вы сами желаете и намерены соблюсти эти надлежащие процессуальные гарантии, которые, как вы знаете, должны применяться на каждой стадии полицейских или судебных административных мер, включая арест и заключение под стражу... Я имею в виду, в частности, необходимость и законность ордера на арест, требование сообщения арестованному не позже чем через 24 часа причины его ареста и подробного формального обвинения...»

Все эти подсказки умудренного опытом юриста были отвергнуты.

Хаммаршельд молча проглотил пилюлю.

Казалось, Патрис Лумумба был окончательно убран с политической сцены. Но он сумел еще раз сотворить полное чудо: в первой половине января 1961 года он ухитрился найти путь к очерствевшим сердцам своих тюремщиков. Солдаты Тисвиля взбунтовались, освободили премьер-министра и арестовали своих офицеров. Понадобились чрезвычайные меры для того, чтобы подавить это неожиданное восстание и снова водворить Лумумбу в застенок. Но эхо событий в Тисвиле уже потрясло Конго. Народ повсюду требовал возвращения законному правительству всей полноты власти, ареста и наказания мятежников.

В этот критический момент и был приведен в действие давно задуманный дьявольский план: убить Лумумбу и его соратников. Еще 13 августа министр внутренних дел отделившейся от Конго провинции Катанга Мунонго подписал циркуляр, адресованный всем начальникам жандармерий, в котором было сказано, что если Лумумба появится в пределах этой провинции, то «он должен исчезнуть». Заговорщики решили, что теперь пришло время осуществить сей замысел. Всесильная компания «Юнион миньер», этот фактический хозяин Катанги, не остановилась перед крупными затратами ради такой цели. 20 января 1961 года французская газета «Пари пресс» опубликовала следующее сообщение, напечатанное жирным шрифтом на видном месте:

«Вот цена, которую Чомбе уплатил за выдачу бывшего конголезского премьера, — Лумумба стоит 50 миллионов.

Элизабетвиль, 19 января. Пятьдесят миллионов старых франков — такова сумма, которую Моис Чомбе уплатил за то, чтобы ему был выдан Патрис Лумумба... Этими пятьюдесятью миллионами расплатятся с солдатами военного лагеря в Тисвиле. Недовольные солдаты чуть было не освободили Лумумбу несколько дней тому назад...»

Так проданный за 50 миллионов старых франков премьер-министр законного правительства Республики Конго вместе со своими соратниками М’Поло и Окито был послан на смерть в Элизабетвиль, и там все трое были зверски убиты.

Как это произошло?

Вернемся к событиям, разыгравшимся в Тисвиле в памятный день 17 января 1961 года, — здесь и в дальнейшем я буду опираться на официальные данные, приведенные впоследствии в отчете следственной комиссии ООН.

Днем 17 января в военный лагерь в Тисвиле прибыл представитель «службы безопасности» из Леопольдвиля. Он вбежал в застенок, где находился Лумумба, и взволнованно сказал:

— Господин премьер-министр! Я счастлив уведомить вас, что в Леопольдвиле только что произошел переворот... Народ ждет... Ваше присутствие необходимо для образования нового правительства...

Пленников развязали. Лумумба, расправляя затекшие руки, переглянулся со своими соратниками. Неожиданная новость и радовала и вызывала сомнение. Лумумба не знал присланного к нему гонца. Если в Леопольдвиле действительно разыгрались такие важные события, почему не прибыла представительная делегация? А что, если это ловушка?.. В лагере Тисвиля обстановка стала складываться в пользу Лумумбы. Если бы его силой потащили отсюда в другое место, солдаты могли бы опять взбунтоваться и встать на сторону законного премьер-министра...

Как же быть? Но посланец из Леопольдвиля говорил так горячо, он так торопил Лумумбу, Окито и М’Поло, что они подавили сомнения и дали согласие на отъезд. На аэродроме в Лукала, в нескольких километрах от Тисвиля, их ждал небольшой самолет бельгийской компании «Аэробрусса». Лумумбу и его спутников встретили с почетом, усадили в самолет, и они в сопровождении посланца из Леопольдвиля поднялись в воздух. Но... к удивлению Лумумбы, самолет взял курс на запад, к океану.

— Маленькая машина, — улыбаясь, сказал спутник, — не хватит горючего долететь до Лео... В Моанде пересядем на большой самолет...

В Моанде действительно ждал четырехмоторный «дуглас‑4» компании «Аэроконго». Но едва Лумумба и его спутники поднялись на борт самолета и дверца захлопнулась, на них набросились дюжие жандармы и начали дико избивать. Пилот самолета бельгиец Бовенс повел самолет на взлет. Он взял курс не на Леопольдвиль, а на Элизабетвиль. Потом Бовенс передал управление второму пилоту и из любопытства заглянул в пассажирскую кабину, откуда доносились глухие удары и отчаянные крики. Он увидел, что три пленника лежали на полу, и жандармы топтали Лумумбу, Окито и М’Поло подкованными башмаками.

Как сказано в отчете следственной комиссии ООН, «Бовенс также уточнил, что избивали их в такой степени, что бельгийская команда заперлась в передней кабине, — так как они были полны отвращения к происходившему». Каково человеколюбие!..

И вот уже старенький «дуглас» со страшным грузом на борту — залитыми кровью, полумертвыми людьми — приближается к «столице» Катанги. Внизу чернеют пирамиды терриконов, рудоподъемные копры, безыменные заводские цехи. Над городом, построенным в старомодном стиле, высится кирпичная труба медеплавильного завода Лубумбаши.

Облако дыма, подобно траурному покрывалу, висит в пустом небе. За терриконами до самого горизонта тянется унылая саванна. Над аэродромом торчит ощетинившаяся антеннами контрольная башня. Там трое людей — двое белых и один уроженец Катанги, одетый в европейский костюм, — это сам Годфруа Мунонго, «министр внутренних дел» марионетки Чомбе, еще в августе отдавший приказ о том, чтобы Лумумба «исчез», как только окажется на подконтрольной ему территории. «На этот раз, — говорит он, — я возьму реванш». Белые советники Мунонго утвердительно кивают головами, широко улыбаясь.

Самолет идет на посадку... Раздается рев сирены, и навстречу «дугласу» бешено мчится грузовик, набитый черными и белыми жандармами. Дверца остановившегося поодаль самолета открывается. Ни мостков, ни трапа не нужно: из машины выбрасывают связанного по рукам и ногам негра высокого роста, с распухшим от побоев лицом, выдранной бородой, за ним выбрасывают двух других. И сразу же на пленников, еще не пришедших в себя после страшной расправы в самолете, снова набрасываются жандармы. Со страшным хлюпающим звуком уходят под ребра окованные сталью приклады винтовок. Слышится хряск костей. Жандармы с размаху бьют своих пленников подкованными башмаками в лицо, топчут их, снова и снова пускают в ход приклады. Текут струйки крови.

Рослые белокурые солдаты в голубых касках — шведы из войск ООН — смотрят на все это невидящими глазами, словно то, что происходит у самолета, их совершенно не касается. Наконец, жандармы, устав избивать недвижные тела, бросают их, словно кули с мукой, в грузовик, с хриплым хохотом усаживаются на них, машина трогается в путь, мимо здания аэровокзала, где красуется огромный плакат с надписью, которая сейчас звучит издевательски: «Добро пожаловать в свободную и независимую Катангу». За грузовиком мчатся еще две автомашины, набитые до отказа охраной, производящей адский шум.

И только тогда, когда шум моторов и победные крики жандармов затихают вдали, представители войск ООН начинают обретать дар речи. Один из них тут же дает интервью представителю агентства Ассошиэйтед Пресс, который весьма кстати — бывают же такие случайности! — оказался здесь.

— Это было удручающе, — говорит швед, снимая голубую каску и вытирая обильно выступивший пот. — Лумумбу и двух других вытащили из самолета и начали избивать. Жандармы — европейцы и африканцы — били их долго. Они били их дубинками, ударяли в лицо прикладами винтовок, ногами и кулаками. Потом жандармы передохнули несколько минут и снова начали их избивать... Под ударами г‑н Лумумба и двое других пленников стонали, но они не могли произнести ни слова...

Скажите на милость, сколь наблюдательными оказались воины мистера Хаммаршельда! Они подметили все детали расправы с премьер-министром Республики Конго, пригласившим их на помощь. Не догадались только об одном: о том, что их долг, — уж если не служебный, то хотя бы человеческий, — заключался в том, чтобы помешать бандитам Мунонго свершить этот страшный самосуд.

Выжили ли пленники после расправы, учиненной с ними на аэродроме? В этом есть основания сомневаться. Уже 18 января агентство Юнайтед Пресс проболталось, что «Морис М’Поло умер в результате плохого обращения с ним». Журналист Пьер де Воз написал во французском еженедельнике «Экспресс», что Лумумбу, М’Поло и Окито жандармы прирезали, едва выехав за ворота аэродрома, тут же в зарослях саванны, но что потом перепугавшийся Чомбе приказал положить их тела в холодильник и сохранять их там, пока не будет придумана версия об убийстве при попытке к бегству. Де Воз утверждал, что тела убитых сначала сохранялись в холодильнике лаборатории бельгийской горнорудной фирмы, а потом для лучшей сохранности были погружены в ванну с формалином.

Эта версия не была официально подтверждена следственной комиссией ООН, но в общем-то Пьер де Воз был недалек от истины: после того как Лумумбу, Окито и М’Поло доставили в Элизабетвиль, им осталось жить уже не считанные дни, а считанные часы... Во всяком случае, представитель Хаммаршельда в Элизабетвиле И. Берендсен, давая показания следственной комиссии Организации Объединенных Наций, со всей определенностью сказал:

— На следующий день (!) после прибытия г‑на Лумумбы в Элизабетвиль в городе прошел слух, что и он сам и его коллеги были убиты.

Что же сделало командование войск ООН, узнав об этом зловещем слухе? Да ровным счетом ничего! Оно по-прежнему сохраняло «нейтралитет»...

Телеграммы о том, что произошло на аэродроме Элизабетвиля семнадцатого января, взбудоражили весь мир. Отовсюду полетели телеграммы протеста. Потрясенная страшной вестью жена Патриса Лумумбы подала написанное дрожащей рукой прошение представителю ООН в Леопольдвиле: «Если мой муж должен быть расстрелян, я прошу, чтобы Объединенные Нации предоставили мне возможность добраться до Элизабетвиля, чтобы я смогла его повидать перед смертью». Эта просьба осталась без ответа.

Г-н Хаммаршельд в эти часы был занят другим: он думал о том, как ему обеспечить свое алиби, как умыть руки... И девятнадцатого января он сочинил новый меморандум, направив его на этот раз Чомбе. В нем речь шла все о том же. «Вы, конечно, не преминете предусмотреть, — почтительно обращался Хаммаршельд к Чомбе, — какие меры следует предпринять, чтобы к г‑ну Лумумбе и его соратникам был применен нормальный порядок в компетентном суде».

Чомбе ответил на это письмо только двенадцать дней спустя, когда Лумумбы, Окито и М’Поло уже наверняка не было в живых. Ответ был на редкость грубым: «...Я весьма удивлен тем интересом, который Организация Объединенных Наций проявляет в отношении бывшего премьер-министра... Существенно необходимо, чтобы власти бывшего Бельгийского Конго оставались единственными судьями, без всякого иностранного вмешательства, в отношении того, какому он должен быть подвержен обращению, и того, какова будет его судьба».

А тревожные сигналы из Катанги все учащались. Из Элизабетвиля и Леопольдвиля градом сыпались телеграммы корреспондентов о том, что Лумумбы, М’Поло и Окито уже нет в живых. Чомбе и Мунонго молчали, словно все эти сообщения их нисколько не касались. И только десятого февраля, когда уже все радиостанции мира говорили об убийстве лидеров Республики Конго как о совершившемся факте, власти Элизабетвиля пустили в ход нелепейшую дезинформацию, от которой за километр разило дурным полицейским романом дешевого бельгийского автора. В коммюнике, переданном Мунонго журналистам, говорилось:

«Три пленника, прибывшие из Леопольдвиля и находившиеся в заключении на частной ферме между Мучача и Касаджи, сбежали минувшей ночью, схватив и связав двух охранявших их часовых. Одна из машин полицейского эскорта исчезла — по-видимому, она похищена беглецами. Речь идет о черном «форде», резервуар которого содержит достаточно бензина, чтобы проехать сто километров. Исчезли две винтовки. Беглецы используют это оружие в случае, если их настигнут. В окрестностях фермы начаты поиски...»

Опытные журналисты, прочтя это коммюнике, пожали плечами: теперь оставалось ждать второго коммюнике о том, что беглецы настигнуты и убиты. И действительно, не прошло и трех дней, как Мунонго созвал корреспондентов и торжествующим тоном заявил им:

— Джентльмены! Я созвал вас здесь, чтобы объявить о смерти Лумумбы и его сообщников Окито и М’Поло. Вчера вечером в мою частную резиденцию явился один катангец из района Кольвези — я не хочу уточнять место, — чтобы информировать меня, что они были вчера утром зарезаны жителями небольшой деревни, расположенной на довольно значительном расстоянии от того места, где была обнаружена брошенная ими автомашина. Жители получат за это награду. Мы до сих пор удивляемся, каким образом трое беглецов могли туда добраться...

Мунонго хрипло хохотнул, подмигивая слушателям. Никто его не поддержал. В зале стояла напряженная тишина. Мунонго нахмурился: эти господа, видимо, не понимают шуток. И он заговорил грубо и резко:

— Я не сообщу вам ничего относительно обстоятельств смерти беглецов. Я бы солгал, если бы сказал, что смерть Лумумбы опечалила меня... Я знаю, что некоторые скажут, что мы их убили. Я отвечу им так: докажите это!..

Назавтра, когда во всем мире поднялась буря протестов против расправы с Лумумбой и его соратниками, Мунонго послал представителю Хаммаршельда в Конго письмо, которое побило все рекорды наглости и цинизма. Вот что в нем было сказано:

«Настоящим сообщаю вам о смерти Лумумбы и его сообщников Окито и М’Поло. Вчера вечером из района Кольвези в мою частную резиденцию прибыл житель Катанги (я не даю более точных сведений) и сообщил мне, что Лумумба, Окито и М’Поло были убиты вчера утром жителями небольшой деревни... Эта деревня получит награду в 40 тысяч франков, обещанную советом министров. Я вам не скажу больше ничего об обстоятельствах смерти беглецов; я солгал бы, если бы сказал, что смерть Лумумбы меня опечалила... Я говорю с вами откровенно и без обиняков, как я привык это делать. Нас будут обвинять в том, что мы их убили. Я отвечаю — докажите это... Я ожидаю также, что коммунисты, друзья Лумумбы поднимут в Совете Безопасности ООН вопрос о смерти трех беглецов. Даже если бы мы их казнили (что мы категорически отрицаем и что совершенно не доказано), я заранее отрицаю за Организацией Объединенных Наций право занять позицию по этому вопросу.

Я напоминаю здесь о деле Сакко и Ванцетти, Джулиуса и Этель Розенберг, а также о деле Кариля Чесмена в Соединенных Штатах. Я не хочу их сравнивать с Лумумбой и его сообщниками или судить об их виновности или невиновности. Я хочу лишь напомнить, что в связи с этими громкими делами мировая общественность и самые высокие духовные лица неустанно требовали помилования осужденных. Напрасно. Соединенные Штаты с этим не посчитались; по их мнению, эти вопросы были исключительно их собственным делом.

Нам хотят отказать в этом праве только потому, что мы черные и наше государство — молодое государство...»

Невозможно даже вообразить, чтобы тупой и невежественный «министр» Мунонго был в состоянии сочинить такое лихое письмо, — он наверняка и понятия не имел о том, кто такие Сакко и Ванцетти или Джулиус и Этель Розенберг. И уж во всяком случае у него рука не поднялась бы написать что-либо обидное в адрес США. Нет, совершенно очевидно, что в данном случае пером водила по бумаге сильная анонимная рука из всемогущей корпорации «Юнион миньер», которая уже тогда готовилась дать бой американским монополиям, вторгающимся в Катангу под голубым флагом Хаммаршельда. Смысл этой бумаги был ясен: «Не лезьте в Катангу, а то хуже будет. Пока был жив Лумумба и надо было с ним бороться, мы молчали. Но теперь, когда его уже нет, мы с вами померяемся силами...»

Но открытое столкновение враждующих монополий было еще довольно далеко, а пока что надо было подумать о том, как устранить следы преступления, вызвавшего такое негодование во всем мире.

Убийцы разыскали потерявшего совесть врача, которому было поручено подтвердить их версию. Некий доктор Петерс, который был представлен прессе как «глава хирургической службы в Катанге», пряча глаза, заявил журналистам, что он собственными глазами видел тела убитых лидеров Конго.

— Я увидел три трупа, — заявил он, — и мне сказали: «Это Лумумба, это М’Поло, а это Окито».

— Видели ли вы когда-нибудь Лумумбу раньше? — спросили его.

— Нет, — дрогнувшим голосом ответил он. — Но все знают Лумумбу, его широко открытые глаза и бородку...

— Отчего они умерли? — прозвучал иронический вопрос.

— Никто не просил меня производить вскрытие, — еще более растерянно ответил Петерс.

— Когда наступила смерть?

— По крайней мере (!) за двадцать четыре часа до того, как я их увидел...

— Не могла ли она наступить за несколько недель до этого?

Петерс не ответил.

Так закончились эти неуклюжие объяснения. Стремясь как можно быстрее положить им конец, Чомбе в тот же день заявил: «Лумумба больше не существует. Он мертв. Не будем больше говорить о нем». Но мир продолжал говорить о Лумумбе. И чем дальше, тем больше. И все грознее. По всей земле покатилась волна народного гнева.

Началось в Леопольдвиле, где пятнадцатого февраля вдова премьер-министра Полин Лумумба, сопровождаемая большой толпой своих соотечественников, направилась к зданию миссии ООН с требованием выдать ей для погребения тело своего супруга. Она шла полуобнаженная, в рубище, неся на руках своего двухлетнего сына Роланда. В ней трудно было узнать сейчас ту красивую, элегантно одетую женщину, которая каких-нибудь полгода назад принимала, стоя рядом со своим мужем, иностранных дипломатов на торжественном приеме в саду резиденции премьер-министра. Теперь она выглядела как простая женщина из народа, босая, исхудавшая, не по летам состарившаяся. Но тем ближе и дороже она была народу, и люди, завидев ее, спешили присоединиться к демонстрации.

Во всем мире бушевала буря негодования. Советские люди, протестуя против страшного преступления, совершенного в Конго, слали народу этой многострадальной страны самые искренние знаки сочувствия и солидарности. Имя Лумумбы было присвоено Университету дружбы. Правительство Кубы приказало на три дня приспустить повсюду национальные флаги и направило в Совет Безопасности протест против преступных действий Хаммаршельда, главного виновника смерти Лумумбы. В Хартуме тысячи суданцев организовали демонстрацию протеста, на всех такси были прикреплены траурные флаги, а юристы прошли молчаливой процессией, одетые в свои черные мантии. В Коломбо огромная демонстрация буддийских священников, студентов и рабочих потребовала снятия Хаммаршельда с поста генерального секретаря ООН и немедленного изгнания колонизаторов из Конго. В Каире и Белграде были до основания разгромлены здания бельгийских посольств.

И даже в Соединенных Штатах — в Нью-Йорке, Вашингтоне и Чикаго — прошли бурные и гневные демонстрации протеста против дикой расправы колонизаторов с законно избранным премьер-министром Республики Конго. В демонстрациях участвовали студенты Ганы, Судана, Кении, Танганьики, Сьерра-Леоне, Нигерии. Вместе с ними шли американские негры и многие белые американцы.

Такова была обстановка, в которой Совет Безопасности создал следственную комиссию для выяснения обстоятельств смерти Лумумбы и его соратников. И хотя этой комиссии, повторяю, не удалось добраться до Конго, она собрала бесспорные доказательства того, что руководитель законного правительства республики и два его министра были зверски замучены агентами колонизаторов.

Следственная комиссия со всей очевидностью установила, что Лумумба, М’Поло и Окито были убиты задолго до того, как была сочинена фантастическая история об их мнимом побеге, а произошло это не позднее чем через сорок восемь часов после того, как их доставили в Элизабетвиль. Слухи об убийстве Лумумбы и его соратников, распространившиеся 19 января, были совершенно справедливы. Установлен и их источник: проболтался министр информации Самаленге. Сообщивший об этом комиссии «чиновник высокого ранга, служащий в правительственном учреждении в провинции Катанга и близкий сотрудник г‑на Чомбе» (фамилия его держится в секрете) сказал, продолжая свой рассказ:

— Президент (то есть Чомбе. — Ю. Ж.), которого я видел в среду утром, как и в другие дни, казалось, был в затруднении. Я хочу этим сказать, что вид у него был необычный и он казался очень озабоченным. Я констатировал, что он вызвал министра информации г‑на Самаленге, с которым он довольно долго у себя беседовал. Я помню, что на другой день президент не созывал своего совета и что он был болен. Во вторник вечером мне сказали, что некоторые министры правительства Катанги якобы посетили г‑на Лумумбу; по-видимому, они были в очень взволнованном состоянии, и один министр в какой-то момент ударил г‑на Лумумбу, который упал... Как мне сказали, он, по-видимому, потерял сознание и будто бы умер от удара...

Когда этого «свидетеля» спросили, какая судьба постигла спутников Лумумбы, он сказал:

— По слухам, они также были убиты, но в результате несчастного случая (?!), происшедшего, когда били премьер-министра.

Он уточнил, наконец, и место этой страшной расправы:

— Говорили, что дело произошло в гостинице, находящейся недалеко от аэродрома.

Таким образом, неопровержимо установлено, что злодейская расправа над руководителями законного правительства Республики Конго была учинена не только с ведома Чомбе и его «министров», но и в их присутствии и даже при их активном участии задолго до того, как была выдумана лживая версия о «побеге» уже мертвых людей.

Но что же произошло в тот страшный январский вечер в злодейском притоне, который дававший показания советник Чомбе, путаясь, именовал то «гостиницей», то «скаковым клубом», то «виллой», то просто «трактиром»? Этот «свидетель», имя которого, как, впрочем, и многие другие имена, комиссия ООН предпочла сохранить в тайне, убоялся рассказать о том, как же были убиты герои и мученики молодой республики, — он предпочитал болтать что-то невразумительное о «несчастном случае», который «произошел, когда били (!) премьер-министра...»

Однако нашлись более циничные и отпетые люди, которым на все наплевать и которые не понимали, почему же, собственно, надо скрывать то, что произошло в этом проклятом «трактире», если в расправе участвовал сам неуязвимый Чомбе, перед которым пасует командование войск ООН. И вот в отчет следственной комиссии попадают два поистине страшных документа — показания «одного из британских наемников» Чомбе и «другого британского наемника» — фамилий и адресов опять-таки нет как нет; как сказано в отчете, все эти свидетели, опасаясь, что они сами и их семьи могут подвергнуться преследованиям; просили комиссию не предавать гласности их имена и фамилии.

Так вот, «один из британских наемников», служа в жандармерии Катанги, узнал, что Лумумба и его два товарища были убиты при участии самого Чомбе, Мунонго и других «министров» бельгийскими наемниками полковником Гюигом и канитаном Гатом. Услыхав об этом, любопытный британец, как сказано в отчете; «сам познакомился с полковником Гюигом и просил его подтвердить эти слухи». И что же?

— Полковник Гюиг, — сообщил «один из британских наемников», — сказал, что он действительно убил г-на Лумумбу и двух его товарищей и что он совершил это убийство с помощью еще одного бельгийского наемника, некоего капитана Гата, и нескольких других европейцев, служивших добровольцами в жандармерии Катанги. Убийство произошло в Элизабетвиле на вилле, где собралось несколько человек для того, чтобы «отпраздновать» прибытие г‑на Лумумбы и его товарищей.

Как сказано далее в отчете, «британский наемник» не мог указать точной даты убийства, но, насколько он помнил, заключенные были убиты в день их прибытия в Элизабетвиль.

Показания «другого британского наемника» изложены в отчете еще более красочно. Этот тип тоже знал Гюига — они были собутыльниками, — и вот как он живописует рассказ убийцы:

— Я не в состоянии дословно передать наш разговор. Как я уже сказал, мы оба были не совсем трезвыми, но все же я совершенно ясно помню его ответы. Я спросил Гюига: «Правда ли, как это сообщается в печати, что Лумумба сбежал на автомобиле? Если это действительно так, то глупо было оставлять автомобиль перед домом, в котором содержались заключенные, если только все это не было инсценировкой». В ответ на этот вопрос Гюиг сказал мне: «Я присутствовал при расправе с Лумумбой...»

И дальше «другой британский наемник» так излагает рассказ своего приятеля-палача:

— Он сказал, что в комнату привели двух товарищей Лумумбы. Им предложили прочесть молитву перед смертью, и в то время, когда они стояли на коленях, оба были убиты выстрелами в затылок. После этого он сказал, что Лумумба был приведен в ту же комнату и он сам убил его выстрелом из револьвера. Гюиг рассказал, что когда Лумумбу привели в комнату, он начал кричать... Гюиг продолжал свой рассказ в следующих словах: «Тогда я сказал ему: «Молись, сволочь», — я прошу извинить меня за это грубое ругательство, но это его подлинные слова... По словам Гюига, Лумумба упал, и в этот момент, продолжал Гюиг, «я застрелил его, когда он валялся на земле». — «Боже мой, Шарль, это неправда!» — воскликнул я. Но он сам подтвердил: «Нет, Роди, все это правда...»

И авторы отчета заключили: «В показаниях, данных этими двумя наемниками, имеются незначительные расхождения по второстепенным вопросам, но в отношении главных вопросов, касающихся убийства, они сходятся». В примечании отмечено: «Полковник Гюиг, так же как и капитан Гат, имел возможность (!) явиться в комиссию, но они старательно уклонились от допросов, несмотря на то, что им было известно, что комиссия хотела их видеть».

Вот какова демократия! Убийцы имели возможность явиться к следователю, но им этого не захотелось. Что же тут поделаешь?..

Все же неопровержимые факты, уличающие не только наемных палачей, но и тех, чью волю они исполняли, заставили членов следственной комиссии сделать весьма важные заявления в своих выводах.

«На основании материалов и свидетельских показаний Комиссия пришла к следующим заключениям:

1. Факты, выявляющиеся в результате свидетельских показаний и материалов, содержащихся в досье, противоречат версии правительства Катанги, согласно которой гг. Лумумба, Окито и М’Поло будто бы были убиты 12 февраля 1961 года лицами, принадлежащими к одному из племен.

2. С другой стороны, Комиссия считает в основном правдоподобной ту версию, согласно которой заключенные были убиты 17 января 1961 года, вскоре после их прибытия, в одной из вилл в Элизабетвиле и, весьма вероятно, в присутствии некоторых членов правительства провинции Катанги, в частности гг. Чомбе, Мунонго и Кибве, и полагает, что утверждение о бегстве было выдумано от начала до конца.

3. Серьезные подозрения падают на бельгийского наемника, некоего полковника Гюига, который, вероятно, был фактическим убийцей г‑на Лумумбы и который совершил свое преступление в соответствии с предумышленным планом при соучастии некоего капитана Гата, бывшего также бельгийским наемником. Что касается гг. Окито и М’Поло, то представляется трудным установить, кто их фактически убил, но полученные указания позволяют предполагать, что они были убиты одновременно с г‑ном Лумумбой».

Члены комиссии, к их чести, нашли в себе мужество найти нужные слова в осуждение тех, кто, выдав Лумумбу и его соратников на расправу палачам, тем самым обрек их на смерть. Они заявили, что с органов власти Леопольдвиля, с одной стороны, и с правительства провинции Катанги, с другой стороны, не может быть снята вся ответственность за обстоятельства, касающиеся смерти г‑на Лумумбы, г‑на Окито и г‑на М’Поло. «Что касается правительства провинции Катанга, — подчеркивается в выводах комиссии ООН, — то оно не только не приняло мер к охране трех арестованных, но своими действиями непосредственно или косвенно содействовало убийству этих узников. ...Досье комиссии изобилует материалом, свидетельствующим о значительной роли, которую играл министр внутренних дел Катанги г‑н Мунонго во всем заговоре, закончившемся убийством гг. Лумумбы, Окито и М’Поло».

И в заключение члены комиссии написали:

«Комиссия надеется, что результаты, которых она могла достигнуть, смогут в известной мере служить основой для проведения последующего расследования в Конго и для судебного следствия, которое, по мнению Комиссии, должно последовать в самом близком времени».

Этот доклад был предан гласности 11 ноября 1961 года как официальный документ Генеральной Ассамблеи ООН под номером А/4964, С/4976. С тех пор много воды утекло в могучей реке Конго, а судебное следствие, которое, по мнению авторов этого документа, должно было «последовать в самом близком времени», так и не состоялось. Отчет следственной комиссии был погребен под ворохом других документов ООН, и те, кого это касается, сделали все, чтобы предать его забвению.

...Африку часто сравнивают с огнедышащим вулканом. Что ж, это правильное сравнение. Гигантский материк извергает сейчас огненное пламя ненависти к угнетателям, испепеляющее тех, кто так долго грабил, мучил и убивал, пользуясь своей временной безнаказанностью. Но кое-кто за океаном судит так: побушует вулкан, да и успокоится, а мы на остывшем туфе начнем все сначала. Близорукие иллюзии! Пламя сердец — это не пламя кипящего базальта, — их жар никогда не стихает. И горе тем, кто не поймет этого. В Африке борьба идет не на жизнь, а на смерть!

Как бы ни запутывались хитрые петли интриг вокруг Конго, как бы ни складывалась на том или ином этапе обстановка в этой многострадальной стране, неизбежные законы общественного развития делают свое дело. И когда я перелистываю по утрам ворох депеш телеграфных агентств об очередных событиях в Африке, я вижу сквозь их строчки такое знакомое, выразительное лицо Патриса Лумумбы с небольшой черной как смоль бородкой, его большие, глубоко человечные, искрящиеся глаза, вспоминаю его порывистые жесты, его легкую, стремительную походку, его своеобразную манеру говорить — четкие, чеканные фразы, подчеркнутые интонацией, отражающей глубокую внутреннюю убежденность в правоте каждого слова.

Это был поистине незаурядный человек, и можно не сомневаться, что он стал бы одним из выдающихся деятелей нашей эпохи, если бы его жизнь не была грубо оборвана в самом начале его политической карьеры теми, кто страшился его. Он принадлежал к числу тех, чей талант и воля способны совершать самые невероятные дела. Сейчас он мертв. Но даже мертвый Лумумба страшен для его палачей.