33 визы. Путешествия в разные страны

Ноябрь 1967 года У КОММУНИСТОВ ЧИЛИ

Поздней осенью одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года я совершил путешествие еще в один далекий край земли: в Чили. Это была интереснейшая поездка — мне довелось встретиться с выдающимися политическими деятелями этой страны, побывать у рабочих, крестьян, познакомиться с их жизнью и борьбой.

Обо всем этом можно рассказывать очень долго. Но сейчас мне хочется познакомить читателей лишь с одной главой из чилийского дневника, который я вел день за днем. Это рассказ о поездке в знаменитый чилийский город на Тихом океане — Вальпараисо.

Меня умчал туда на «мерседесе» корреспондент «Правды» в Чили Виталий Боровский буквально накануне отлета на Родину. Времени оставалось в обрез, но, право, было бы грешно покинуть Чили, не побывав на самом дальнем краешке этой земли, откуда начинается великий водный простор, который тянется на многие тысячи километров — до самого Владивостока.

Был уже поздний вечер, когда мы прикатили в примыкающий к Вальпараисо фешенебельный курортный город Винья дель Мар. Он открылся нам с высокой горы, как огромное яркое скопление звезд, словно небо опрокинулось в океан, который тут же напомнил о своем существовании глухим сонным ворчанием, и соленый ветер плеснулся в окна машины.

Остановились мы в отеле «Алькасар», вполне современном и очень удобном, с уютным рестораном и гаражом. Отель поразил нас своей тишиной. Хотя в южном полушарии уже наступила чудесная летняя пора и курортный сезон начался, гости не спешили на берег океана. Мы прошлись по улицам: сверкали огни реклам, в витринах за хрустальными стеклами красовались заманчивые для туристов сувениры, купальные костюмы, дорогие, солидные вещи, цены на которые предусмотрительно не указывались. Из уютных ресторанов доносилась тихая музыка. Но всюду было пусто.

Чилийцы оставались дома наедине со своими мыслями, у их соседей — аргентинцев, бразильцев, колумбийцев, перуанцев — тоже хватало забот, и даже богатые янки, на которых главным образом и рассчитывали хозяева курорта, не спешили лететь на юг, хотя в США началась премерзкая зима. Вашингтонские лидеры настоятельно объясняли им, что вывозить за рубеж валюту ради развлечения непатриотично, когда доллары нужны для войны во Вьетнаме...

И вот настало чудесное летнее утро. Правда, календарь показывал второе декабря, но не забывайте, что в Чили декабрь — это эквивалент нашего июля. Царила тишина. Даже океан угомонился малость и этак лениво слизывал мелкую гальку с великолепного курортного пляжа. На песке лежали студенты с учебниками и зубрили книжную премудрость, готовясь к экзаменам в последнюю минуту, как это делается, увы, под всеми широтами: вскоре должны были начаться летние каникулы...

И вот мы уже едем в Вальпараисо — там нас ждут в комитете местной партийной организации. Несколько минут, и курорт со своими великолепными отелями-дворцами среди высоких пальм остался позади; мы уже едем по скромным улицам портового города — Винья дель Мар и Вальпараисо давно слились воедино, но по характеру своему они резко отличаются друг от друга: в Винья дель Мар люди отдыхают и развлекаются, в Вальпараисо работают, не разгибая спины.

В центре города — партийный комитет коммунистов Вальпараисо и примыкающих к нему местностей, — по-нашему, обком. Нас встречает седой коренастый человек с тонким лицом интеллигента и крепкими руками рабочего — это секретарь комитета Гаспар Диас, бывший горняк, добывавший селитру на севере, а ныне — партийный деятель. С ним его ближайшие сотрудники, которым коммунисты доверили руководить организацией.

Партийный комитет размещается в большом здании, занимая несколько этажей. Здесь рабочие комнаты, зал заседаний, библиотека. В кабинете, где нас принимают, гостеприимно накрыт стол для гостей: вокруг большого букета свежих, сверкающих каплями росы розовых гладиолусов — фрукты, бутерброды, чай...

Завязывается долгая дружеская беседа. Нас, конечно, интересует работа коммунистов Вальпараисо. Наши хозяева в свою очередь, естественно, хотят воспользоваться случаем, чтобы расширить свои знания о Советском Союзе, о том, как работают коммунисты в нашей стране. Мне доставляет глубокое удовольствие этот разговор с единомышленниками: какая глубокая эрудиция в вопросах практики и теории, какая уверенность в своих планах, какой оптимизм и в то же время какая трезвость в оценках реальной действительности Чили!

Коммунисты сумели создать в Вальпараисо боевую организацию. Опора ее — рабочие. Они живут здесь трудно, очень трудно. И путь суровой борьбы, на который зовет их коммунистическая партия, не пугает их — ведь им действительно нечего терять, кроме своих цепей. Я наглядно убедился в этом, когда мы с товарищем Диасом направились в один из бесчисленных рабочих поселков, прилепившихся на скалистых горах, встающих над городом.

Поселок, в который мы прибыли, называется Валле Верде (Зеленая долина); здесь находится одна из первичных организаций, в ней двадцать пять человек, и руководит ею типографский рабочий Серхио Валенсуэла.

Тут, наверху, совсем иной мир, нежели у моря. Даже невозможно себе представить, что где-то рядом оживленный, шумный город с многоэтажными домами, парками, грохочущими портовыми кранами в доках, многофигурными помпезными памятниками — этим наследием претенциозного XIX века, фонтанами, торопливой пестрой толпой. Тут — вечная тишина, захватывающий дух простор, упругий ветер с океана, от которого перехватывает дыхание, величественные сосновые рощи, синие Анды слева, такой же синий океан справа, ослепительное солнце. Право же, природа готовила эти места для санаториев, для домов отдыха, наконец, для загородных парков, где человек мог бы медленно, не спеша прогуливаться над этим вечным покоем, любуясь неимоверной силой природы и раздумывая о своих делах.

Но вышло по-иному. Именно здесь, среди этих просторов, словно оскорбляя их своим убогим видом, разрослись, как грибы, жалкие поселки — их так и называют: «грибные»; и самое имя поселения, куда мы забрались — «Зеленая долина», — звучит, как укор тем, кто завел рабочий люд в эти места, где жить бы да радоваться, и заставил его тут страдать.

Перед нами — жалкий сарайчик, еще страшнее тех, что я видел в деревне Пальмелья и в пригородах Сантьяго: стены из подгнивших, черных от ветхости досок, вместо кровли — ржавые листы старого железа, дыры, заменяющие окна, кое-как затянуты целлофаном. Навстречу нам с веселым лаем бросается ласковый рыжий пес — удивительно много собак в Чили! Из домика высыпает куча ребятишек, — сколько их тут, не счесть. За ними выходят хозяин и хозяйка.

Мы знакомимся. Это бывший шофер грузовика, а ныне грузчик, пятидесятилетний коммунист Карлос Лопес, седой, с усиками невысокий человек, и его тридцатипятилетняя жена, тоже коммунистка Елена Гаррадо, — на вид ей, умученной материнскими и домашними заботами, дашь гораздо больше. Узнав, кто и откуда мы, хозяева радостно приглашают нас в свое жилье, — вероятно, гости из Советского Союза впервые появляются в этом доме.

Я оглядываюсь по сторонам. Сени, которые используются, как столовая. Две крохотные комнатки. В одной из них — двухэтажные нары. В другой — столик, стулья. На стене успеваю заметить фотографии хозяина и хозяйки, сделанные, вероятно, в день свадьбы, тогда Елене исполнилось пятнадцать лет. Какая же она была красивая: большие выразительные глаза, в которых прячутся озорные бесенята, улыбчивый мягкий рот, красивые уши с кокетливыми серьгами, ямочки на щеках, — да, изрядно помяла тебя, дорогая Елена, жизнь за минувшее с той поры двадцатилетие.

А вот и хозяин, сфотографированный в ту пору, когда ему едва исполнилось тридцать лет — бравый водитель грузовой машины в аккуратно выглаженном праздничном костюме, серьезный, полный сознания ответственности за начинающуюся семейную жизнь. Елена тогда работала прислугой у чиновника в Вальпараисо, а что за жизнь в прислугах? Теперь они должны были зажить по-другому...

Успеваю заметить на полочке старенький радиоприемник и пачку газет, — как ни бедно живется Карлосу с его большой семьей, но он не отстает от жизни, слушает последние известия по радио, читает новости в газетах. Да, кстати, не только сам читает, но и распространяет коммунистическую газету «Эль Сигло». По воскресеньям коммунисты продают здесь двести восемьдесят экземпляров. Маловато, конечно, на такой большой поселок, но ведь сейчас люди привыкли беречь каждый сентессимо[8], — и так живут впроголодь. Поэтому руководитель первичной организации Серхио Валенсуэла устраивает читки «Эль Сигло», проводит беседы о политике, и Карлос ему помогает.

Давно ли Карлос и Елена живут в этом поселке? Какова их семья? Сколько, наконец, человек умещается в этом доме-сарайчике? И что тут творится зимой?.. Хозяева охотно отвечают на все вопросы.

В «Зеленой долине» они недавно, какой-нибудь год. Переехали сюда из другого «грибного поселка» — домишко, в котором они жили, разрушился окончательно: одну «комнату» разметала буря, другая рассыпалась впрах от землетрясения. Купили вот это жилье, слава богу, в рассрочку — предстоит выплатить пятьсот эскудо, да еще нужны средства на ремонт — все и здесь валится. А где взять деньги, — их едва хватает на еду, впрочем, о деньгах чуточку позже...

Семья? Семья, как у всех, большая. Во-первых, девять детей. Марии, старшей, уже девятнадцать лет, — Елена родила ее, когда ей самой едва исполнилось шестнадцать. Мария работает в булочной продавщицей, — с шести утра до часу дня и с двух до восьми вечера. Продает хлеб, — слава богу, считать научилась в школе, окончила шесть классов. Заработок? Ох, и не говорите, — каких-нибудь 120 эскудо в месяц, и это за тринадцатичасовой рабочий день!

Вместе с Марией в этой булочной работает продавщицей вторая дочь — Энрикета, ей семнадцать лет. Работает так же, как и старшая, а получает еще меньше — 100 эскудо в месяц, — возраст, говорят, недостаточный, чтобы получать сто двадцать. Ну, эта учится ночами на модистку, может быть, станет платья шить, будет зарабатывать больше.

Третья дочь — Патрисия, ей шестнадцать стукнуло. Учится у парикмахера стричь и завивать, пока не приносит домой ни копейки.

Четвертая — Селинда. Этой одиннадцать лет. Четвертый год ходит в школу.

Пятым родился мальчик. Наконец-то мальчик! Его назвали Аурелио. Сейчас ему восемь лет. Второй год ходит в школу.

Шестой была опять девочка Элиана. Она на годик моложе Аурелио. Первый год ходит в школу.

Седьмая — Ирма, ей три годика, вот она, бегает по двору.

Восьмой — Карлос. Это второй сын. Как и Аурелио, надежда семьи. Он посапывает сейчас в кровати.

А рядом с Карлосом — девятый: Эрнето. Этому всего шесть месяцев.

Кажется, однако, что и это еще не конец. Смущенно улыбаясь, Елена говорит: «Похоже на то, что этой зимой у нас будет опять прибавление семейства». Так уж повелось в Чили: семьи здесь очень большие.

Итак, пока что муж, жена и девятеро детей — итого одиннадцать. Это все? Нет, это еще не все. Видите ли, всего под этой крышей четырнадцать человек. Кто еще? Во-первых, отец жены. Ему уже шестьдесят девять лет, но он все же понемножку подрабатывает — грузит фрукты там, внизу, на базаре. Еще племянник жены Херардо, ему девятнадцать лет.

— Сестре было трудно его воспитывать, — говорит Елена, — Ну мы его и взяли к себе. Где двенадцать прокормятся, там найдется кусок хлеба и для тринадцатого...

Херардо сегодня дома. Оказывается, его недавно призвали в армию, и он отбывает службу здесь же, в Вальпараисо. По воскресеньям солдат отпускают домой, и вот он здесь.

А четырнадцатый кто? Квартирант...

Итак, четырнадцать человек в крохотном сарайчике, на двухэтажных нарах вповалку. Так теплее — ведь зимою здесь, должно быть, страшновато: со страшной силой дует холодный ветер, хлещет ледяной дождь, а стекол в окнах нет и печка отсутствует. Обед Елена готовит во дворе над костром среди кирпичей.

— Как же вы согреваетесь?

— А у нас жаровня. Вот она...

Елена приносит старую ржавую жаровню:

— Вот только уголь дороговат. А нам каждое сентессимо считать приходится.

Да, в этом доме привыкли считать каждое сентессимо. Сколько душевных и физических сил нужно матери этого большого и шумного семейства, Елене, чтобы вот так, на протяжении десятилетий трепетать, раздумывая о том, удастся ли сегодня накормить детей?

— Видите ли, — тихо говорит Карлос, — когда я работал шофером на грузовике, было немного легче. Все-таки заработок был постоянный. Но в этом месяце истек срок действия моих шоферских прав — они действительны пять лет. А чтобы получить новые, надо заплатить сбор — сто эскудо. Для нас в нынешнем положении — это большие деньги. Мы их не нашли, и вот пока я работаю грузчиком на машине. Теперь как повезет: найдется сегодня работа, хорошо; нет — клади зубы на полку...

Я гляжу на этого немолодого уже человека с седой головой, в изорванном свитере и зримо представляю себе, как нелегко ему каждое утро, оспаривая работу у более молодых товарищей, уговаривать каких-то лавочников, чтобы погрузку товаров на грузовик доверили ему, а не другим: у него такая большая семья, а работник-то он в сущности один, — что там принесут девчонки из булочной?

— Живем просто, — говорит Елена. — Что он сегодня к вечеру заработает, то я завтра утром потрачу на базаре. А иногда бывает и так: того, что он зарабатывает утром, хватит на обед, а то, что заработает после обеда, я потрачу на ужин...

Вот так и живет эта семья. Так, очевидно, живут и многие другие, если не все, в этой «Зеленой долине». И сама жизнь толкает их к борьбе за то, чтобы это поистине тяжкое, недостойное человека существование изменилось к лучшему. Вот почему и Карлос и Елена, сколько себя помнят, активно участвуют в деятельности коммунистической партии Чили. Карлос начал участвовать в революционной деятельности еще подростком. «Мне было четырнадцать лет, когда мы дрались с фашистами, — говорит он. — В начале тридцатых годов в Чили под влиянием «идей», занесенных из Германии, начал развиваться нацизм. Ну, коммунисты, конечно, давали ему отпор, и мы, мальчишки из рабочих семей, были с ними». Подрос Карлос — сам стал коммунистом. В партии он уже тридцать лет. Елена тоже всю свою сознательную жизнь в партии. Ну, и обе старших девчонки, конечно, в комсомоле.

Карлос активно работает в партийной организации поселка. Елена ведет работу среди женщин. Это очень трудное дело: «Центром матерей» в Валле Верде завладели христианские демократы. Домохозяйки — женщины темные, многие из них верят в бога, слепо слушаются попов. «Надо много сил и энергии, чтобы пробудить у них пролетарское сознание».

А я слушаю Елену и поражаюсь: откуда находит силы, энергию и время эта невысокая, усталая женщина, на руках у которой огромная семья, в том числе совсем еще маленькие дети? Как велика должна быть преданность и верность партийному делу, чтобы в этих тяжелейших условиях вести активную политическую работу, воевать с попами, убеждать темных домохозяек!

Но больше всего поразил меня спокойный и деловой рассказ Карлоса о том, как он участвовал в забастовке 23 ноября. Да, этот человек, являющийся основным кормильцем семьи, человек, суточного заработка которого едва хватает на то, чтобы его жена, ее отец и девять детей не умерли с голоду, бастовал в тот день и уговаривал бастовать других.

— А как же могло быть иначе? — сказал он мне. — Все бастовали, значит, и мы должны были бастовать. И не только это — надо было помешать штрейкбрехерам сорвать стачку. И мы сделали все, что было необходимо...

Сделали все, что было необходимо! Я слушал его и мысленно представлял себе тот день, такой богатый событиями, борьбой, столкновениями. И еще видел, как возвращается домой усталый, голодный, осунувшийся Карлос и как встречает его не зажигавшая в тот день костра, чтобы сварить обед, Елена. Конечно, она не могла упрекнуть его за то, что он не принес в тот день домой ни единого сентессимо в кармане. Конечно, она, коммунистка, одобрила поступок своего мужа, коммуниста. Но каково было слышать тихие голоса детей: «Мама, почему у нас сегодня нет хлеба?..»

Этот долгий декабрьский летний день, столь богатый впечатлениями, близился к концу, когда мы, спустившись с крутой горы, распрощались с Диасом и его друзьями на берегу океана, у статуи апостола Петра с ключами от рая в руках, слывущего покровителем рыбаков. В небольшой бухточке покачивались на волнах рыбачьи лодки, сохли растянутые на шестах сети, бронзовые от загара ребятишки ныряли в воду.

Надо было решать, как теперь поступить. До отлета нашего самолета в Москву оставалось совсем немного времени — мы должны были явиться на аэродром рано утром, а сейчас находились в ста сорока километрах от Сантьяго. Перспектива ночного путешествия по извилистым горным дорогам не радовала Виталия Боровского, — он предпочел бы немедленно повернуть на восток.

Но у нас предстояла встреча еще с одним чилийским коммунистом, и каким! С Пабло Неруда, величайшим современным поэтом Латинской Америки, выдающимся деятелем всемирного движения сторонников мира и активнейшим участником острой политической борьбы в Чили. Он живет неподалеку от Вальпараисо, в поселке Исла Негра, что значит по-русски Черный Остров.

Мы неоднократно встречались с Пабло Неруда и раньше — в Москве и в других столицах мира, куда его приводили борьба за мир и литературные дела. А совсем недавно, когда я был в городе Чильян, где проходил съезд социалистической партии Чили, мне сообщили, что Неруда находится совсем неподалеку, в тихом городке Парраль: там было организовано большое национальное торжество — Пабло Неруде присваивалось звание почетного гражданина этого городка — здесь он родился в семье скромного чилийского железнодорожника и провел свое детство.

И вот, улучив свободный час, я умчался в Парраль. Парадная церемония уже окончилась, и на поляне у деревянных мостков, окружающих амфитеатром круглую площадку для излюбленных в Чили соревнований кавалеристов, — родео, под огромным шатром шел шумный, в латиноамериканском стиле, обед в честь Неруды. На невысокой эстраде гремели гитары, пели певцы в нарядных национальных костюмах.

В центре необозримого пиршества сидел сам Пабло в темно-красной рубахе, как всегда, без галстука, в накинутой поверх широкой оливковой куртке. Простой английской булавкой была приколота только что врученная ему золотая медаль. Его округлое загорелое лицо освещала широкая добрая улыбка. Он был похож на традиционного индейского доброго божка. Чувствовалось, что ему очень приятно все это — и возвращение в родной город, по пыльным улицам которого он когда-то, быть может, бегал босиком, и внимание земляков, и этот теплый солнечный день, и предстоящее родео...

Слева от Неруды сидели его дядя, единственный из оставшихся в живых родственников в Паррале, и сам алькальд города, справа — его жена, неутомимая спутница во всех поездках, ведь Пабло — такой непоседа...

Поэт, узнав о том, что приехали гости из Советского Союза, подозвал нас к себе поближе, усадил за стол, попросил хозяев принести еды и вина. Гремела музыка, пели певцы, кто-то плясал, выстукивая каблуками трель на эстраде, а Пабло невозмутимо, словно это происходило не на красочном шумном празднике, а где-нибудь в тихом кабинете, вел разговор о Москве, о своих друзьях, расспрашивал, что нового в нашей литературе; какие проблемы сейчас решает секретариат Всемирного Совета Мира, активным и бессменным деятелем которого он является; просил передать привет Маргарите Алигер; рассказывал о латиноамериканских делах.

Вдруг к Пабло прорвались две гитаристки — пожилая и молодая, — осыпали его лепестками роз: «Позволь, дорогой Пабло, тебя приветствовать!» Зазвенели струны, полилась импровизированная песня: «Пабло, Пабло, наш большой национальный поэт; Пабло, Пабло, — он вернулся в наш родной город; Пабло, Пабло, — пусть он приезжает к нам почаще; Пабло, Пабло, — спасибо ему за то, что он такой хороший».

Поэт немного смущенно улыбнулся и развел руками, — все-таки трудновато вести разговор в такой обстановке. И вдруг сказал:

— Знаете, что? Приезжайте к нам в Исла Негра. Да-да, обязательно приезжайте. Что? Но ведь вы будете на обратном пути в Сантьяго. Ну так вот, от Сантьяго до Исла Негра ближе, чем от Москвы до Сантьяго. Когда вы там будете? Первого декабря? Отлично! А мы до этого времени смотаемся к Огненной земле и первого декабря вернемся домой. Я привезу с собой отличную рыбу, которую ловят только там, на дальнем юге, и за обедом мы продолжим сегодняшний разговор. Обещаете? До встречи!..

Я напоминаю Виталию об этом разговоре. Нарушить обещание было бы немыслимо — ведь Пабло Неруда собирался ради этой встречи приехать откуда-то с дальнего юга, чуть ли не с Огненной земли! Виталий пожимает плечами: это немыслимо, Огненная земля — такая даль. Наверняка Пабло не успел вернуться. Мы напрасно потеряем остающиеся часы светлого времени и упремся в запертые ворота пустой дачи. Все же решили рискнуть, и Боровский решительным жестом крутанул руль своего «мерседеса», поворачивая на юг.

Среди серых гранитных скал прятались янтарные уютные пляжи. К ним сбегали с гор белые, розовые, синие, зеленые домики самых причудливых форм, обращенные огромными зеркальными окнами к океану. Благоухали мириады пышных цветов. По усыпанным гравием дорожкам катили, сверкая лаком, дорогие автомобили. У причалов стояли богатые белоснежные яхты. Здесь проводили свои уик-энды люди, не привыкшие считать и пересчитывать каждый эскудо в своих кошельках. Контраст с тем, что мы видели там, наверху, в Валле Верде, был столь силен, что вся эта кричащая, вызывающая красота, призванная служить утехой лишь узкому кругу высшего чилийского света, как-то не радовала глаз. Наоборот, она злила: эх, взять бы за шиворот владельца такой богатой виллы да пихнуть его туда, в хижину Карлоса, а семье Карлоса отдать бы эту усадьбу! Уж тут сумели бы попросторнее разместиться все четырнадцать человек, теснящиеся сейчас под ржавой кровлей той хижины...

Мы долго кружим среди этих богатых приморских поселков, отыскивая путь на юг, — даже спросить дорогу не у кого, черт побери, никто здесь пешком не ходит, все в автомобилях. Потом вырываемся, наконец, на автостраду, ведущую в глубь материка, и уже оттуда, в час заката, добираемся к затерянному у моря крохотному поселочку Исла Негра, прилепившемуся у океана, напротив острова, который и в самом деле кажется черным. Отсюда и его название: Исла Негра — значит по-русски Черный Остров. Здесь нет такой бьющей в глаза роскоши, как на соседних курортах, и тот угол, куда еще много лет назад забрался Неруда, начав строить свой домик на литературные гонорары, кажется даже диковатым.

Перед нами был грубо сколоченный забор из необструганных слег, какие-то деревенские ворота и старый, позеленевший от влажных соленых ветров колокол над ними.

Мы остановились. Из-за забора доносилось сердитое ворчание океана — он был совсем рядом. Калитка со скрипом распахнулась, и нам открылось во всей своей суровости и привлекательности убежище поэта: его домик с прилегающей к нему длинной пристройкой, напоминающей корабль; кипарисы с широкими мохнатыми лапами; голубые и малиновые пятна цветов в зеленой траве; старый локомобиль, приглянувшийся поэту и купленный им по случаю; рулевое колесо с какого-то древнего парусника; две старинные статуи; якорь, как бы небрежно брошенный на камне; раскидистые злые агавы, словно страшная шевелюра медузы Горгоны; столик из распиленного вдоль толстого бревна. И над всем этим странным и причудливым миром неподвижных вещей господствует вечно живой, вечно меняющийся, вечно грохочущий у самых стен домика Неруды океан.

Измятое, большое, наверно, уставшее за день и потому злое солнце уже коснулось оранжевым краем своим синей океанской дали, и оттуда стремительно помчалась к нам по изменчивой, беспокойной, изрытой пенистыми волнами водяной пустыне какая-то раскаленная малиновая искра, и разом вспыхнуло, словно объятое пламенем, огромное зеркальное окно большой комнаты, где Неруда обычно принимает гостей...

Только теперь, охваченные открывшимся нам зрелищем, увидели мы, что вокруг нас весело прыгают две забавные рыжие собачонки чао-чао, а секретарь поэта, вероятно, не в первый раз, вежливо спрашивает, кто мы такие.

И вот уже нам навстречу спешит жена поэта, его верный друг и неутомимая спутница в непрерывных дальних странствиях Матильда, еще не успевшая переменить дорожного костюма — она в черных бархатных брюках. За ней выходит и сам Пабло в своей неизменной красной рубахе, — как будто мы только что расстались с ним в городке Парраль, где чествовали его как почетного гражданина.

Да, он действительно помнил о том, что назначил нам эту встречу. Сегодня рано утром Пабло и Матильда вылетели на реактивной «Каравелле» с дальнего юга, в Сантьяго пересели на автомобиль, и вот они дома. Останемся ли мы поужинать?.. Жаль, Пабло приволок-таки с юга отличную свежую рыбину... Может быть, рискнем? До утра еще много времени... Но уж если мы действительно боимся опоздать на «летучего голландца» компании КЛМ, который ждать нас не захочет, тогда Пабло нас отпустит без ужина, — так нам и надо, советские гости вечно торопятся!

Мы проходим по уютным комнатам и переходам дома поэта, действительно очень похожего на корабль. Кажется, в душе Пабло до сих пор живет угрызение совести по поводу того, что он пренебрег профессией моряка. Стоять бы ему на капитанском мостике брига или клиппера с подзорной трубой в руках и мчаться под парусами в неведомые дали...

Повсюду, куда ни глянь, старые мореходные карты. Целый простенок заняла удивительная коллекция: упрятанные в бутылках модели судов, созданные терпеливыми и ловкими руками отставных моряков. Огромный старинный глобус. И резные фигуры, украшавшие некогда носовую часть парусных кораблей. Они в каждом углу, их хватило бы на целый музей. Одна из них, самая любимая поэтом, изображает горделивую мужественную женщину, смело глядящую в дальние просторы.

Усевшись у камина, украшенного инкрустациями из морской гальки и ракушек, мы за чаем ведем долгий оживленный разговор о многих интереснейших вещах — от особенностей нынешней политической жизни в Латинской Америке до новинок советской литературы, от книги Маргариты Алигер о Чили до предстоящего присуждения международных Ленинских премий — ведь Пабло член жюри, ежегодно присуждающего эти премии, от ленинградской сессии президиума Всемирного Совета Мира — Пабло член президиума — до недавней всеобщей забастовки в Чили.

Этого человека интересует решительно все на свете, но больше всего, естественно, его занимают судьбы Чили и Латинской Америки в целом. Его убеждения всем известны: он коммунист и видит в будущем Латинскую Америку социалистической. Но будущее не придет самой собой, оно требует упорной, самоотверженной борьбы, сплочения широких народных масс, терпеливой, повседневной работы среди рабочих и крестьян. И Пабло справедливо гордится своей партией, партией подлинных революционеров, которые без излишнего словесного шума и треска ведут эту трудную, но благородную работу...

Минувшим летом мы встречались с Пабло на съезде советских писателей — он приехал в Москву, чтобы демонстративно подчеркнуть свою солидарность с литературой Горького и Алексея Толстого, Маяковского и Есенина. «Меня приглашали и на этот съезд и на празднование пятидесятилетия Октября, — говорит он. — Я прикинул: совершить два путешествия подряд за океан в такой короткий срок я не смог бы. Значит, надо было выбирать. Конечно, очень хотелось побывать на пятидесятилетии, — это крупнейшее историческое событие. Но, с другой стороны, если бы я не поехал на съезд писателей, кое-кто из ваших политических противников мог бы ложно это истолковать. «А, — сказали бы они, — смотрите, Пабло Неруда их бойкотирует!» И я решил ехать на съезд...»

Неруда говорит о том, как неистовствуют сейчас враги Советского Союза, всячески пытаясь изобразить дело так, будто у нас в стране осуществляются гонения на прогрессивно мыслящих писателей.

— Дело доходит до того, что ко мне сюда ночью врываются бесцеремонные репортеры с микрофонами и спрашивают: «Что вы думаете об этом деле?» — говорит Пабло. — Я отвечаю им: «Идите к черту!» И они передают эту фразу, записанную на пленку, по радио...

Снова и снова Пабло возвращается к советской литературе, вспоминает о своих московских друзьях и знакомых. Он говорит о потере большого друга — Ильи Григорьевича Эренбурга. Как многое ими совместно прожито и пережито, как многое ими вместе обдумано и переговорено и в Париже, и в Москве, и в Вене, и в Стокгольме, и в Сантьяго — всюду, где сводила их судьба, и на литературном, и на общественном поприще.

Эренбургу очень полюбилась страна Неруды, которую он посетил уже на склоне жизни, — она напомнила ему Францию, в которой он прожил много лет. С Пабло его связывали десятилетия товарищеских отношений, общность литературных интересов, совместное участие в борьбе за мир...

Разговор опять переходит на политические темы. Пабло Неруда активно участвует в партийной жизни, он в курсе всех важнейших политических событий не только Чили, но и всей Латинской Америки.

Небо уже потемнело, когда мы прощались с Пабло и Матильдой. До отлета нашего «летучего голландца» в Европу оставались считанные часы, а дорога до Сантьяго была дальняя. Пабло вышел к калитке нас проводить. Все усиливавшийся резкий, порывистый ветер с океана раскачивал позеленевший колокол, и он жалобно позвякивал. Его звон тонул в реве и свисте океана, огромные волны дробились о камни в трех шагах от дома поэта. Все дрожало. Казалось, происходит землетрясение. Я услышал спокойный, мягкий голос Пабло:

— Штормит... Ну что ж, это привычная для нас погода. Как в повседневной жизни, так и в политике. Между прочим, под эту музыку лучше работается...

Мы попрощались. Боровский нетерпеливо нажал на стартер, и наш «мерседес» с ревом устремился на восток. Мы мчались сквозь густой непроницаемый мрак. Глухая беспокойная ночь висела над бывшей «Долиной рая», с которой Россию познакомили сто лет назад ее неутомимые моряки, бросавшие якорь во время своих кругосветных переходов на парусных судах из Кронштадта во Владивосток. Я неотступно думал о судьбах этого ограбленного рая, о событиях, свидетелями которых мы были, о людях, с которыми нам довелось познакомиться в эти дни, таких интересных и разных.

Пылкий политический трибун Сальвадор Альенде и тихий упорный крестьянский вожак Хосе Кубильо из деревни Пальмелья; умный, спокойный руководящий деятель компартии Оскар Астудильо и улыбчивый интеллигентный рабочий медного рудника на горе Эль Теньенте Хосе Диас Саладиес, мечтавший стать агрономом и вынужденный подбивать железнодорожные шпалы, изучая на досуге историю цивилизации; пятидесятилетний грузчик из Вальпараисо Карлос Лопес, без колебаний оставляющий такую драгоценную для него работу в час всеобщей забастовки, и виднейший латиноамериканский поэт наших дней Пабло Неруда, который столь активно участвует в жизни и борьбе своего народа...

Какие великолепные, самобытные характеры, какой изумительный человеческий материал! О каждом из них можно было бы написать захватывающую книгу, и любой из них заслуживает это. И какая-то горчинка щемит в душе: опять жизнь пронесла мимо тебя сотню благодарнейших сюжетов, и не хватает ни времени, ни сил, чтобы воспользоваться ими так, как они этого заслуживают. Что ж, быть может, эти беглые несовершенные записи пригодятся в будущем тому, более счастливому литератору, которому выпадет удача — не спеша и глубоко заниматься темой Чили.

Итак, до свиданья, Чили, здравствуй снова, Москва!