Ах, ты, мой милый! - сказал кузнец

Соловьи, соловьи...

Где ты пропадал? Я так скучал, — обижено прошептал ему с двери одуванчик Ванюша.

— Мы Звуки Земли записывали, — объяснил Парамон.

Одуванчик Ванюша не понял, но успокоился: важным, очевидно, делом был занят его друг.

А Парамон сел под бузинными кустами и стал ждать. Можно было пробраться к самому гнезду, но он боялся птенцов испугать.

Прилетела соловьиха с кормом в клюве, нырнула в куст. Парамон не шевельнулся — ему нужен был соловей, ведь именно соловьи так прекрасно поют.

Наконец он дождался и окликнул:

— Простите, пожалуйста, можно Вас на минутку?

Соловей в недоумении опустился на ветку:

— Только на минуту: я тороплюсь, время горячее, детей кормить надо!

Парамон попросил его спеть вечером.

— Нет, нет и нет! — твердо ответил соловей и уже хотел нырнуть в глубину бузинных кустов.

Но Парамон принялся горячо рассказывать, как трудно жить людям в ледяной пустыне, как им нужно услышать пение соловья...

— И не проси, — сердито щелкнул соловей. — Во-первых, время песен прошло, а, во-вторых, я вообще людей не люблю.

— Почему? — удивился Парамон.

— Ах, — взмахнул крыльями соловей, — на днях вот в этой самой баньке они такой трам-тарарам устроили: песни, пляски, топот, смех... Мы были так напуганы, всю ночь глаз не сомкнули! А ты говоришь, почему не люблю!

Парамон все объяснил про новоселье, горячо просил прощения, обещал, что такое больше не повторится...

Соловей смягчился:

— Хорошо, можно бы и пойти тебе навстречу. Только, если я один стану петь, мои сотоварищи решат, что я с ума сошел. Уговори еще кого-нибудь. Вот там ниже по ручью, в орешнике, сосед мой...

Парамон хотел бежать, но спохватился:

— А как его зовут?

— А меня как зовут?

— Прости, не спросил!..

— Меня зовут Соловей Соловеевич Соловейчик. А его зовут Соловей Соловеевич Соловейко...

Живущего в ореховом кусту Соловейко пришлось ждать довольно долго. Соловьиха то и дело сновала в гнездо и из гнезда, а Соловей Соловеевич Соловейко, очевидно, был с ленцой или охота ему как-то не удавалась. Но, наконец, он появился.

Он выслушал Парамона с интересом, особенно любопытствовал и просил подробнее рассказывать о торосах и айсбергах. О северном сиянии он трижды просил повторить, закрывал глаза, слушал, а потом говорил:

— Нет, не могу себе представить! — и вздыхал.

Петь вечером вместе с соседом он отказался:

— Понимаешь... Одно дело, когда мы для всего леса поем, тут уж от души получается, а людей я не уважаю.

— Да почему же?!

— В прошлом году, понимаешь, затеяли они с вредителями бороться. И начали яды над лесом распылять! Букашки почти все, конечно, выжили, и слава Богу! А птиц сколько пропало... Я сам еле живой остался, болел долго, а соловьиха моя погибла. Эта уж у меня вторая ... — показал он на свою хлопотливую супругу, которая с новым червячком примчалась к гнезду.

Долго уговаривал его Парамон, рассказывал, какой старик-кузнец хороший, какой Николай Николаевич, матрос-рулевой, веселый и добрый, а какие вкусные пироги баба Дуня печет, как свою корову Актрису любит и холит... Они же не отвечают за тех дураков бездушных, что птиц погубили.

— Вобщем, это верно, — согласился Соловей Соловеевич Соловейко. — И петь я отчаянно люблю, меня не кормить можно, а петь я все равно буду. Меня моя соловьиха за это и полюбила, Но правду Соловейчик говорит: за сумасшедших нас примут... Знаешь, пойди уговори Соловья Соловеевича Курского. Вот если ты его уговоришь, Парамон, мы такой концерт устроим! В порядке исключения. Уговори его, Парамон, уговори! То-то радость для меня будет!

К Соловью Соловеевичу Курскому пришлось бежать почти на край леса. Но разве это труд, если хочешь доставить радость хорошим людям.

Соловей Соловеевич Курский уселся на тонкой ветке высокого черемухового дерева и долго молча разглядывал Парамона, потом спросил:

— А зачем тебе рука?

— Здороваться с друзьями! Или поднять ее высоко и помахать: ”До свиданья! До свиданья!”

— Та-ак, — сказал Соловей Соловеевич Курский, и непонятно было — одобрил он или осудил. — А ухо такое большое зачем? И почему одно?

— В одно ухо влетит, а вылетать неоткуда — вот и запоминаю я всё!

— Та-ак! А колесо зачем?

— Ну, это не для дела, конечно. Это для игры. Посмотри! — и Парамон разбежался, ноги поджал и на колесе покатил. — Интересно?

Соловей Соловеевич Курский не особенно заинтересовался и следующий вопрос задал:

— А на голове, что торчит? Рожки, как у козы?

— Это антенны, — обиделся Парамон. — Со звездами разговаривать!

Соловей Соловеевич Курский не поверил:

— Ну, попроси чего-нибудь у Звезды, — предложил он.

— Нельзя!

— Почему?

— Не стоит по пустякам звезды беспокоить. А я ничего важного сейчас не могу придумать...

— Вот ты какой! Важное от неважного можешь отличать! Это хорошо... А ко мне зачем прибежал? — наконец спросил он.

Парамон начал рассказывать все сначала: об атомоходе “Арктика”, о льдах и метелях, о пугающих и прекрасных северных сияниях, о тоске человеческого сердца по родным Звукам Земли...

Соловей Соловеевич Курский не перебивал его, а когда Парамон закончил, сказал:

— Я людям сочувствую. Я думаю, они вымрут, как динозавры. Боюсь, и мы погибнем по их глупости: всю природу испакостили...

Парамон понял, что Соловей Соловеевич Курский очень ученый соловей, если он знал про динозавров.

Но он попытался защитить и Алешу, и деда-кузнеца, и бабу Дуню, и матроса-рулевого Николая Николаевича.

Он только про бабу Кланю промолчал, она была не очень умная и не очень добрая. Недавно стирала белье, а воду со стиральным порошком под куст калины вылила, мало того, что куст засох, так вода еще на ежа, который спал под кустом, попала, и у ёжика половина иголок выпала!

— Конечно, есть и неплохие люди... Но сколько глупых и жадных! — ответил ему Соловей Соловеевич Курский. — Они погубят всех. Вот я тебе сейчас прочту, тут у меня рядом с гнездом кусок газеты был, я не поляне нашел...

Парамон восхитился: Курский даже читать умел, он был,может быть, единственный в Лесу, кто читать умел!

— Слушай, — и он начал: ”... в школах детей не учат главному: что Воздух — отец, Вода — мать, Земля — дом, что Роса — национальное сокровище... Неужели без трагических потерь мы не прозреем и не дорастем до мыслей той женщины из Чернобыля, которая сказала: “Тряпок не жалко, только реку и песок. Такой чистый был песочек... ” И заплакала”.

— Я боюсь, — сказал Парамон.

— Чего? — не понял Курский.

— Не знаю. Страшное слово — “Чернобыль”. Черное!..

Соловей Соловеевич Курский спрятал клочок газеты в дупло рядом с гнездом, сказал, что он читает это всем, кто хочет слушать.

Парамон приуныл: Соловей Соловеевич Курский был невысокого мнения о людях, это ясно. Вряд ли он нарушит природный закон, чтоб в неурочное время устроить концерт...

Вдруг после некоторого молчания Курский спросил Парамона:

— Значит, ты — посредник?

Парамон удивился:

— Почему это я посредник?

— Ты сам себя таким задумал и сотворил. Но, может, эту мысль тебе сообщили...

— Кто? — еще больше удивился Парамон.

— Это выше моего понимания... Но, может, это тебе внушили, чтоб ты был связным между людьми и Всей Природой... Не так ли?

Парамон об этом первый раз услышал и обдумать эти слова у него не было времени. Поэтому он вместо ответа сам спросил:

— Может быть, всё-таки споёте вечером? Ну, хоть немного?

Он не надеялся услышать “Да!”, и вдруг услышал:

— Ты прав, Парамон...

“В чём я прав? — судорожно подумал Парамон. — Как бы не сказать чего-нибудь лишнего!”

— Ты прав, Парамон! Соловьиное пение среди льдов — это может тронуть человеческое сердце. Люди станут добрее, а доброта — сестра мудрости... Беги, Парамон, скажи: мы будем петь!

— Когда?

— Как опустятся синие сумерки!..