Ах, ты, мой милый! - сказал кузнец

Глаза боятся, а руки делают

Банька стояла на краю огорода, почти скрытая кустами цветущей бузины, рядом с нею журчал ручей, растекавшийся неподалёку чистым озерком.

Понравилась снаружи банька Парамону, но когда внутрь вошли — ахнул: пыль, паутина, печка потрескалась, чёрная, полок сломан, а окошко маленькое, грязное, совсем света не пропускает...

— Не унывай, Парамон, — подбодрил его кузнец. — Мы здесь такую красоту наведем! Руки-то у нас есть!..

Откуда-то старик ведро и тряпки принес:

— Давай, Парамон, первым делом паутину победим!

— Давай! — соглашался Парамон.

И стало чуть-чуть чище.

— Давай, Парамон, окошко вымоем!

— Давай, дед!

Оконце стало таким прозрачным, что солнце заглядывало в него с превеликим удовольствием.

— Давай, Парамоша, пол мыть!

— Давай, дед!

Не ленив был Парамон. Шарик только диву давался, как Парамон по баньке носился на колесе, воду из кружки во все уголки, и на каждую досточку лил, а потом песок с бережка таскал и по полу рассыпал, а старик песком изо всех сил грязь оттирал.

Пол, вымытый с песком, стал желтый-желтый.

Всё умел старик: полок чинить, щели латать, доски прибивать, печку белить,,,

Он развел огонь в побеленной печке, а Парамону сказал:

— Пусть просохнет, мы её потом разрисуем. Ты что хочешь, чтоб я нарисовал?

— Луну, и звезды, и цветы...

Старик еще раз печку побелил и рассказывал:

— Я всегда рисовать любил, сызмалу ещё... Как-то мать побелила печку, а я её разрисовал углём. Мать меня полотенцем, полотенцем по мягкому месту! Я кричу: ”Это же лебедь!” А она мне: ”Я тебе покажу, как грязь разводить!” Так и не поняли мы друг друга, — засмеялся кузнец.

— А дальше что было?

— Дед у меня был хороший. Мать обругал, что она меня обидела, а мне бумагу купил, краски, карандаши разноцветные: “Рисуй, сказал, внук, вволю!”

— Хороший дед...

— Хороший, светлая ему память... Это от него я научился язык птиц и зверей понимать.

— А разве не каждый это умеет? — удивился Парамон.

— Ну, что ты! Конечно, не каждый, к сожалению. Один на миллион понимает, а, может, и один на два миллиона!... Пойдем, Парамон, в кузню. Пока печка сохнет, я тебе крючок на дверь сделаю, закрываться на ночь будешь.

Шарик в баньку, пока они убирались, не заходил, чтоб не мешать, а как про кузню услышал — первым туда побежал.

Они пришли — а Шарик уже у двери хвостом машет:

— Я и тут буду вас охранять!

— Охраняй, охраняй, милок! — дед ему сказал.

Кузня была рядом с домом старика, в сарае. Тут тоже, видно, никто давно не работал.

— Вот ответь мне на вопрос: что веселит сердце? — спросил старик у Парамона, одевая большой кожаный передник.

Парамон не знал.

— Мал ты ещё, потому и не знаешь. Работа сердце веселит...

Интересно было Парамону и как огонь в горне пылает, и как железный прут из твердого и черного становится красным и мягким, и как искры летят и гаснут, и как старик ловко молотом орудует “бух-дзинь! бух-дзинь!”

Старик схватил раскаленный крюк щипцами и — в ведро, чтоб охладился.

”Ш-ш-ш!” послышалось из ведра, и все паром заволокло.

Парамон попробовал молот поднять, которым старик орудовал, но даже сдвинуть его с места не смог.

— Сильный ты, дед, — с уважением сказал он.

— Не-е, сейчас уже сила не та... Скучаю я по работе кузнечной, Парамоша, привык я: сорок два года у горна отстоял. Много железа через мои руки прошло — поезда нагрузишь... Сколько, считай, железа загубил...

Парамон не понял, почему старик загрустил:

— Так уж и загубил? — не поверил он.

— А что ж, на куски ведь рубил, — улыбнулся старик, а потом прикрыл глаза худой рукой, чтоб огонь не слепил, и сказал: — Сколько всего сделал вот этими руками — поезда нагрузишь, Парамон, большие поезда!..

Парамон еще не знал, что это такое “поезда”, но догадывался — это непременно что-то очень тяжелое, огромное. А так как у него было только одно ухо и что в него влетало всё-всё Парамон запоминал, то он и это слово запомнил, чтоб потом узнать, что это такое.

Старик вытащил остывший крюк из ведра, вертел его щипцами и любовался:

— А теперь скажи мне, Парамон, — спросил он, — что радует глаз?

— Крюк, который ты, дед, выковал, — с почтением ответил Парамон.

— Возьми шире: радует глаз всякая красиво сделанная тобой вещь!

И тут вдруг Шарик отчаянно залаял.

— Прячься, — скомандовал кузнец, — чужой идет!

Парамон забрался под плетеное лукошко. Сквозь дыры между прутьями ему было всё видно. В кузницу вошла баба Кланя:

— Работаешь? — подозрительно огляделась она.

— Работаю.

— Лодырь работает и в воскресенье, — с осуждением сказала баба Кланя, и вдруг глаза ее любопытством заблестели: — А зачем тебе этот крюк? Заказал кто? А кто?

Старик пропустил вопрос мимо ушей, а Шарик зарычал на неё.

— Уйми собаку! — потребовала она и вдруг, вспомнив, со страхом спросила: — А что у тебя за рукастый зверь за пазухой был?

— Домовой, — весело посмотрел на неё кузнец.

— Домовых нынче нету!

— Нет? А рукастые звери есть?

— Рукастых зверей тоже нет, — растерялась баба Кланя. — Вот разве только обезьяны?!...

— Значит, это обезьяна была.

— Обезьяны у нас не водятся...

— Вы, Клавдия Егоровна, это точно знаете? — улыбнулся кузнец.

— Не дури меня — конечно, точно!

— Тогда, Клавдия Егоровна, тебе это просто померещилось. Могло тебе померещиться?

— Могло... — неуверенно сказала баба Кланя.

— Значит, так и есть. Ты за чем ко мне шла?

— Дождь был — крыша протекла. Починишь? — потребовала баба Кланя. — Внуки скоро на каникулы приедут. а в избе сырость...

— Сегодня я занят, завтра прийду, с утречка! — сказал кузнец, собирая инструменты и гася огонь в горне.

— Ну и глуп же ты, Савелий, я тебя всё обижаю да ругаю, а ты безотказный. Хоть бы деньги с меня стребовал!

Шарик зарычал на нее, а кузнец сказал:

— Не в деньгах счастье!.. Ладно, иди уж, недосуг мне сегодня — завтра жди...

Баба Кланя ушла, так и не узнав, зачем кузнец крюк делал, Шарик рычал ей вслед.

— Чего меня так твоя собака не любит? — уже с одуванчиковой поляны крикнула баба Кланя. — Посадил бы ты ее на цепь, а то укусит кого!

Шарик не выдержал и залился громким лаем. Старик попросил Шарика не ругаться: он же понимал, что Шарик не просто лает, а ругается на бабу Кланю предпоследними словами.

Шарик заворчал:

— Каждый бы ругался, если б его на цепь хотели посадить. Вылезай! — крикнул он Парамону, — Она ушла.

Старик-кузнец сначала хорошо загасил огонь в горне, прихватил выкованный крюк, а из дома принес много разных красок в тюбиках, пакетах, в банках, положил всё в большое круглое лукошко, под которым недавно Парамон прятался, и сказал:

— Пошли дом твой украшать, Парамон. А ты, Шарик, нас охраняй.

— Договорились! — сказал Шарик.