Алекс Делавэр - 31-35

Глава 33

Оставшись у себя в кабинете, я предался размышлениям о Зайне Ратерфорд, рожденной в холоде враждебности и неприятия, а затем, уже вскоре, оказавшейся в положении отлученной. Можно было лишь представить ее детство. Каким-то образом она уцелела и переехала в Лос-Анджелес, чтобы начать новую жизнь, но та оказалась к ней немилостива, и Зайна, как ни барахталась, потерпела неудачу. В то время как ее старшая сестра, ни в чем себе не отказывая, жила и красовалась в Малибу, в Беверли-Хиллс, в Бель-Эйр.

Сестра, презиравшая ее настолько, чтобы погубить?

Затем Зельда, принявшая смерть от рук той же женщины.

Сломленная мать, сломленная дочь?

И вот теперь следующее поколение – сын, которого я никак не мог найти.

Знание о том, что случилось с Овидием, ощущалось чем-то далеким, вне фокуса и досягаемости; одной из тех движущихся целей, которые бесконечно и безуспешно преследуешь в снах с тревожным пробуждением.

А потом мне подумалось вот о чем. Опять о деле Урсулы Кори. Бракоразводный адвокат ее мужа Эрл Коэн – восьмидесятилетний старик с Беверли-Хиллс – нарушил конфиденциальность и тем самым помог раскрыть дело, объясняя этический провал праведным деянием смертельно больного доходяги.

Хилого и хрупкого, кожа да кости. «Мне отпущены месяцы, а не годы».

Прошел год. Это можно вычеркнуть.

Я еще немного посидел, отыскал у себя в книге номер Коэна и уже собирался его набрать, когда со мной связалась моя служба со срочным сообщением от Джудит Марс.

Я позвонил в голливудский приют «Светлое утро».

– Приветствую, доктор, – сказала в трубку Джудит. – У нас сейчас здесь Чет Бретт; говорит, что не возражает побеседовать о Зельде Чейз. Но вы же знаете, это может перемениться в любую секунду. Вы где-то рядом?

– В сорока минутах езды. Уже мчусь.

– Вау, – сказала она. – Постараюсь его удержать. Он всегда голодный – может, угощенье поможет… Только вы постарайтесь уложиться в сорок.

* * *

Я уложился в тридцать четыре. Джуди за столом работала над своим ноутбуком. В задней части вестибюля сидели в креслах двое пустоглазых мужчин, но полутораметровым норвежцем ни один из них явно не был.

При виде меня Джудит развела руками:

– Вы уж извините, но внутри он не остался. Вернулся к своей машине. Пять минут назад был еще там, на парковке. – Она указала в восточном направлении. – Приближаться лучше медленно, чтобы не всполошить его. Вашего имени он может не помнить.

Я поспешил наружу. Машина стояла на виду, но я намеренно прошел мимо. Горохово-зеленый «Плимут» был по возрасту не моложе моей «Севильи», только гораздо менее ухожен. Задний отсек по самую крышу забит сложенной одеждой и картонными коробушками. На водительском сиденье сидел мужчина. В каждой руке он держал по половинке «Орео»[45] и увлеченно слизывал с них крем. Я медленно тронулся вперед.

Несмотря на теплый день, окна машины были закрыты. Я приблизился к переднему пассажирскому окну, выжидая, повернется ли он в мою сторону. Когда он этого не сделал, я тихонько постучал по стеклу. В этот момент мужчина убрал обратно в рот загнутый язык, а затем повторно высунул его и плотоядно лизнул печенюшку. Чтобы привлечь внимание, я помахал рукой. Лишь когда постучал по стеклу еще раз, мужчина повернулся и изучил меня взглядом.

На вид бездомный был без возраста (можно дать любой, от пятидесяти до восьмидесяти); усохшая головенка с волосами, напоминающими паклю. Желтая фуфайка «Лейкерс»[46] не по размеру велика; из-под нее выглядывают лиловые мешковатые треники.

Насчет его карликового роста я был в курсе, но он сидел на водительском сиденье и смотрелся вполне нормально.

Продолжая нализывать печенюшку, он неотрывно на меня таращился.

– Алекс Делавэр, – представился я через стекло так, чтобы он услышал.

Мужчина указал на пассажирскую дверцу, а его губы беззвучно произнесли: «Открывай».

В машине было жарко, влажно и пованивало мусорным баком, полным спелых отходов. По мере того как я пристроился на сиденье, меня объяла еще одна волна ароматов. Винтажная корзина для белья и крезоловое мыло с примесью забродившей мускусной дыни. Ноги норвежца были пропорциональны туловищу, но всё в миниатюре. Зад снизу подпирали две подушки. Педали под кроссовками были нарощены (удивительный в своей неожиданности акцент высоких технологий).

На коленях у него лежали пакеты с крекерами, лакричными палочками, а также еще одна пачка «Орео».

– Спасибо, что согласились со мною встретиться, мистер Бретт.

– Полное имя Матиасс Бреккен Карлссон. Два двойных «с», одно двойное «к». У китайцев двойные буквы – символ удачи.

Голос высокий, предполагающий специфику полового созревания.

– Спасибо, мистер Брек…

– Эй-эй, не нужно формальностей. Для мира я досточтимый Четли Бретли, а меня самого вполне устраивает Чет Бретт. – Потрескавшиеся губы разъехались, обнажив беззубую пасть. – Это тебе для науки. Не хочу ни с кем бреттировать.

– Это от слова «бретёр»[47]? – поняв игру слов, вполне искренне рассмеялся я.

– Уж такой я человек, – отозвался он, – все еще сумасшедший после всех этих лет. А ты врач. И знаешь Зельду.

Усложнять тему прошедшим временем не было смысла.

– Да. – Я кивнул. – Знаю.

Он начал негромко напевать, на удивление приятным баритоном:

– Если б ты знал Зельду, как знал ее я… О-о, что за феерия… Так что там у нее?

Я на секунду замешкался, но этого оказалось достаточно.

– Что-то плохое, – сделал он вывод. – Нынче никто мне не приносит хороших новостей. Даже китайцы.

– Боюсь, у меня новости самые худшие.

– В самом деле? – Бретт перестал напевать. – Неужто? Ой как скверно… Когда?

– Несколько недель назад.

– Даже так? И каким образом?

– Съела что-то ядовитое.

– Голимый вздор! – вскинулся Бретт. – Она была стройняшкой, ела как птичка, без всякого аппетита. А уж яд и подавно.

Он сгрыз шоколадную половинку «Орео», откалывая кусочки деснами, пока та не исчезла в пасти.

– Эти актрисы, – проворчал он, – извечно следят за своим весом. Сам я был режиссером в Осло, снимал фильмы в стиле «ар нуво». Снял «Гражданина Кейна»[48], но неудачно, и тогда переключился на документальное кино. О депрессивном синдроме при королевском дворе. Нужны были серьезные деньги, поэтому я направил свои стопы в Гётеборг – Швеция, если не знаешь. После этого работал в Копенгагене. Знаешь ту скульптуру Русалочки в бухте? Моя работа.

На скандинавский акцент ни намека.

– Вау, – притворно изумился я.

– Вот тебе и «вау». – Бретт сосредоточенно оглядел оставшуюся половину печенюшки, повращал маленький шоколадный диск в пальцах и сказал: – Может быть солнцем на чужой планете. Я ж раньше астрономом был. Потом переключился на инженерию. – Правой ступней он постукал по наращенной педали газа. – Вот, сработано в Калифорнийском технологическом. Каждый пристает: «Сделай, сделай мне такую», но я держу формулу при себе.

Я сидел и ждал, пока Бретт справится с другой половиной печенюшки. Сосредоточенно, дотошно, без единой упавшей крошки. Когда он ее сгрыз, я попробовал вернуть его к нити разговора:

– Так вы с Зельдой были друзьями?

– Знакомыми, – поправил Бретт. – Два корабля, дрейфующих по улице. Как там ее мальчик? Джудит сказала, что ты знаешь мальчика, что он тебе интересен.

– Я видел его пять лет назад. Хотелось бы знать, что с ним всё в порядке.

– Ей очень не хотелось от него отказываться, но я сказал ей, что так будет правильно. А почему бы ему не быть в порядке?

– Ну как. Зельда жила на улице, а теперь вот умерла…

– Нет проблем. – Бретт махнул рукой. – Она бросила его до того, как отправиться на улицу.

– Вот как?

– Как, да так, да распротак. Я встретил ее вскоре после того, как она обосновалась на улице. Его там с ней не было, я его никогда не видел.

– И где же он был?

– Она все говорила, как она по нему скучает, думала о том, как бы его заполучить, чтобы быть с ним. А я ей сказал не делать этого, это не сработает, детям нужен телевизор, а ей некуда подключиться.

– Как давно это произошло?

– Есть такой журнал, «Тайм» называется. Он же «Время». Это было… когда она обитала на улице. Рядом с ночлежкой на Четвертой и Эл-Эй, я как раз ел бобы из банки, порезал при открывании палец, кровища попала в бобы, и все думали, что это кетчуп.

– Рядом с ночлежкой?

– Ну да, не внутри, – сказал Бретт. – Если подкопить, то там можно наскрести на комнату с клопами. Я так и делал. А Зельда никогда этого не делала, но я все равно сидел снаружи, ел красную фасоль. Она показалась, стройненькая такая, реально как актриса, и положила одеяло рядом с моим спальным мешком. Для нее это было неправильно, слишком уж она была молода и чиста для авантюрной жизни. Я когда узнал, что она актриса, то сразу сказал ей пойти на прослушивание. Мало ли что. Может, она так и сделала. Ее по нескольку дней не было, а возвращалась она с таким видом, как будто что-то потеряла.

– Вы не припоминаете, когда…

– Давай прикинем. Когда, стало быть, я построил это чудо техники? – Он даванул на педаль газа. – Где-то между двумя мировыми войнами. В Скандинавии, под всем этим Северным сиянием, мы используем другую систему календарных вычислений. Календарь не григорианский, не юлианский, а олафианский. Это затрудняет прогнозы, но одновременно смягчает в них жесткость.

– А-а-а…

– Вот тебе и «а-а», – передразнил Бретт. – По-китайски означает «а ну-ка, сёгун, дай мне двойную букву».

Он потянулся к пачке сырных крекеров и аккуратно ее вскрыл.

– Значит, с сыном Зельды вы ни разу не встречались.

– Никогда. Но он в порядке. Я это чувствую прямо вот здесь. – Бретт похрустел пустой пачкой «Орео». – По тому, как крошатся печеньки.

– Зельда когда-нибудь говорила об Овидии?

– Его так звали? – удивился он. – Она называла его просто «мой сын». Что еще должна знать мать? Иногда она плакала. Безутешно. Однажды я сказал, что ей нужно выговориться обо всем, что ее беспокоит, чтоб можно было расслабиться. Зельда сказала, что рассталась с ним, потому что у нее не было денег на его содержание, но она хотела бы его вернуть. Я сказал, что она поступила правильно: зачем обрекать ребенка на голод? Ей от этого, похоже, не полегчало. Но она слушала.

Он долго чесал голову, затем зашуршал пачками и пакетами у себя на коленях.

– Обычно я могу вызывать у людей улучшение самочувствия. В следующем году, пожалуй, стану психиатром. Может, это поспособствует.

Он занялся крекером.

– Зельда когда-нибудь рассказывала о своей матери?

– Матери? Я и не знал, что она у нее была.

– А сестра?

– И сестра.

– Она упоминала кого-нибудь из своей семьи?

– Упоминать она вообще не любила. А вот поплакать – на это была мастерица. Наверное, износилась. Эмоционально. От таких вещей смазки нет.

– Верно сказано. Больше ничего не желаете добавить?

– Мне вот нравится твоя рубашка. Подходит к цвету лица.

– Спасибо.

– Двадцать баксов.

Я потянулся за портмоне.

– Да шучу я, – отмахнулся Бретт. – Денег принять не могу. Пока не сдам экзамен. Вот в следующем году уже буду брать.

* * *

Я отъехал, мысленно принуждая себя успокоиться. При этом было ясно, что услышанные мной сейчас слова надежны не более, чем предвыборные обещания.

Пора пошевелить Эрла Коэна.

– Сумасшедший. Возможный покойник. Кто дальше?

Оказывается, я произнес это вслух. Разговариваю сам с собой. Пока не шевелишь губами и не подносишь ко рту мобильник, чувствуешь себя хоть в мало-мальском порядке.

* * *

На следующем красном светофоре я набрал номер.

– Офис Эрла Коэна, – послышался голос секретарши.

– Доктор Алекс Делавэр. Могу я слышать мистера Коэна?

– Мистер Коэн на встрече. Желаете оставить голосовое сообщение?

– Было бы хорошо. А он… в порядке?

– Простите… А, вы об этом. – Она хохотнула. – В полном.

Записанный голос Коэна, более сильный, чем год назад, произнес:

– Эрл слушает. Говорите.

Я заговорил.