Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая

Письмо семнадцатое ДЕТЕРВИЛЬ — ВАЛЬКУРУ

Вертфёй, 30 августа, вечер

Софи так и не осмелилась показать сиделке следы кровавых ран на ее теле. 28-го числа, ночью, самочувствие больной резко ухудшилось, и мы потребовали осмотреть ее. Сиделка по просьбе девушки приступила к делу и постаралась облегчить страдания несчастной.

Однако положение ее оказалось настолько опасным, а побои — такими тяжелыми, что сиделка помочь ничем уже не могла. Едва лишь госпожа де Бламон узнала о результатах осмотра, тотчас же послали за Домиником, хирургом из Орлеана. С Доминика взяли обещание хранить тайну и лишь затем ввели в комнату больной. После тщательного обследования врач сообщил нам следующее: ребенок появился на свет семимесячным и, хотя пока еще жив, надежд выходить его мало. Преждевременные роды, вне всякого сомнения, объясняются злоключениями, выпавшими на долю Софи. В области крестца хирург обнаружил следы сильнейшего удара; кроме того, он насчитал на теле бедной девушки двадцать одну рану — тоже от ударов — на руках, плечах и в других местах. Каждую из них необходимо немедленно перевязать. Следы второго приступа ярости жестокосердного господина де Мирвиля также производят ужасное впечатление. Однако варварское орудие, к которому Мирвиль прибег в этом случае, было несравненно более гибким, так что нанесенные им раны относительно неопасны. От второй экзекуции пострадала лишь кожа больной: впрочем, ярость Мирвиля и здесь не знала пределов. В настоящее время главное — излечить последствия первого избиения.

Изложив суть болезни, Доминик прописал кровопускание из вены голени, полнейшее спокойствие и кое-какие отвары. В течение суток хирург наблюдал за состоянием Софи: он покинул Вертфёй только после того, как наступили первые признаки улучшения. Отдав указания сиделке, Доминик пообещал вернуться в начале будущей недели. По словам хирурга, возраст и натура пациентки обещают благополучный исход. Вместе с тем он велел нам забрать ребенка у матери, что мы и сделали. К несчастью, бедное дитя вскоре скончалось, так что наши хлопоты отныне всецело посвящены Софи. Если бы несчастная мать узнала об этой потере, я думаю, она сошла бы в могилу. Вот почему от нее тщательно скрывают смерть ребенка, ибо, несмотря на общее улучшение самочувствия, больная не готова еще к одному испытанию. Мой друг, теперь ты все знаешь о событиях 28 августа.

Вчера, 29 августа, госпожа де Бламон обратилась ко мне с просьбой отправиться в деревню Берсёй. Необходимо было проверить на месте истинность рассказа Софи. С рекомендательным письмом от госпожи де Бламон я поехал в Берсёй и прежде всего посетил дом кюре. Это человек лет пятидесяти, и его внешний вид произвел на меня самое благоприятное впечатление. Приняли меня очень тепло, я даже получил приглашение отужинать вместе с хозяином. До вечера мы успели сходить в дом Изабо, которая, как теперь выяснилось, была описана Софи с величайшею точностью. Священник и кормилица сохранили о девушке прекрасные воспоминания, причем первый не забыл и о преподанных им девушке уроках христианской нравственности.

Когда Изабо узнала о том, что ее воспитанница жива, любит ее и мечтает о встрече, она сначала заплакала от радости. Но я вынужден был рассказать о болезни Софи, так что радость крестьянки тут же сменилась печалью. Впрочем, я не особенно вдавался в подробности: госпожа де Бламон просила меня не распространяться о злоключениях Софи, да я и сам отлично понимал, что многое нужно хранить в тайне. Мы убедились, что Софи нас нисколько не обманула. Достойнейший священник и кормилица получили приглашение посетить Вертфёй сразу же, как только пославшая меня дама их о том попросит. Однако встреча пока откладывается: из-за своей болезни Софи сейчас не может принять столь дорогих ее сердцу гостей. Когда я ужинал в доме священника, человека, как оказалось, весьма здравомыслящего, случай, которому мы обязаны нашим знакомством, навел меня на разговор об испорченности нравов. По мнению хозяина дома, только по одной этой причине люди каждодневно совершают ужаснейшие преступления.

«Сударь! — говорил мне почтенный служитель Церкви, охваченный энтузиазмом искренней добродетели. — Я вижу, как в свет постоянно выбрасываются целые кипы нелепейших сочинений, в частности недавно появилось огромное число чудовищных проектов искоренения нищенства во Франции. Чувство, которое движет авторами всех этих безнравственных проектов, вызывает во мне возмущение: богач, глядя на печальную картину жизни умирающих с голоду бедняков, переполняется презрением к прозябающим в нищете. Сколотив себе состояние, он, как правило, помышляет лишь об удовлетворении своих низменных желаний; иногда он, движимый лицемерием и показным благочестием, все-таки вынужден оказывать нищенствующим мизерную помощь.

Разумеется, богач хотел бы уклониться от исполнения такого печального долга, да он и вовсе не желал бы встречаться с этим явлением, а ведь созерцание нищеты, смягчая человеческое сердце, изгоняет оттуда саму мысль о недостойных удовольствиях. Значит, долой с глаз зрелище людских бедствий! Гнетущая мысль о страданиях, выпадающих на долю человека в этой юдоли скорби, заставляет внимательней всмотреться в лицо ближнего, а это, вольно или невольно, сбивает спесь с надменного богача, возомнившего себя стоящим выше всех прочих смертных. Вот, сударь, теперь вам известна единственная причина, вызвавшая в свет упомянутые мною жалкие сочинения. Не сомневайтесь, они продиктованы исключительно алчностью, высокомерием и бесчеловечностью… Во Франции ныне не желают видеть бедняков. Отлично! Так пусть же исправляются нравы — и тогда успех обеспечен! Главное, оградить юношество от тлетворного разврата и изгнать тягу к роскоши. О, эта пагубная страсть к роскоши, отнимающая у богача все его состояние, приводит в расстройство его дела, но нищие не испытывают при этом ни малейшего облегчения… Из-за своего нелепого стремления вознестись выше всех прочих богач рано или поздно неминуемо будет низвергнут в пучину бедствий… Сударь, литераторы просто обязаны представить правительству тщательно продуманные проекты борьбы с роскошью, и если им будет сопутствовать успех, то столь желанная в Париже программа уничтожения нищеты скоро претворится в жизнь. Тогда крестьянские сыны не потянутся в мастерские по производству безделок, не усядутся на запятки великолепных карет, а их отцы, лишившиеся лучших работников из-за охватившей вельмож губительной страсти к роскоши, уже не станут со своими домочадцами просить милостыню. Ныне же у дверей величественного дворца отец видит своего надменного сына, наряженного в расшитую галунами ливрею. Попавший в беду крестьянин скромно просит о помощи, но неблагодарный и заносчивый отпрыск, не желая признавать отца, безжалостно гонит от себя несчастного. Итак, сокращайте налоги, окружайте почетом и всячески поощряйте земледелие,[5] в особенности же оберегайте достойных землепашцев от наглых судейских, облаченных в нелепые черные мантии. Эти подлецы оставили отцовский плуг ради того, чтобы, используя возникающие между гражданами споры, безнаказанно обогащаться в городе. Это гнусный род людей, порождение ехидны, столько же бесполезный, сколько презренный; добрые законы должны были удерживать вас поблизости от родительского дома, ну а если вам угодно его покинуть, то лучше отправляйтесь-ка прямо на публичные работы. Пользы от вас на них, разумеется, будет немного, но таким образом вы принесете отчизне хоть малую толику выгоды, вместо того чтобы вредить ей, восседая в прокурорских камерах и судейских палатах: ваши должностные преступления, взятки, грабежи и скандальные мошенничества постепенно подрывают самые основы государства. Вы не желаете видеть нищенствующих во Франции, зачем же тогда непосильными налогами разорять несчастного землепашца? Зачем подстегивать алчность откупщиков? Неужели ради того, чтобы нашить больше золота на свои камзолы или напялить на пустую голову еще более пышные парики? Перестаньте творить зло — и нищие, тяжкое следствие вышеописанных злоупотреблений, не оскорбят взоры сограждан своим видом. Вам не следует изгонять бедняков за пределы государства якобы из сострадания, мучить бесчеловечными унижениями, вы не должны бросать их, как трупы, в смрадные и отвратительные казематы… Подумайте о том, что они такие же люди, как и вы, что над ними, как и над вами, светит то же солнце, что и они имеют право на кусок хлеба… Вы не желаете видеть нищих! Но почему тогда в Париж стекается золото со всех французских провинций? Где свобода торговли? Разделите же общественное богатство равномерно между всеми гражданами, чтобы ничей взор уже не оскорбляли картины вызывающего блаженства одних, в то время как другие умирают от голода в грязных лохмотьях. В силу какой необходимости маленькая кучка людей не знает, куда девать скопившееся у нее золото, между тем как остальные не в состоянии удовлетворить даже свои естественные потребности? Почему во Франции насчитывается только два или три прекрасных города, а прочие приведены бедностью к упадку и разорению?.. Вы уподобляетесь несмышленым детям, которые, взяв в руки колоду карт, силятся возвести из них замок. И что же потом происходит? Карточный замок рушится. Вы поступаете точно так же. Ваш современный Вавилон исчезнет с лица земли подобно городу Семирамиды, о нем забудут, как забыли о процветающих городах Греции, ведь и они погибли из-за неумеренной роскоши. Что касается государства, то оно, истощив силы на украшение нового Содома, будет похоронено под позолоченными руинами вместе со своей столицей».[6]

Разумеется, я мог бы и поспорить с кюре, ведь ты прекрасно знаешь о том, что мои взгляды отличаются от изложенных выше, особенно насчет роскоши, которую ты также, между прочим, иной раз горячо порицаешь. Но у меня оставалось мало времени: женщины в Вертфёе, вероятно, уже начали беспокоиться. Я поспешил расстаться с этим достойным священником, пообещав ему побеседовать с ним о занимавших нас предметах когда-нибудь в другой раз, в более благоприятной обстановке. Кроме того, я взял с него слово не откладывать визит к госпоже де Бламон и приехать в Вертфёй сразу же, как только за ним и Изабо пришлют экипаж.

Вернувшись назад, я узнал о смерти ребенка. Состояние Софи, впрочем, несколько улучшилось. Дамы позволили мне рассказать ей о моей беседе с ее кормилицей. Узнав эти новости, девушка поблагодарила меня за труды и в самых теплых выражениях высказала свою признательность. Девушка эта поистине очаровательное создание; грустно, что она не досталась какому-нибудь порядочному и степенному старому холостяку, раз уж ее печальная доля — быть содержанкой. Присущие ей кротость и рассудительность могли бы осчастливить любого мужчину! У Софи тоже есть основания быть довольной внезапной переменой ее судьбы: намерения госпожи де Бламон насчет этой девушки, судя по всему, самые добросердечные. Прежний образ жизни только оскорблял честь и достоинство Софи; в нынешнем же своем положении она может быть уверенной в том, что чистота ее души нисколько не пострадает.

Не успел я рассказать нашей больной всех подробностей моей встречи с матушкой Изабо, как она, дрожа от нетерпения, попросила о свидании с ней. Пришлось убеждать ее, что состояние здоровья не позволит ей встретиться с кормилицей немедленно и что следует подождать хотя бы несколько дней. Софи наконец согласилась. Со слезами на глазах она умоляла меня передать госпоже де Бламон свою искреннюю благодарность за оказанные благодеяния.

«Увы, сударь, — говорила она ласковым и нежным голосом, — разве способна такая несчастная девушка, как я, достойно отблагодарить госпожу де Бламон? Однако если обеты моей непорочной души будут услышаны в обители нашего Господа, если он дарует мне жизнь, то все оставшиеся мне дни я буду ежечасно возносить молитвы за счастье госпожи де Бламон и ее близких».

Руки мои скоро стали мокрыми от слез Софи; она не переставая просила извинить недостойную девушку за те труды, что мне пришлось предпринять ради нее. Мой друг, я невольно проникся к ней состраданием; ее злоключения разбередили мое сердце… Молоденькая девушка, одаренная ласковым голосом и прекраснейшими глазами, в которых светятся нежные чувства чистой души, невинное личико, ни одна черта которого не была запятнана ложью, так настрадалась, что невозможно не пожелать, чтобы и на ее долю выпало счастье! Алине рассказали о приключениях Софи (разумеется, лишь о тех, что не выходили за пределы приличий), и она прониклась к несчастной чувством необыкновенной дружбы. Ее приходится прямо-таки силой отрывать от изголовья постели больной; если бы ей позволили, она сама подносила бы Софи отвары и стерегла бы ее ночной покой. Послушай, Валькур! Кое-что здесь кажется мне весьма странным: трудно не заметить того, что между обеими девушками имеется ярко выраженное внешнее сходство. Да, совершенно очевидное сходство (это отметили также Эжени и госпожа Сенневаль, хотя, должен сказать, я обратил на него внимание гораздо раньше). Что касается госпожи де Бламон, то она с первого взгляда была потрясена этим обстоятельством. Когда я опишу тебе их общие черты, ты сможешь лучше представить себе и облик Софи. Прежде всего, у девушек одинаковые голоса и контуры лиц, схожий рисунок рта, да и всем своим видом они определенно похожи: как и Алина, Софи одарена от природы великолепными светло-каштановыми волосами с золотым отливом; у обеих белая шелковистая кожа с легким золотистым оттенком; помимо этого, они схожи и своим характером. Софи всей душой тянется к Алине, однако постоянно просит подругу не заботиться о ней с таким усердием; легко, впрочем, представить, как она будет раздосадована, если Алина уступит этим просьбам.

Приняв во внимание некоторые подробности в рассказе Софи, мы, то есть госпожа де Сенневаль, госпожа де Бламон и я, сделали кое-какие предположения: возможно, имена Мирвиль и Делькур вымышленные и за ними скрываются персонажи весьма небезразличные госпоже де Бламон… Пока приходится ограничиваться одними лишь догадками. Повторю для тебя вкратце основные доводы в пользу наших предположений.

Софи выросла в деревне, расположенной поблизости от имения, куда господин де Бламон наведывается ежегодно, чтобы повидаться со своей женой. Поразительно совпадают многие другие обстоятельства. Два друга весьма напоминают господ де Бламона и Дольбура, причем они того же самого возраста, что и наши герои. Рассказы Софи и ее кормилицы явно указывают на известных тебе людей, в частности на их общественное положение: один из них судья, другой — финансист. Здесь, я допускаю, можно выдвинуть слабое возражение — господин Делькур неоднократно наведывался к Изабо, но никто не утверждал, что он приезжал из Вертфёя. Каким же образом совместить сказанное с тем предположением, будто бы господин Делькур и господин де Бламон — на деле одно и то же лицо? Разве его не узнали бы в деревне, находящейся по соседству с имением жены? Возражение это, впрочем, опровергается совсем просто. Во-первых, наблюдая приезд господина Делькура в Берсёй, можно оставаться в полном неведении, откуда названное лицо отправилось в путь. По-видимому, он всегда приезжал в Берсёй из Парижа. Во-вторых, в Берсёе господ де Бламон знают только по имени, в лицо их там никто не видел. Итак, вполне вероятно, речь идет об одном и том же человеке. Да что там! Держу пари, что это и есть господин де Бламон! Если наши предположения подтвердятся, сам понимаешь, с каким мерзким субъектом придется нам вести дело. А какого злодея он осмелился предложить в мужья твоей Алине! Коль скоро Делькур в действительности Бламон, можешь не сомневаться, Мирвиль есть не кто иной, как Дольбур.

Госпожа де Бламон до сих пор не знает, как поступить в столь щекотливом положении. Убедить Софи направить жалобу на господина де Мирвиля — значит обвинить господина Делькура. Если же мы не обманулись в наших догадках, сам понимаешь, какие последствия повлечет за собой эта жалоба! Вот какие соображения останавливают госпожу де Бламон.

Кроме того, вряд ли следует пренебрегать новыми средствами избавиться от назойливости человека, претендующего стать зятем госпожи де Бламон: Дольбур явно недостоин стать им, окажись он виновным в тех низостях, которые мы сейчас расследуем. Представится ли госпоже де Бламон лучшая возможность? Не будет ли она потом, в течение всей жизни, раскаиваться в том, что упустила случай отделаться от недостойного жениха ее дочери, если, конечно же, за известными псевдонимами скрываются те, кого мы и подозреваем? Допустим, госпожа де Бламон не воспользуется этой возможностью, но тогда ее супруг, опираясь на свое законное право, одержит верх, и Алина попадет в руки к Дольбуру. Неужели, будучи в состоянии предотвратить столь мерзкое жертвоприношение, госпожа де Бламон предпочтет сидеть сложа руки? Да она скорее умрет от горя! Короче говоря, с помощью всех этих соображений, подкрепленных вескими доводами, мне в конце концов удалось убедить мать Алины направить жалобу в Орлеан. Жалоба, впрочем, составлена тайно, так что ее можно всегда отозвать. По просьбе госпожи де Бламон сегодня утром в Вертфёй прибыл судейский чиновник. Софи к тому времени почувствовала себя несколько лучше. Чиновник, пройдя в ее комнату, снял показания, записанные просто и без прикрас:

«Об оскорблении, нанесенном девице Софи.

Девица Софи забеременела от господина де Мирвиля, парижского финансиста. Помянутый субъект забрал ее из деревни Берсёй, приехав туда за нею со своим другом. Около трех лет она находилась на содержании господина де Мирвиля как его любовница, до тех пор пока он, несмотря на ее беременность, не обошелся с нею подло: выгнал ее из дома. И т. д.

и т. п.»

Все мы подписались под жалобой в качестве свидетелей, а Софи как истица. Доминик должен оформить документ в Орлеане с надлежащими формальностями, но пускать в дело не будет: жалоба останется без движения до времени, когда госпожа де Бламон посчитает нужным дать ей ход.

Если бы не мое влияние, подать жалобу вряд ли бы кто из них решился, поскольку ее и подписывали с явным нежеланием. Но я считал предпринятый шаг совершенно необходимым. Мягкий нрав Софи, конечно же, противился судебному преследованию обидчика.

Госпожа де Бламон, опасаясь подставить под удар некое лицо, которое, как она полагала, скрывается под вымышленным именем Делькур, отказалась поделиться с чиновником своими соображениями. Я посоветовал ей прибегнуть к обходному маневру: в жалобе господин Делькур не упоминается вовсе, так что она направлена исключительно против господина де Мирвиля.

Теперь, мой друг, ты понимаешь, почему мне пришлось предпринять эти действия: я готов на многое ради твоего счастья и благополучия. Поправь меня, если я в чем-нибудь ошибусь. Впрочем, я думаю, что на моем месте ты бы поступил точно так же, и это несмотря на твою болезненную совестливость. Надеюсь, ты одобришь все мои дальнейшие поступки.

А вот еще одно предложение, с необходимостью вытекающее из наших первоначальных планов. Оно, вероятно, несколько покоробит твое прямодушие, но, тем не менее, претворить его в жизнь представляется крайне важным.

«Сударыня, — сказал я, обратившись к госпоже де Бламон, едва лишь судейский нас оставил, — как мне теперь кажется, самое главное — узнать подлинных героев этого приключения».

«И куда может привести нас такое открытие?»

«Думаю, к тому же самому субъекту, на которого я посоветовал вам подать жалобу в суд. Вам следует запастись оружием против него, и случай вам предлагает это оружие».

«А вдруг эти двое окажутся совсем другими людьми, а не теми, кто нас интересует?»

«Тогда вы, по крайней мере, узнаете правду, а все прочее останется под секретом».

«Ну, а если это они?»

«Ваше положение ничуть не ухудшится… Жалоба Софи по-прежнему будет находиться под вашим контролем. Но, сударыня, если Мирвиль на самом деле Дольбур, разве вы отдадите ему в жены вашу дочь?»

«Одна эта мысль внушает мне отвращение, так что лучше не говорите об этом».

«Допустим, вы отстранитесь от расследования этой истории, тогда как Дольбур окажется тем самым злодеем, а ваш супруг достигнет поставленных целей… Представляете ли вы себе, какие угрызения совести ожидают вас в будущем?»

«Я сойду от них в могилу».

«Однако же их вполне можно избежать».

«Детервиль, я всецело вам доверяю, поступайте исключительно так, как считаете нужным, но при этом, заклинаю вас, соблюдайте крайнюю осторожность».

Я полагал, что расследование необходимо начать на месте преступления: ради интересующих нас сведений следует попробовать подкупить старуху Дюбуа. Убежден, что эта женщина могла бы рассказать о многом. Есть три человека, способные переманить верную надзирательницу на нашу сторону. Во-первых, готов подкупить ее лично я, во-вторых, этим делом мог бы заняться ты, и, в-третьих, ничто не препятствует отправить с таким поручением в Париж некоего Сен-Поля, старого лакея госпожи де Бламон, необыкновенно преданного своей хозяйке. Вряд ли во всей Франции сыщется более ловкий слуга, делающий честь всему лакейскому сословию.

Первый путь внушал мне понятные опасения; в том, что ты откажешься от такого поручения, я был совершенно уверен. В итоге мы остановились на третьем варианте; ты здесь не будешь никак замешан, ведь Сен-Поль вряд ли встретится с тобой в Париже.

Мы решили, что завтра Сен-Поль отправится в столицу с пятьюдесятью луидорами в кармане. Обратно он обязан возвратиться или вместе со старухой, или с ее исчерпывающими показаниями. Мы сообщим тебе все подробности нашего дела; Сен-Полю приказано держать связь только с нами. Впрочем, будь спокоен, ведь тайна обеспечена. Старайся, однако, оставаться в тени, пока наше расследование не подойдет к концу.

Добавлено в минуту отправления письма

Софи чувствует себя лучше. Алина сильно утомилась: вчера она страдала от легкой мигрени и ее пришлось уложить в постель. Эжени обещала заботиться о Софи как о себе самой. Госпожа де Бламон пребывает в сильном волнении. Все хозяйственные заботы пали, таким образом, на меня и на госпожу де Сенневаль.

Алина не разрешает мне запечатать письмо без того, чтобы не приписать внизу несколько строчек. Этим она хочет показать, что ее недомогание уже прошло.

Алина — Валькуру

P.S. Что за события! Какие подозрения! Какие догадки! Ах, если Господь пожелал открыть нам глаза таким способом, то он не оставит нас в неведении и в дальнейшем! Как бы я хотела, чтобы все завершилось благополучно и чтобы не пострадал человек, которому я обязана своим появлением на свет, ведь его спокойствие мне дороже, чем даже исполнение моих желаний. Я должна уважать отца на протяжении всей своей жизни. До свидания, не волнуйтесь, Вы всегда можете рассчитывать на Вашу нежную Алину, бесконечно любящую Вас.