Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая

Письмо двадцать шестое ПРЕЗИДЕНТ ДЕ БЛАМОН — ДОЛЬБУРУ

Париж, 26 сентября

Нет, не мешай мне натаскивать эту девицу. В остальном можешь поступать как знаешь, но руководить ее воспитанием целиком предоставь мне. Очаровательная Огюстина для нас подлинное сокровище… С нею успех нам, в общем, обеспечен, поэтому еще раз прошу тебя не вмешиваться. Если не будешь доверять мне — все пропало, ведь ты ровным счетом ничего не смыслишь в тонком искусстве — в умении вскружить голову молоденькой девчонке. При помощи этого возвышенного искусства мы, управляя человеческими страстями, владычествуем над душами людей; мы умеем выбрать нужное чувство, чтобы, воздействуя на него, постепенно приблизиться к желаемому результату. Углубляясь в научное познание человеческой души, мы распознаем ее самые скрытые механизмы и одновременно открываем рычаги, необходимые для управления ею: учимся использовать похвалу и лесть, проникаемся терпимостью к отдельным предрассудкам, узнаем, какие из них относительно безвредны, а какие следует устранить совершенно. Проповедуемая нами философия принуждает смотреть на вещи здраво, под новым углом зрения. Сообразуясь с возрастом, полом и образованием особы, которую мы хотим развратить, мы умеем действовать осмотрительно. Да, мы учитываем возможности телосложения, умело используем спесивость, извлекаем выгоду из любых слабостей, всячески поощряя и изменяя их в соответствии с поставленной целью. Мы помогаем заглушить голос совести, подменяя его приятнейшими ощущениями, наконец, мы не брезгуем и открывшимися добродетелями, лишь бы только беспрепятственно насладиться желанными пороками. Короче говоря, ты совершеннейший профан в возвышенном искусстве и великом таинстве совращения. Стало быть, не вмешивайся. Друг мой, предоставь это дело мне, а я уж добьюсь успеха.

Здесь мы встречаемся с одним удивительным фактом — преступное искусство растления души рождается из практики юридических допросов. Разве наши судебные протоколы по уголовным делам не суть ужасное совращение и соблазн?

И вот теперь мы сталкиваемся с тем забавным случаем, когда славное искусство казаться добродетельным, благодаря которому нам удалось выйти в люди и заручиться общественным уважением, позволяет тщательно сокрыть преступление, способное лишь уничижать и бесчестить. Значит, крайности сходятся друг с другом?.. Да ничуть, просто развращаются люди, и мы видим перед собою пороки цивилизации. Той хваленой цивилизации, которая скорее низводит личность до уровня скота, нежели ее возвышает; той цивилизации, которая подминает под себя человека, загоняет его под ярмо сурового угнетателя, с ловкостью присваивающего себе все отнятые у жертвы блага. И это прикрывается именами Фаринация, Жусса, Кюжаса.[8] Что мне, впрочем, за забота? Будем из всего этого извлекать выгоду молча. Путешественник, который желает взобраться на спину опустившегося на колени верблюда, чтобы править им, вряд ли будет оценивать свои силы. Он только изумится глупости этого животного, не умеющего употребить свою мощь себе на пользу. Но вернемся к нашему делу.

Ты прекрасно понимаешь, что, помимо перечисленных выше средств, я пущу в ход могущественную пружину личной выгоды — безотказное орудие управления второстепенными действующими лицами, неспособными осознать величие преступления и потому рискующими взойти на плаху лишь в надежде на скорое обогащение. Эта девица Софи, признаюсь тебе, вскружила мне голову. Но искать убежища в доме моей жены… А моя уважаемая супруга и не поторопилась мне об этом сообщить. Между ними, дабы держать меня в узде, устанавливается тайная круговая порука…

Ну и ну! Но нет, моя дорогая: не вам мериться со мной коварством. Защищайтесь, если желаете, однако не вздумайте переходить в нападение: одной моей хитрости, если мне это заблагорассудится, достанет на то, чтобы в минуту разрушить плоды ваших десятилетних усилий.

Да, эти проступки слишком серьезны, чтобы заслуживать прощения, — для общественного блага следует прибегнуть к примерному наказанию, ведь я держу ответ перед целым сословием супругов. Меня заклеймили бы как злодея, вычеркнули бы из списка, говоря словами Ленге, если бы я оставил аналогичные шалости безнаказанными… Просто счастье иметь такую жену! Когда дело дойдет до расправы, я испытаю живейшее удовольствие! Каждый миг мщения принесет мне неизъяснимое блаженство…

Повторяю тебе, Дольбур, ты не должен вмешиваться: ешь, пей и спи, пока я буду прикидывать, как доставить тебе удовольствие, и заботиться о нашем спокойствии. Разве тебе не улыбнулась фортуна, предоставив такого друга, как я?

А он, кстати говоря, думает только о том, чтобы сокрыть последствия готовящихся преступлений и обеспечить твое благополучие. Да, при осуществлении наших планов я рискую меньше, чем ты, но лишь для того, чтобы у тебя на сердце было спокойнее, чтобы избавить тебя от чувства живейшей, признательности, которое иначе тебя попросту захлестнуло бы.

Мой друг, уважение в обществе, взаимное доверие, деньги и безопасное место — вот и все, что нужно для успеха наших начинаний. Я не оговорился — безопасное место, где мы могли бы уединиться в случае необходимости. В нашем положении и не требуется подчеркивать благонравие, нам надо только заставить других хорошо себя вести.

Я безумно люблю нашу Францию, ведь в этой стране, в полном соответствии с законом, можно удовольствия ради колесовать полдюжины невинных и затем, при желании, без малейшей опасности для жизни совершить двадцать ужаснейших преступлений. Умеренная осторожность обещает здесь полную безнаказанность. Облачившись в наши черные доспехи, мы поступаем так, как нам вздумается, а плебеям остается лишь с уважением и трепетом взирать на напыщенные, надменные и суровые мины, скрывающие от них наши настоящие лица. Вот почему я так люблю мою прекрасную родину и презираю эти проклятые северные королевства, где наше сословие уже не пользуется доверием, где должностные преступления строго наказываются, а народ, просвещенный факелом философии, понемногу дошел до мысли о том, что правильное государственное управление легко осуществимо и без судейских, а счастливо жить можно и без смертной казни.