Альпийская фиалка

НА СКЛОНЕ ГОРЫ АЙЮ

Перевод М. Мазманян

Пети вставал с первыми петухами, одевался, плескал в лицо пару пригоршен воды из протекавшего мимо дома ручья, утирался папахой и шел к околице села встречать коров, чтобы погнать на пастбище, в горы.

— Тетушка Зари, больно много доишь., жалко ведь скотину, гляди, как отощала, — упрекал он старуху, у которой была одна корова и куча детей.

— Что ж мне делать-то, Пети, — вздыхала тетушка Зари, погоняя корову.

Пети заботливо, хозяйским оком приглядывался к коровам. Вот эта, видать, неспокойно спала, а та дюже голодная.

И когда подходила последняя корова, крутился в воздухе кнут, и Пети кричал зычным голосом:

— Гей, родимые!..

Пети сыздавна пастушил. Мальчиком он пас телят, затем ему поручили сельское стадо.

Никого у него на белом свете не было. Когда он был еще подпаском, умерла мать, и Пети остался круглым сиротой. Село за ним присматривало, спал он то в одном хлеву, то в другом, на рассвете же гнал стадо на пастбище.

Родительский дом его совсем развалился, покосилась крыша, погнулись закопченные бревна, осыпалась земля с крыши. На развалинах дома буйно разрослась конопля, и соседские куры копошились в земле и отдыхали в тени высоких трав.

— Пети, бесстыжие твои глаза, и когда ты подновишь отцовский дом? — упрекали его.

Рябое лицо Пети улыбалось, кривился покрытый бельмом глаз. Он пожимал плечами.

— Все село мой дом, — растягивался рот в улыбке. И снова кружился в воздухе его кнут.

А как порвется чуха, обтреплется ремешок на постолах или обносятся старые заплаты на портках так, что обнажатся волосатые ноги, тут тетушка Зари принималась распекать его за то, что не женится, что не возьмется отстраивать свой дом, чтобы снова полыхало пламя в потухшем очаге.

— Будь ты неладен, Пети, живешь один как перст, без роду, без племени.

Бранилась тетушка Зари, подобно истоку высохшего ручья, щурился глаз, она дрожащими костлявыми пальцами продевала нитку в ушко иголки и принималась латать портки Пети.

Девушки села посмеивались над Пети, но он никогда не обижался. И только улыбался, обнажая ряд белоснежных зубов.

Жила в селе хроменькая сухорукая вековуша, которая кормилась тем, что присматривала за просыхавшей на крыше пшеницей или за пахтой. Девушки называли ее «невестой Пети» и смеялись. А засидевшаяся в девках хромая девушка с усохшей рукой хмурилась, бранилась, а потом вдруг застенчиво улыбалась.

И как белое облачко на летней лазури неба, желанная, заветная мечта спокойно плыла в ее голове: а что, если бы Пети посватался к ней…

Лежа ночью в хлеву на соломе, Пети вспоминал вдруг смех девушек и слова тетушки Зари.

— Чтоб тебе пусто было, Пети. И когда ты обженишься?

И мысли его бродили по деревенским домам, и вереницей проходили перед мысленным взором девушки его села. И на минуту ему казалось, что хорошо было бы, если бы он женился, жил бы тогда и не тужил: вернется вечером с поля, и кто-то подаст ему миску горячей похлебки, постелет постель. Но не находил подходящей невесты. Да и кто бы отдал за него дочь, в деревне немало хороших парней из зажиточных семей.

Тело его горело, чесалось, и он спросонья долго скреб его длинными ногтями. Так трется шеей о камень вол. Вспоминалась ему и хромая вековуша, и мысли его, как пчелы, перелетали с одного цветка на другой, вдыхая новый аромат.

Так он и не женился.

Текли годы, вместе с годами прошла молодость, и, как осенняя трава, увяла затаенная мечта о женитьбе, о своем доме.

С наступлением весны началась оттепель, талая вода с журчанием стекалась в ручейки. Весеннее солнце ласково пригревало землю, и уставшие от долгих зимних ночей крестьяне выбирались во двор, присаживались на бревнах под стенами, грелись на солнце и неторопливо беседовали.

Наступила весна, томилась в хлеву от тепла скотина, проявляя признаки беспокойства, частенько поглядывая на двери и встревоженно мыча. Ошалевшие от солнца телки и бычки по дороге к водопою подпрыгивали на снегу, бодались. Толстые неповоротливые волы влажными ноздрями принюхивались к теплому воздуху, вылавливая дразнящие хмельные запахи, мычали и своими крепкими ногами били о полузамерзшую землю.

Неспокоен был и Пети.

Тепло томило и его, он еще неистовее скреб свое тело, нетерпеливо поглядывая на гору Айю. Гора была его ориентиром. Весеннее солнце растапливало снег на горе Айю, и тогда ее каменистые бока чернели под солнцем.

Изредка он отправлялся в поле, разгребал ногой снег и смотрел на пробившуюся под снегом, будто молодые усы, зеленую травку.

В начале весны Пети переживал какой-то животный восторг. Как ручейки вешней воды, бурлила кровь в его жилах, и он смеялся гортанным неуемным смехом. Так ржут в конюшне лошади при виде золотистого овса.

Пети тщательно готовился к весне: чинил постолы, укреплял бечевки на мешке, выносил на солнце свой старый карпет[5].

— Пети уже вынес на солнце свой карпет, — говорили крестьяне, и это означало, что через несколько дней он погонит стадо на пастбище.

Как заботливая мать, ходил Пети по хлевам, давал хозяевам наставления — корову ли надо подкормить или же утеплить хлев. Если кто-нибудь хотел узнать, в какое время должна отелиться его корова, он спрашивал у Пети, когда она случалась с быком. Пети знал также, от какого быка теленок и какая корова трудно телится. А когда телилась корова, он непременно стоял в изголовье, помогал хозяйке. И когда мокрый скользкий теленок размыкал липкие веки, Пети растирал ему нос или губу и поглаживал корову. И хозяин на радостях дарил Пети старый архалук, хозяйка подносила ему миску рисовой каши или же обещала с новины мерку пшеницы.

Иногда корова телилась прямо на пастбище. С теленком на плече Пети возвращался в деревню вместе со стадом. В такие дни улыбка не сходила с его лица. Знал, что несет на плечах добро и радость хозяину.

За несколько дней до того, как отправиться на пастбище, Пети предупреждал хозяев, чтобы подготовились. А сколько новостей он рассказывал в первые дни по возвращении в село! Где-то растаял снег и обнажился скелет. Пети тут же определял, что это та овца, которую зимой стащил волк.

Дни становились теплее, поднималась трава, раскрывались цветы — синие, желтые, красные, тысячи мошек и бабочек порхали в воздухе, в ветках шиповника вила гнездо птица, и стадо фырча поедало сочную траву.

С весной для Пети наступали счастливые дни. Много лет Пети пас на этих склонах стадо и потому легко распознавал все цветы и травы, безошибочно мог сказать, какой цветок распускается раньше, какая трава целебна. И когда Пети глядел на диковинного жучка или прекрасную бабочку с необыкновенно раскрашенными крыльями или на то, как подновляют муравьи свой старый муравейник, он качал головой и говорил про себя:

— Слава тебе, всевышний, за сотворенное тобою чудо.

Как-то летом среди скота началось поветрие. По дороге на пастбище крепкая породистая корова Аги все отставала от стада, останавливалась, глухо стонала. Пети в сердцах стегнул ее плетью, но корова так и не смогла дойти до склона горы.

Пети увидел, как подкосились ее ноги и она рухнула на землю. Из ее ноздрей тек смешанный с кровью гной, живот распух, и она тоскливыми глазами смотрела на Пети.

Пети растерялся.

— Что с нею? Неужто белены объелась?

Достал нож, чтобы пустить кровь, полоснул по уху. Корова от боли вытянула шею, пытаясь подняться, но ее ноги дрожали. Горячие струйки крови брызнули на зеленую траву и вскоре загустели.

Пети решил напиться из родника, согнать разбредшееся стадо к ущелью. Когда он вернулся, корова была уже мертва. Из ноздрей ее вытек смешанный с кровью гной, между зубами торчал посиневший язык, живот распух, будто туго натянутый барабан.

Пети тут же смекнул, что это мор. Вечером в селе только и разговору было, что о море. Сокрушались озабоченные крестьяне и с лучинами в руках частенько заходили в хлев проведать скотину.

Пети будто облили ушатом холодной воды. Растерянный, он не находил себе места. Тысяча мыслей проносилось в его голове. «Почему случилось это несчастье?» — думал он и не находил ответа.

Тетушка Зари подливала масла в огонь:

— Помяни мои слова, Пети, быть беде. Хворь-то прилипчивая.

И Пети ломал голову над бедой, но еще более страшился приезда ветеринара, который несколько лет назад приезжал в село во время поветрия.

На следующий день околели еще две коровы. Дошли слухи, что и в соседнем селе околела корова. А вечером десятский вырос на крыше, оповещая крестьян о том, что завтра из города приедет лекарь.

Прислонившись к дверце хлева, опираясь на посох, Пети слушал десятского. И вспомнились ему слова тетушки Зари:

— Помяни мои слова, Пети, быть беде…

В этот вечер он ни крошки не взял в рот. Завернулся в карпет и лег на прошлогоднее сено.

Наутро Пети ходил как потерянный. Навалившаяся на деревню беда прервала привычный ход его жизни. В эти дни он редко бывал в селе и не знал, куда приткнуться, ходил из хлева в хлев, смотрел на скотину… А коровы, привязанные к столбам перед хлевами, тревожно мычали, просились в поле. И каждое мычание болью отзывалось в сердце Пети.

День уже клонился к вечеру, когда в деревне появился ветеринар с двумя сторожами. Пети увидел его на лошади, в сверкающих очках, в белой фуражке с блестящей кокардой, и сразу же признал его.

Скотину выгнали за село, на просторный ток, привязали к заранее вбитым кольям. Скот томился от жары, мычал, тоскуя о зеленой траве, а хозяева, скрестив руки на груди, стояли возле своих коров.

Вскоре появился доктор. Он тут же послал сторожей посмотреть, нет ли в хлевах спрятанной скотины. И сторожа с нюхом охотничьих собак бросились шарить по сараям.

Один из них, дюжий мужик с полуаршинным ртом, распахнул дверь хлева и увидел, как копошился в углу жирный петух. Увидел петуха, и слюнки потекли из полуаршинного рта; взмахнул саблей и, отрубив ему крыло, поспешно затолкал окровавленного петуха в мешок. Хозяин поднял крик, взмолился, но сторож пригрозил, что скажет доктору, будто тот угнал скот в соседнее село, и подсунул под нос хозяина свой грозный кулак.

В другом хлеву за корзинами с саманом нашли единственную корову бедняка, которую тот упрятал в страхе перед доктором.

Вся деревня собралась за околицей. Когда сторожа вернулись, погоняя запрятанную корову, доктор сердито глянул из-под очков на крестьян, погрозил пальцем, возмущенно проговорил что-то.

— Видать, сердится, что упрятали скотину, — заметил один крестьянин.

Затем начался осмотр, которого с таким ужасом ждали крестьяне. Каждый из них со страхом ожидал, что его корова окажется хворой. И тогда нет спасения.

Доктор подходил к каждой корове, осматривал язык, глаза, поднимал хвост и подавал знак сторожам, чтобы те отделили больную от здоровых.

И Пети был здесь. Стоял поодаль и смотрел на доктора, на коров, на крестьян. Никто в этой сумятице не обращал на него внимания, никому не приходило в голову, что как только ветеринар дольше обычного обследовал корову, сердце Пети замирало от страха.

К вечеру осмотр закончился. Двенадцать коров оказались больными. Их надо было сжечь — другого выхода не было.

Сторожа торопили крестьян, копавших ямы. Многие плакали. Мычали телята во дворах, мычали и коровы. С болью в сердце крестьяне торопливо рыли кирками и лопатами глубокие ямы.

Лишь доктор, для которого это была обычная процедура, невозмутимо глядел на приготовления.

Когда ямы были готовы, сторожа погнали больных коров к ямам. Сторож с полуаршинным ртом тупым концом топора оглушал скотину ударом по лбу, и, отупевшая от чудовищной боли, она мычала и валилась в яму.

Затем их облили керосином, набросили сверху охапки соломы и подожгли.

Вспыхнули в темноте костры, поднялся запах горелого мяса и керосина, и ветер угонял этот чадящий дух далеко-далеко, к горам, где на зеленую траву капала ночная роса.

До поздней ночи мычали во дворах телята. Село пригорюнилось.

Молча, затаив боль в сердце, стоял Пети у пылающих костров и вспоминал черную корову с отяжелевшим выменем, из которого по дороге с пастбища брызгало жирное молоко.

Когда костры потухли, Пети, потерянный, с камнем на сердце прибрел в село, завернулся в карпет, лег на прошлогоднее сено.

Мычали осиротевшие телята, и, уткнувшись в сено, закутавшись с головой в карпет, Пети плакал безутешно, как ребенок.

На следующее утро по дороге на пастбище Пети старался не смотреть на ток, прошел мимо него с низко опущенной головой. У родника его дожидалась тетушка Зари. И Пети не упрекнул ее, как раньше: «Больно много доишь, тетушка Зари, жалко ведь скотину…»

Но тетушка Зари сокрушенно вздохнула:

— Быть беде, Пети.

Первые дни было тяжко. Пети никак не мог забыть охваченную пламенем скотину. Душа его ныла, с разбитым, стесненным сердцем шел он на пастбище и каждый раз вспоминал, как стегнул кнутом больную корову.

Но прошло время, и село позабыло о своей утрате.

Наступила зима. Пети, как всегда, заходил в хлевы, глядел на отяжелевших коров, не знал, куда деваться от безделья, с нетерпением дожидался конца зимы, когда проступят почерневшие бока горы Айю.

Но приходил конец зиме, начиналась оттепель, зеленела травка, и снова молодел Пети, бурлила кровь в его жилах. Только теперь он больше не думал о хроменькой сухорукой вековуше.

Тетушка Зари уже померла, и теперь никто не попрекал его: «Будь ты неладен, Пети, и когда ты об-женишься, подновишь отцовский дом?»

Пети обвыкся со стадом, сроднился с ним. И дела другого не знал, и дум других не было.

Лишь изредка, в ясное летнее утро, когда воздух чист и прозрачен, как стекло, когда вершины далеких гор ясно виднелись на лазурном горизонте и стадо паслось на склоне горы Айю, Пети садился на высокий камень и смотрел вдаль, на бескрайние поля, на затерянный в зелени садов далекий город.

Как-то раз ему довелось побывать в городе, и он, будто дивный сон, вспоминал далекий город, словно бы не видел он его, а лишь слышал о нем в сказке, рассказанной в долгие зимние вечера.

Однажды, возвращаясь под вечер вместе со стадом с пастбища, он увидел, что село необычно встревожено. Проходя по улице, он услышал, как кто-то бросил ему вслед:

— Вот беспечный человек, его и в солдаты не берут.

Началась война, село должно было поставить солдат. В мирное время казалось, что об этом затерянном за горами селении никто в городе и не знает. Но в тот день село почувствовало себя связанным с миром невидимыми нитями, над деревней словно бы опустился вооруженный кулак.

Начались военные сборы — годных забирали в солдаты.

В первые месяцы в селе царило радостное оживление. Первую группу солдат провожали с музыкой — дголом и зурной, но вскоре, как первые весенние ласточки, появились безрукие парни, мужики на деревянных ногах. Из плена, из далеких городов, стали приходить письма с чудными, непривычными словами, и село изменило свой облик. Теперь уже солдат не провожали с музыкой, горько и неутешно рыдали вдовы, которых становилось все больше.

Все смешалось в селе. Дни тянулись, как годы, навалились нищета, голод, повысились цены на хлеб, сахар превратился в лекарство для больных.

И, казалось, не будет этому конца.

Пети занимался своим обычным делом. Но в селе будто и не замечали его, не балагурили на его счет, как раньше, а когда Пети приносил с пастбища новорожденного теленка, хозяин не радовался, как бывало прежде.

— Пети, принес бы ты, парень, какую добрую весть с германского фронта, — тоскливо говорил он.

Пети пожимал плечами и молча удалялся. Понизилась и плата, теперь никто не давал ему столько хлеба, сколько давали раньше, а некоторые вместо хлеба платили деньгами, которые Пети не мог даже сосчитать.

Никто уже не дарил ему старой одежды, многие теперь сами ходили в старой одежде. Теперь Пети сам при свете лучины продевал нитку в иголку, сам зашивал шерстяными нитками износившиеся заплаты на чухе. Стерся до дыр и старый карпет, но никому не приходило в голову дать ему новый. Кроме черствого хлеба, ничего не давали; масло и сыр в селе были на вес золота.

И когда Пети вместе со стадом поднимался к склонам горы Айю, припоминались ему слова тетушки Зари: «Быть беде, Пети…»

Вспоминал, глядел на далекий город, и беспорядочные мысли медленно ворочались в его голове, не находя завершения.

Пришла зима. Скотина стояла в хлеву, но все было не так, как прежде. Случалось, у него во рту и маковой росинки не бывало, он, как прежде, работал в хлевах, но к обеду его не звали. А сам он совестился просить хлеба.

Устраивался в теплом углу хлева, слушал, как пережевывают свою жвачку коровы, и живот сводило от голода.

И давняя мысль, как воспоминание о детстве, всплывала в его голове, шевелилась, как зеленая гусеница. Сокровенная мечта тех далеких дней о своем доме и женитьбе, робкое желание, которое рождалось прежде, когда он был сыт и кровь кипела в жилах. И он улыбался этим мыслям, улыбка мелькала на его рябом лице и исчезала. И, опустив голову, вперив взгляд в одну точку, долго думал он свою думу, пока не одолевал сон.

Однажды по селу разнесся слух, что объявлена свобода, солдаты возвращаются домой, нет больше ни царя, ни войны.

В селе появились какие-то люди, они говорили разные речи, созывали собрания. Из всего этого село поняло, что положение осложняется, что его ожидают новые испытания.

Солдаты возвращались ночью вооруженные или безоружные, днем хоронились в хлевах, а заслышав о том, что в деревне должен появиться человек, который набирает солдат, удирали в горы.

Осенью дошел слух, что в ближайших районах столкнулись армяне и тюрки[6], воюют целыми селами, что те поджигают дома, проливают кровь.

Оружия в селе стало больше, чем дубин. Появились пулеметы, говорили и о пушках. Мальчишки со знанием дела рассуждали об оружии: редкие выстрелы уже никого не удивляли.

Стало тревожно, неспокойно, начались грабежи. Крестьяне крепко запирали на ночь двери, но воровали и в садах. В селе сводили старые, десятилетней давности счеты, поджигали поля соседа.

Почти каждый вечер на околицах ставились посты. В деревне появились новые люди — хмбапеты[7], ротные, которые устраивались в самых лучших домах, требовали масла и кур, уходили из села на несколько дней и возвращались с награбленным добром.

Село съежилось в страхе. В богатых домах устраивались шумные попойки, захмелевшие хмбапеты стреляли из маузеров в окна. Пальба наводила страх на село, горячий свинец обжигал морозный воздух. Село в полузабытьи, в полубодрствовании не смыкало глаз, прислушиваясь до рассвета к каждому шороху.

Только скотина, как и прежде, отфыркиваясь, жевала сено в теплых хлевах, да грудные младенцы, не ведавшие ни добра, ни зла, мирно посапывали в теплых колыбельках.

Пети не вмешивался в дела села, не ходил на собрания, никто его не спрашивал, никто им не интересовался. Как и раньше, он спал в хлеву вместе со скотиной или же в яслях, зарывшись в солому.

Составлялась перепись населения села, крестьян делили на группы по десять человек. И каждый раз, когда спрашивали, кого еще надо внести в список, кто-то из крестьян шутливо бросал:

— Пети же забыли.

И все смеялись, молодые ребята балагурили, говорили, что Пети бы здорово стрелял из пушки или отдавал приказы, и вдруг кто-то невзначай замечал:

— Шутки в сторону, ребята, уж больно изменился Пети.

Да, Пети сильно изменился. Он сгорбился, стал немногословным, редко показывался на людях. Заметно постарел — ввалились глаза, лицо стало морщинистым. Ходил, опустив голову, будто что-то искал.

Когда заходила речь о Пети, кто-нибудь предлагал дать ему чуху или карпет:

— Совсем обносился, бедняга, хуже беженца.

Но у села были свои заботы, ему было не до Пети.

Прошла зима, с оттепелью почернели склоны горы Айю, оживился и Пети.

Зазеленела травка под прошлогодней сухой травой, земля отдавала накопившуюся за зиму влагу. Капало с крыш, на улицах грязь непролазная, приятно грело весеннее солнце.

Пети погнал стадо на пастбище. Теперь вместе с посохом он носил и ружье.

Ни разу не стрелял он из винтовки, никогда и не прикасался даже. Пети не хотел брать винтовку, но заставили. Село боялось, что могут угнать скотину. Ротный рассердился, топнул ногой, и Пети, испугавшись, согласился.

А когда молодые парни стали обучать Пети, как обращаться с винтовкой, односельчане давились от смеха. Пети с ужасом прикоснулся к винтовке и тут же отдернул руку, точно ошпаренный. Держа винтовку, как дубину, он каждый день гнал коров на пастбище.

Про себя он считал лишним брать винтовку. Все его знали в горах; сколько раз он полдничал у родника с незнакомыми пастухами. Пети был убежден, что тот, кто знает его, ни за что не выстрелит, не подойдет к стаду.

Зачастую, когда Пети надоедало таскать тяжелую винтовку, он прятал ее под камнем недалеко от деревни, а по дороге домой забирал ее.

Ребятишки потешались над ним:

— Сколько людей поубивал, Пети?

— Где твое войско, Пети?

Пети иногда казалось, что ротный специально дал ему винтовку, чтобы все насмехались над ним. И от этой мысли он обижался, замыкался в себе, норовил забиться в угол хлева, чтобы никто его не видел.

На рассвете, когда Пети умывался у родника, ему сказали, что сегодня он должен рыть траншеи в горах. Стадо в этот день останется в селе.

Пети, смешавшись, забыл утереть лицо папахой, вода стекала по щекам. Хотел было отказаться, но тут же вспомнил, как ротный в сердцах топнул ногой.

И вместе с другими он отправился к склону горы Айю рыть траншеи.

Стоял весенний туманный день. Тихо моросил дождь, влажный воздух был напоен запахом весенней травы и цветов.

Пети спрятал узелок с хлебом под камнем и принялся рыть траншеи в указанном ротным месте. Поодаль рыл траншею другой, чуть в сторонке — третий, и так в весенний туманный день склоны горы Айю вскоре зачернели цепью траншей.

Пети неумело копал землю, и пот, как капельки ртути, стекал с его изрытого оспой лба.

Вдруг тучи рассеялись, выглянуло весеннее солнце, в воздухе резче запахло цветами и травами. Пети сел, прислонившись спиной к камню. Затерявшийся вдали в зелени садов город был подобен оазису.

Со стороны села донеслось мычание коровы.

— Джан, родимая, голодной осталась, — задумчиво произнес он и решил с утра пораньше погнать стадо к склонам горы Айю, где трава такая сочная и вкусная.

Сидя у камня, он смотрел на отдаленные холмы. Озаренное лучами солнца, его утомленное, с медным оттенком лицо было исполнено величия, запавшие глаза излучали бесконечную доброту и просветленную любовь к этой земле, к ее травам и животным, к цветущим горам.

…Из-за холма сзади вдруг раздались редкие выстрелы, Пети поднялся во весь рост, прислушался. И внезапно упал в траншею, упал ничком на влажную землю. Так валится подсохшая трава, когда ее со свистом подсекает коса.

Была ли то шальная пуля, или злое желание затаившегося врага, так никто и не узнал, но когда ротный подошел к траншее, он увидел лежащего лицом вниз Пети. Пуля разнесла ему череп, и рыхлая земля уже впитала его алую кровь.

Похоронили его там же, в углу траншеи.

Никто не плакал над Пети, у села были свои заботы. Только скотина утром мычала в хлеву, тоскуя о зелени гор.

Ночной дождь смыл с травы капли крови…

На склоне горы Айю есть место, где трава гуще и темнее. Под густой травой покоится прах Пети.