Альпийская фиалка

ЗЛОЙ ДУХ МТНАДЗОРА

Перевод А. Сагратяна

Когда сидевший на крыше старик, ловко скоблящий волос с воловьей шкуры и что-то рассказывавший рассевшимся вкруг него по камням сельчанам, поднялся с места, чтобы стряхнуть клочья слипшейся волосины, его взгляд вдруг остановился на дороге, он козырьком приложил руку ко лбу, чтобы слепящие лучи солнца не мешали получше разглядеть едущих верхом в их сторону.

— Одна из них женщина, кажется…

Обернулись и слушавшие, забыв на минуту, о чем рассказывал старик.

— И что это за изверги такие, кто же в ущелье верхом ездит?!

— Был бы конь свой, поберегли бы…

Старик снова принялся скоблить шкуру осколком стекла, и когда едущие в их сторону скрылись в ближайшем лесу, сидевшие на крыше приняли прежние позы — слушать рассказ дальше.

— Сакан, между ними, ты должен знать, не могло ли чего такого произойти, коли добирались они сюда этими безлюдными ущельями? — обратился старик к Сакану и хихикнул.

— Ну, молодые они, не без этого…

— Да, в это самое время, значит, — продолжал старик свою повесть, — ущелье так страхами и дышало. Что говорить, вышел я и стал над Мтнадзором, гляжу, блеснуло что-то. И ночь была лунная… Теперь и луч этот не удаляется, и я не могу назад повернуть. Говорю себе, наверно, медведь, меня пока не заметил. И тут…

Но именно в эту минуту на крыше услышали топот копыт, обернулись. Посреди улицы остановилась женщина в мужской шапке. Женщина крепко держала удила, а конь нервно расшвыривал навоз копытами.

— Здравствуйте, — сказала женщина. Сидевшие на крыше ответили легким кивком.

— Председатель сельсовета дома? — спросила она.

Сакан, успевший ближе подойти и уже взявший под уздцы ее коня, сказал:

— Нет его, не вернулся пока с покоса.

Женщина спросила еще чей-то дом. Сакан указал пальцем.

И когда женщина носками ботинок подбодрила коня, Сакан увидел верхнюю часть ее чулок с резинкой толщиной в палец, а чуть повыше и розовое тело, которое словно было продолжением той резинки, только чуть розовее.

Сакан вернулся, сел на свой камень на крыше. Спросили у него — о ком справлялась женщина.

— Приехала сюда насчет женского собрания, — ответил Сакан.

Старик продолжал свой рассказ о Мтнадзоре и говорил так неспешно, что казалось, будто он не то чтобы с трудом вспоминает былое, но и придумывает, приукрашивая его всевозможными неожиданностями и вставными случаями.

— Я бежать бросился, он за мной, останавливаюсь — и он останавливается. И что это за дух, что такое — не пойму… нагнулся камень в руки взять…

— Сакан! Сакан! — позвали с соседней крыши, — что не идешь, корова-то телиться начинает…

Сакан вскочил с места, схватил дубину и по плоским кровлям кинулся на зов.

— Не дай ей теленка примять, дура она совсем, — крикнул старик вослед Сакану и снова принялся рассказывать о том, как повел себя «дух», когда он нагнулся, чтобы поднять камень.

Добравшись до крыши своего дома, Сакан услышал мычание коровы.

— Сакан, не случилось бы с ней чего, — сказала мать, которая при каждом тяжком вздохе коровы била себя кулаком в грудь и приговаривала:

— Джан Марал!..

— Сегодня еще рано ей, — сказал Сакан и распахнул дверь хлева. На скрип двери корова повернула голову, свет вечерних сумерек озарил ее, и — погляди ей Сакан в глаза — увидел бы в них муки первых родов. Но Сакан подошел, положил руку корове на брюхо, глянул на свесившиеся соски, на полное вымя.

— Сена подай, нани, — и пока мать ходила за сеном, чтобы расстелить его по камням хлева, Сакан засучил рукава и снова стал ощупывать корове брюхо.

Схватки Марал усиливались. Корова теперь все чаще меняла место, ходила взад-вперед, упиралась рогами в доски яслей, а когда теленок в чреве начинал двигаться, Марал шарахалась, пугаясь самой себя, била хвостом по брюху, будто тот, шевелящийся внутри, лежал на спине и от удара хвостом по брюху должен встать и удалиться.

Возле дверей хлева возник маленький сын Сакана, почесывая пупок, хотел войти внутрь, но бабушка схватила его за ручонку, увела в дом.

— Огня принесите, куда невестка твоя запропастилась?! — спросил Сакан.

— Откуда мне знать, женский сбор в доме у Нор, женщина какая-то из города пожаловала.

Сакан припомнил прибывшую верхом женщину с мужской шапкой на голове, под которую она убрала волосы, увязав их в узел, вспомнил чулок ее с резинкой по верхней кромке.

Схватки у коровы учащались. Вспухшее брюхо тяжело вздымалось, Марал обессилела от боли, еле держалась на ногах.

Сакан уже не сдерживал своего недовольства отсутствием жены. Но мать поняла его и сказала:

— Сегодня оно еще рано ей…

Чуть погодя Марал уже вылизывала лежащего на сухом сене своего мокрого, дрожащего теленка, который то открывал глаза, то закрывал их.

— Вуй, вуй, нани, — хвост-то у него как цветочек, — вскричал сын Сакана, который втихую от отца и бабушки прошмыгнул в хлев и наблюдал за всем из своего угла.

Сакан вымыл руки, пошел принести из кладовой вязанку соломы для коровы.

— Не дай ей его всего вылизать, будет.

Проходя мимо дома Нор, Сакан пригнулся, заглянул в окно, завешенное газетой. На полу сидели женщины, приезжая говорила, жестикулируя, изредка заглядывая в книгу, которую держала в руке. Женщина была уже без головного убора. Сакану показалось, что она и одежду сменила. На коне она восседала не в белом, да и руки не были обнажены до локтя.

Среди сидящих на полу женщин Сакан увидел и свою жену, с шалью на голове. Вид у нее был какой-то забитый.

Кто-то подошел к двери, и Сакан отпрянул в улицу, как бы растаял в сумерках. Набирая в корзину сухой соломы, Сакан словно все еще продолжал видеть перед собой женщину в белом, с книгой в руке.

Встреть кто-нибудь сейчас Сакана на улице, он заметил бы, что корзину Сакан нес перевернутой. Проходя мимо дома Нор, он хотел было подойти, но, не увидев в окне света, прошел мимо.

Корова лежала на сене и жевала жвачку, когда вошел Сакан и поставил в углу хлева корзину с соломой.

— Гость у нас, — сказала мать, поглаживая теленка и унося его туда, где положено быть телятам. Корова тихо взмычала вслед своему чаду.

Сакан не поинтересовался, кто этот гость. Отряхивая солому с чухи, он переступил порог дома и собирался уже стряхнуть последнюю соломинку, когда, подняв глаза, увидел вдруг гостя. Руки его так и застыли в воздухе.

— Товарищ Ася ночевать будет у нас, — сказала Сакану жена.

Ася улыбнулась.

— Это вы мне там, у крыш, указали дорогу?

— Да, я был, — сказал Сакан, подошел поздороваться, и, когда пожал гостье руку, ему показалось вдруг, что рука ее мягка, как новорожденный теленок.

— Какой хороший у вас теленочек родился, — сказала Ася.

— Может и так, что хороший, — ответствовал Сакан, располагаясь чуть поодаль от нее.

— А это наш урок, товарищ Ася, усваиваем, как говорится, — подала голос жена Сакана из угла, достала стаканы из шкафчика и добавила:

— Ходил теленка целовать…

И разом все трое смолкли. Ася смотрела на малыша, так и уснувшего на карпете не раздеваясь, обгрызшего корку хлеба, ждавшего да так и не дождавшегося мать. Сакан исподлобья смотрел на Асю, на ее белую блузку, руки и пальцем водил по карпету, хотя смахивать с него было нечего.

— Устроила, — сказала нани, гася на пороге керосиновую лампу, которую держала в руке. Как хорошо, что нани пришла и прервала тягостное молчание.

Сакан легонько кашлянул, сглотнул слюну и, глядя поверх Асиной головы на стену напротив, спросил:

— Вроде бы и спрашивать неудобно, а куда девался товарищ, который был с вами?..

— Он еще в ущелье отделился, поехал в ближнее село… — ответила Ася и выпрямилась. Ей непривычно было сидеть на земле. Жена Сакана успела это заметить, достала из ниши подушку, положила рядом с нею.

— Можешь облокотиться, так поудобнее, — сказала она.

Облокотившись, Ася невольно вытянула ноги и рукой подобрала край платья. Сакан вдруг уставился в узор карпета, чтобы не видеть того, что видел, когда она была на коне. Припомнился вдруг вопрос старика:

— Сакан, ты должен знать, не могло ли чего такого произойти между ними, когда они ехали горами?

Откуда было знать Сакану, может, и не было ничего, может, ехавший в соседнее село товарищ брат Аси, может — племянник. Ася перебирала пальцами бахрому карпета, когда Сакан глянул на нее, словно хотел проверить, с кем это она была на горной дороге, может, что и было.

— Значит, ты постоянно по селам разъезжаешь, собрания устраиваешь, читаешь проповеди? — спросил Сакан. Ася засмеялась и сквозь смех произнесла «да», утвердительно кивнув головой. И хотя Сакан заметил, как белы были ее зубы и как упала на лоб прядь волос, когда она кивнула, он понял, что улыбка у Аси не получилась.

Спроси теперь старик, скоблящий на крыше воловью шкуру, думает ли Сакан, могло ли между ними что-то быть, Сакан не только бы ответил:

— Молодые, не без этого… — но и приплел бы еще, представил бы себе все это и поведал бы сидящим на крыше с жаром не меньшим, чем старик, ведущий рассказ свой о «злом духе» Мтнадзора.

Жена Сакана расстелила скатерть, подала хлеб, сыр, мацун. Сакан потянулся к скатерти, оторвал от хлеба самые вкусные корки, положил их перед Асей, хотел и миску с мацуном подвинуть к ней, да смутился и вернул миску на место.

Пока ели хлеб, Сакан не сводил глаз с этих корочек, лежащих перед Асей. Дивился тому, как она ест. Ася брала небольшие ломтики лаваша, надкусывала несколько раз и жевала, потом незаметно проглатывала. Сакан же лаваш делил надвое, пальцами разминал сыр по длине его и, свернув трубочкой, жевал, как будто бы то был стог сена.

Когда жена Сакана кончила укладывать ребенка и, подойдя к столу, принялась за еду, ему показалось, что жена его жует под стать старой корове, замешивает хлеб на слюне и, заглатывая его, слегка вытягивает шею.

После того как убрана была со стола еда, пока жена Сакана стелила, мать успела подойти к Асе с расспросами. Когда она справилась, есть ли у нее ребенок, Ася, рассмеявшись, ответила:

— Нани, я даже не помолвлена.

Нани только и успела что сказать про себя «то есть как?» и была крайне удивлена, что такая уже взрослая девушка не помолвлена и еще не имеет детей.

— Я человек партии, нани, я себе не принадлежу, — сказала Ася, кажется, сообразив, что нани усомнилась в правдивости ее слов, может, что и другое подумала про ее поведение. Да только смысл сказанного ею что-то не дошел до сознания нани, хотя невестка и поспешила прийти на помощь, разъяснив, что это такое — партия.

Когда жена Сакана, стесняясь, поясняла свекрови, слегка наклонившись к ней, она продолжала краем глаза следить за Асей, как бы спрашивая — верно ли я усвоила урок? И Ася смотрела на нее с теплым чувством удовлетворения. Присматривалась к невестке и свекровь: она и рада была, что та не является членом партии, и где-то сомнения вкрались — а не нахватается ли она чего на всех этих собраниях и не переменится ли?

Сакан отворачивал бахрому на карпете, накинутом на курси, не переставая слушать пояснения жены. И когда жена его сказала, что хотела, Сакан поднялся с места, спросил, где лампа в хлеву стоит, и, почесывая плечо, направился туда.

На сене лежал покрытый пушком теленок, облизывал губы. Корова то принималась за сено, то поворачивала голову в сторону теленка, мычала. Сакан навалил в ясли сена, постоял подле коровы, держа в руке лампу.

Когда он вошел в дом, Ася уже легла. Рядом с постелью лежала ее одежда, белое платье показалось Сакану снежным сугробом. И когда он проходил мимо нее в другой конец комнаты, где постелено было для него и где стояла детская колыбелька, учуял он приятный запах, словно кто-то нарвал горных цветов, размял их, извлек сок и разбрызгал по курси, по полу, по задымленному потолку. Но когда сел на своей постели, снял постолы, в нос ему шибануло прогорклым духом хлева, навоза, приставшего к ним, и слипшейся соломы. В этом углу застоялся кислый дух давно не стиранного одеяла, тысячекратно пропахшего потом, рубахи, выгоревшей под солнцем чухи, давно не мытого тела.

Сакан наказал матери, чтобы положила на видном месте серп — принести чуть свет для коровы свежей травки. Поворочался под толстым одеялом, пока наконец сон не стал одолевать уставшее тело. Ему почудилось, что покачивает его на воде, то поднимая, то опуская, и виднеется на поверхности воды чье-то белое платье.

Когда жена приподняла край одеяла и вытянулась рядом с Саканом, он чуть приоткрыл глаза, увидел, что лампа уже погашена. Он вполголоса спросил у жены, почему у него под головой вместо подушки карпет лежит.

— Я нашу подушку ей отдала, — сказала жена и прижалась к нему еще сильнее. Сакан учуял дурной запах изо рта жены, показалось ему, что зубы у нее поржавели и подгнили. Повернулся на другой бок, лицом к стене и сам подивился — как же это он до сих пор не слышал этого запаха у нее изо рта.

Рассветный луч успел уже проникнуть через ер-дик, застыв на карпете молочноватым пятном, когда Сакан протер глаза, надел постолы.

Проходя мимо Аси, он увидел белое платье, шею, часть плеча, тонкую полоску белой ткани на плече. Рванулся к двери, схватил серп и вышел на двор.

Перед домом, возле ручья, умыл лицо, вытер его краем чухи, сошел в ущелье — накосить травы в саду. Дорогой Сакан неотступно думал — голой легла спать Ася или осталась в рубашке, а если в рубашке была, тогда отчего плечо было обнажено, может, лежащее рядом белое платье и было ее рубашкой?

Корова то и дело оборачивалась на дверь хлева, вылизывала теленка, терлась шеей о доски, раздирая ее в кровь. В доме уже проснулись, успели убрать постель, жена его разожгла очаг и кипятила воду для чая, когда вошел Сакан с двумя копнами свежей травы за плечами.

Раскладывая траву перед коровой, Сакан заметил, что Ася стоит рядом. Она смеялась, когда теленок тянул морду к свежей травке, обнюхивал ее и отбегал на слабых еще ножках, тычась в материнское вымя.

Ася выбрала из копны два-три цветочка, поднесла к мордочке теленка, корова почуяла это, забила хвостом, резким движением повернула голову. Не будь она привязана, может, и боднула бы. Ася отпрянула, цветочки выпали из рук.

Вскипятив воду для чая, жена Сакана подогрела воды, чтобы Ася могла умыться. И хотя Ася противилась, жена Сакана взяла из ее рук миску, чтобы поливать ей.

Сакан стоял на пороге хлева. Он видел, как умывается Ася. Набрав полный рот воды, раздув щеки, она пальцем сполоснула зубы, ополоснула рот, выпустив воду изо рта, и так несколько раз. И тотчас вспомнилось Сакану, как дурно пахло изо рта ужены.

— Вот гляди и учись, чему тебя мать учила?!

Утром, за чаем, Ася опять ела немного. Мать с одной стороны, жена — с другой наседали на Асю.

— Ешь, путь у тебя долгий, еще проголодаешься.

Ася рассмеялась, сказав:

— Того, что я успела съесть, мне на три дня хватит.

Нани удивилась и решила про себя, что Ася хворая, что внутри у нее пусто, никак, болезнью мается, коли не ест.

Потом Сакан пошел и привел из соседского хлева Асиного коня. На крышах собралось несколько женщин, Ася что-то говорила им. Сакан подтягивал подпругу, когда слух его уловил, что Ася обещает еще когда-нибудь приехать.

Конь стоял уже оседланный, когда женщины спустились с крыш. Ася подала руку нани, нагнулась и поцеловала малыша в щечку, подошла — взобраться на коня. Сакан держал поводья. Ася протянула руку к седлу, попыталась вскочить, и вот-вот нога ее должна была уже выскользнуть из стремени, как Сакан поддержал ей ногу, помог сесть в седло.

Ася попрощалась с Саканом, тронула коня и поехала вниз по тропе. Женщины провожали ее до края села, показали дорогу в ближнее село, тут и расстались. Женщины рассыпались по улочкам села. Ася, крепко держа поводья, каблуками пришпорила коня и тот пошел резвее.

Сакан с минуту так и стоял, как вкопанный, потом подошел к двери хлева, но вспомнил, что идти-то ему в сад надо, повернул назад, стал спускаться в ущелье.

Когда он помогал Асе взобраться на коня и поддержал ей ногу, ему почему-то показалось, что пальцы его утонули в чем-то мягком. А когда нагнулся вставить ее ногу в стремя, подол Асиного платья приподнялся, и глазам Сакана открылись ее белые бедра.

Весь день Сакан поливал сад.

Вода текла под деревья, и, пока шла от дерева к дереву, Сакан полеживал на спине, прикрыв веки.

Деревья схлестывались ветвями, шурша, терлись друг о друга листья. Когда между ветками образовывался вдруг зазор и глазам Сакана представал простор небес, ему начинало казаться, что облако и есть белое платье, которое ночевало в их доме, рядом с его постелью.

Уже стемнело, когда возвратился он домой. Прислонил заступ к стене дома, пошел проведать корову. Вошел в дом, поворчал на жену, что корова не поена. Жена пыталась было возразить, сказать, что она весь день полола на огороде, что не было ее дома, но притихла, расстелила скатерть, выложила хлеб, сыр, мацун.

Сакан плотно поужинал, так и не улыбнувшись, не цоднимая головы и проглатывая последний кусок, проворчал:

— Постели мне, да не забудь положить у дверей точильный камень, я его утром заберу.

Сказал и расстегнул ремень.

А когда Сакан положил голову на подушку, снова цовеяло на него запахом, который шел от платья Аси. Вчера на этой подушке лежала ее голова.

Сакан зарылся с головой в подушку, раздул ноздри и стал жадно впитывать этот запах. Перед взором его качались плечо, белое платье, приятные ноги.

Жена погасила лампу и осторожно полезла под одеяло. Сакан ощутил тепло на спине, повернул лицо к жене. Под одеялом приятно пахло, и когда Сакан обнял свою жену, ему почудилось, что это оголено плечо его жены, что это ее душа носит белую как снег рубашку. Так и не поняла жена, почему в ту ночь Сакан был таким яростным. И мысленно простила ему его вчерашний проступок, когда муж отвернулся к стене.

Жена сладко посапывала, в углу хижины тихо спала нани. И в этой ночной тишине слух Сакана ловил, как в хлеве, за стеной, жует корова.

Вспомнил, как корова хотела боднуть Асю, когда та совала под нос теленку цветочки. Припомнил Сакан и первый день, когда они сидели на крыше и старик рассказывал, как однажды лунной ночью объявился в Мтнадзоре «злой дух» и как этот дух преследовал его.

— Бегу я, бегу, а он не отстает, стану — и он ждет.

При этих словах и появилась товарищ Ася.

До самой полуночи Сакан не то чтобы дремал, но и не бодрствовал. Луна светила из ердика, свет ее играл на карпете. Ближе к утру заснул.

Во сне привиделся Сакану Мтнадзор: женщина в белом платье бежала за ним по ущелью, приближалась, он оборачивался к ней, чтобы поймать ее, но женщина вдруг останавливалась и смеясь убегала прочь.