Аукцион невинности. Его трофей

14. Кофе

Дышу глубоко, стараясь остановить слёзы. Всхлипы удаётся удержать, а вот слёзы просто катятся по щекам, с ними я совсем ничего сделать не могу.

Закрываю глаза. Пусть. Именно сейчас я готова сдаться. Впервые за долгое-долгое время.

Я точно помню, когда я последний раз чувствовала подобное желание — перестать сопротивляться, барахтаться. Очень хорошо помню. Меня тогда кинули с заказом, за аренду была просрочка, я сама не ела, пытаясь скормить подобранному на улице котёнку макароны с недо-тушёнкой, а денег не было даже на проезд.

Кстати, ведь меня тогда именно Анька выручила. Подкинула несколько заказов.

Я пешком шла часа три до заказчика, потому что денег на транспорт не было, но пытаться бесплатно проскочить или попросить денег у кого-то, даже у той же Аньки, гордость не позволяла. Котейку, я кстати, пристроила потом в добрые руки, убедившись, что там на корм точно денег будет хватать.

Тогда не сдалась. А сейчас… Этот гад… Всё это… Как меня так быстро раскатало? Не хочу плакать! Только не при ком-то. Только не при нём. Что сделать, чтобы он свалил? Я вообще хоть что-то могу сделать?

Адам прикусывает мочку моего уха — меня начинает трясти. Слёзы льются из-под век.

Осознаю, что он разворачивает меня к себе. Обхватывает руками моё лицо и поглаживает большими пальцами мокрые щёки.

Слышу тихий приказ:

— Посмотри на меня.

Подчиняюсь и смотрю. Плачу я, кстати, некрасиво. Это я тоже про себя знаю. В такие моменты моё лицо искривляется, покрывается белыми и красными пятнами.

Такой ценитель женской красоты, как Адам, должен меня сейчас призывать к порядку, заставлять успокоиться. Или хотя бы дождаться, когда мои слёзы пройдут.

Но он рассматривает моё лицо и глаза, скользит подушечками по мокрым щекам.

— Почему плачешь? — спрашивает.

Закрываю глаза, изо всех сил стараясь не сорваться.

— Смотри на меня, — в его голос вплетаются стальные нотки, — и отвечай.

Прерывисто дышу.

— Слабо же меня держишь, — едва слышно говорю я. — Могу же в пах долбануть так, что…

— Не можешь, — перебивает он. — Ты горячая, местами напрочь отбитая, но не дура.

Открываю глаза и смотрю на него.

Адам хмуро рассматривает меня. Долго. А потом идёт на кухню, взяв меня за руку. Через два шага скидываю шпильки, иду босиком, одёргивая задравшееся платье.

Он бесцеремонно усаживает меня на высокий барный стул, открывает шкафчики, что-то капает в стакан с водой.

— Пей.

Вода немного пахнет какой-то невнятной медициной, но мне плевать. Выпиваю. Адам отходит к окну, долго в него смотрит. Я сижу молча, глядя на свои пальцы, и ковыряю заусенец.

Может из-за молчания, может из-за адамской воды, но меня отпускает.

Адам, наконец, поворачивается ко мне.

— Из-за чего плакала? — спрашивает.

Глубоко вздыхаю. Отвечаю, глядя ему прямо в глаза.

— Накопилось.

— Конкретнее.

— Вчера утром меня купили. До этого я три дня тряслась от страха в клубе, пока меня лапали, раздевали, угрожали. После этого…

Я растеряно оглядываю кухню, не зная что сказать. Что сказать? Что меня привезли в богатый дом и доводят до оргазмов?

Шумно выдыхаю и закрываю лицо ладонями.

— Ты не ответила на вопрос.

Вздрагиваю оттого, как близко он задаёт этот вопрос. Вскидываю голову. Так бесшумно и быстро подошёл…

Адам стоит в шаге от меня, скрестив руки на груди.

Похоже, не отстанет. Чувствуя опустошённость, я отвечаю честно, опустив глаза на свои руки и снова терзая заусенец.

— После того, как ты меня… на диване… — сглатываю, зажмуриваюсь.

Он молчит. Облизываю губы и продолжаю.

— Мне стало… очень хорошо. Ты… Я думала… Это описывают как… Короче, ничего хорошего не слышала. А с тобой…

Я краснею, чувствую, что щёки пылают, боюсь поднять на него глаза, иначе точно не договорю.

— Не было неприятно, — продолжаю тихо, — хотела… Показалось правильным… короче захотелось отблагодарить, а ты… — заканчиваю шёпотом.

Снова дёргаю заусенец, под ним показывается розовая кожица, ещё немного, точно до крови раздеру. Он накрывает мои пальцы своими сильными и длинными, останавливая непотребство. Держит в руке, поглаживая подушечкой мой ноготь. Молчит.

— Мне стало очень обидно, — едва слышно шепчу я. — Не… не говори мне такие вещи больше.

И чего я перед ним распинаюсь? Поджимаю со злостью губы. Он касается моего подбородка, приподнимая. Мотаю головой, смахивая его руку.

Хватает снова, сжимает жёсче, поднимает моё лицо. Смотрю на него злобно глаза в глаза.

Смотрит. Молчит.

— Я буду говорить тебе то, что сочту нужным, — наконец, произносит он.

Я неожиданно усмехаюсь.

— Тогда сначала прочитай руководство для кинолога.

Адам вопросительно приподнимает бровь.

— Кинологи. Специалисты такие, — охотно поясняю я. — С собаками работают. Желательное поведение надо закреплять лаской, а нежелательное пресекать. Я думала, положительные эмоции от минета входят в желательное поведение, или я ошибаюсь? А ты прям жёстко сейчас отбил любую охоту хоть что-то…

Я обрываю себя. А с чего я взяла, что я вообще хочу что-то для него делать?

— Разве что перед тобой стоит задача помучить меня как следует. Ах да, когда я злюсь, у меня темнеют глаза, и это зрелище тебе нравится. Поэтому ты меня намеренно злишь.

— Когда ты плачешь, мне не понравилось, — сообщает он.

— Тогда рекомендую меня злить, но в рамках, а то я сейчас в таком состоянии, что реветь буду по поводу и без.

— Ты даёшь мне рекомендации? — на его губах появляется намёк на улыбку.

Вздыхаю.

— Да, даю.

Адам улыбается шире. Оставляет меня в покое и отходит к шкафчикам. Открывает, достаёт банки, звенит зёрнами в кофемолке. Кухню наполняет умопомрачительный аромат. Адам включает варочную панель и ставит на неё блестящую медную турку.

Несмотря на моё прибитое состояние, всё равно любуюсь этим красивым мужиком. Отточенные движения. Хищная грация. В этом чёрном костюме на белоснежной кухне он смотрится особенно эффектно.

Наливает чёрную жидкость, которая выглядит скорее нефтью, чем кофе, в крохотную чашечку, садится на высокий стул у барной стойки, пригубливает и смотрит в окно.

— Тебе не наливаю, — говорит он, — потому что успокоительное выпила. Этот кофе сильно тонизирует, тебе сейчас ни к чему.

— Ты кажешься достаточно протонизированным, — не удерживаюсь и комментирую я.

Он пожимает плечами.

— Я всю ночь не спал. Прошлую тоже. Хотел с тобой в ресторан сходить, позавтракать, но ты… — он окидывает меня мрачным взглядом, — увидел тебя в этом, просто башню сорвало. Разозлился.

Я аж опешила от такой откровенности.

— На что разозлился-то?

— На то, что решил тебя в этом повести в публичное место, — усмехается. — Зато прочувствовал, почему в арабских странах на женщин надевают паранжу.

Не нахожу, что ответить. Адам залпом допивает кофе, подходит ко мне. Хватает за талию, усаживает на барную стойку. Прежде чем успеваю опомниться, сдёргивает с меня трусики.

Я вцепляюсь в его плечи, а он хватает меня за бёдра и усмехается.

— Поощрять хорошее поведение, говоришь? Хорошо, Виктория. Сейчас ты в целом ведёшь себя хорошо: не пытаешься меня бить и ведёшь осмысленную беседу. Это поведение я собираюсь поощрить.

Адам давит мне на грудь, опрокидывая на спину, раздвигает широко мои ноги и смотрит мне прямо туда…

— Роскошная. Нежная и сочная. Сутками бы рассматривал. Говоришь, на диване понравилось? Давай усугубим.